Рецензируемая книга профессора Католического университета Америки (Вашингтон) П. Р. Рузвельт¹ - не первая ее работа по истории общественной мысли России XIX века. Ранее были изданы другая ее книга о Т. Н. Грановском² и серия статей, но истории культуры России дореформенного времени. Именно в творчестве этого историка, его лекциях, сохранившихся в записях студентов, чтивших любимого профессора, славу Московского университета в 40 - 50-е годы XIX в., американская исследовательница находит аргументы в подкрепление своего представления о традициях русской общественной мысли, приведшей в конечном результате к победе пролетарской революции в октябре 1917 года.

Рузвельт восприняла многое в концепции своего идейного учителя Л. Шапиро. В выступлении на конференции в Гарвардском университете и в своих многочисленных работах он выражал сожаление, что в России ни самодержавие, ни Временное правительство не смогли использовать либеральные силы для формирования прогрессивной партии в условиях страны, лишенной демократических традиций. "Постоянный отказ русского самодержавия оказать поддержку десяткам тысяч умеренных реформаторов, готовых сотрудничать с ним, помешал созданию в России прогрессивной партии, которая обеспечила бы условия, при коих триумф большевиков оказался бы невозможным"³ . В то же время Шапиро упрекает либералов, что, и они не проявили достаточной гибкости в отношениях с "исторической властью, видит их вину в том, что русский народ оказался неподготовленным к демократическому образу жизни. Повторяя тезис Н. А. Бердяева⁴ о преемственности линии "Нечаев - Ткачев - большевики", Шапиро, как и многие исследователи его круга, развивал в своих работах концепцию "русского экстремизма". Оборотной стороной этой точки зрения стала весьма тенденциозная концепция русского либерализма, ведущего якобы свое начало еще с дореформенных времен.

Свойственному советской историографии представлению о Грановском - поборнике просвещения, гуманизма, исторического оптимизма противопоставляется во многих западных трудах призрачный образ основателя либеральной, а иногда и консервативно- либеральной концепции истории. Шапиро в книге об И. С. Тургеневе⁵ зачисляет и ее героя,

¹ Roosevelt P. Apostle of Russian Liberalism: Timofei Granovsky. Oriental Research Partners. Newtonville (Mass.) 1986. 234 p.

² Roosevelt P. Granovsky at the Lectern: a Conservative Liberal's Vision of History. Brl. 1981.

³ Shapiro L. The Origin of the Communist Autocracy. Lnd. 1956, p. 9.

⁴ Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж. 1955.

⁵ Schapiro L. Turgenew. His Life and Times. Oxford. 1978, p. 19.

стр. 162

и Грановского в лагерь либералов, крайне преувеличивая влияние на них немецкой идеалистической философии. Оно, несомненно, имело место, но в условиях крепостничества гегельянство играло своеобразную роль, объединяло в общий, оппозиционный лагерь прогрессивно мыслящей интеллигенции передовую дворянскую молодежь различной степени радикальности.

Работа Рузвельт выгодно отличается от столь нарочитого подхода. Она рисует образ юного романтика Грановского: его детство, увлечение В. Скоттом, восхождение "от гусара к историку", становление своего рода "рыцаря без страха и упрека" (с. XII). Идиллическое повествование о Грановском, может показаться, не выходит за рамки объективного жизнеописания. С привлекательной мягкостью, не уклоняясь от исторической правды, автор ставит, однако, акценты на вполне определенных фактах творческой биографии Грановского, отвечающих общему представлению о преобладании либерального начала в русской общественной мысли XIX в.⁶ и прослеживает те ее проявления, которые остаются за бортом "русского экстремизма". Повторяя слова Шапиро о Грановском - "наиболее блестящая звезда во всем "замечательном десятилетии" 40-х годов XIX в.", американская исследовательница носителям революционной мысли противопоставляет приверженцев реформ, и, прежде всего Грановского, "лучшего представителя либеральной интеллигенции своего времени" (с. XII).

Переходя к разбору мировоззрения историка, автор прощается с романтическим настроением. Она считает, что исторической концепции Грановского свойствен рационализм, он испытывает влияние философии разума, признает прогресс в истории человеческого общества (с. 192). Очевидные и естественные колебания его расцениваются как проявление дуализма, неизменно приводящего Грановского к плюрализму (с. 193), признающему множественность духовных ценностей, духовных течений в обществе. Так ли это? Оставаясь последовательным идеалистом в философии, Грановский в области философии истории шел значительно дальше.

По мнению Рузвельт, для Грановского идеалом будущего является плюралистическое общество, признающее независимость множества общественных тенденций, мирное их сосуществование. Это утверждение, однако, привнесено извне: перед нами иллюстрация того самого приема, который был отвергнут автором с самого начала как попытка перепроверять историю, "пропуская через политическую призму других эпох". Налицо несомненная модернизация политических взглядов Грановского. Однако следует и отдать должное автору. Она тщательно изучает творческий путь русского историка на всех его этапах: в Орле, Москве, Петербурге, Берлинском университете, снова в Москве, где ему принесли славу блестящие лекции перед студентами и публикой. Как раскол дворянской партии понимает Рузвельт споры между западниками и славянофилами; особо рассмотрены ею сложные и не всегда ясные разногласия Грановского с Герценом. Верная изначально взятому романтическому ключу, она останавливается перед дилеммой личности Грановского: Байрон или Дон Кихот? Герой книги глубоко симпатичен автору, и в этом обаяние ее труда, исполненного искренности и доброго отношения к предмету исследования.

Тем интереснее поспорить с автором об исторических взглядах Грановского. Отмечая оригинальность его исторического метода, Рузвельт в то же время считает его философию истории "синтетической" (с. 191). Между тем Грановский был одним из первых русских историков, специально уделявших внимание теоретическим вопросам. Он выработал самостоятельную методологию, что отчетливо проявилось, например, в его полемике с Л. Ранке (см. с. 28 - 36, 43 - 44, 97, 187), в частности, по поводу оценки монархической власти. Обвинения Грановского в абсолютистских тенденциях глубоко несправедливы. Он считал государство выразителем "общенародных интересов". Он ставил вопрос о роли народного начала в верховной государственной власти средневековья. Трактовка им национальных монархий во Франции, Англии и Испании основывается на примате верховной, государственной власти.

⁶ Именно такая концепция формулировалась Шапиро (см. Schapiro L. Rationalism and Nationalism in Russian Nineteenth Century Political Thought. New Haven. 1967, p. 72),

стр. 163

Свои симпатии Грановский отдавал сословно-представительным институтам, о чем свидетельствуют его разбор Великой хартии вольностей и оценка средневекового парламента. Он оставался человеком своей эпохи, когда абсолютистские тенденции подвергались критике. Соглашаясь с этим, Рузвельт считает, что "взгляды Грановского на задачи русской интеллигенции и роль монархии были близки классическим взглядам русского либерализма. Мыслители Замечательного Десятилетия пришли к идее взаимодействия между интеллигенцией и прогрессивной монархией и по их вина в том, что, как и предсказал Белинский при Николае, они с этим своим представлением были всего лишь фантомами... их цель оказалась, тем не менее, недостижимой, пока все не исчезло в 1917 г." (с. 192). Политический вывод сделан в иной плоскости по сравнению с научной сущностью предшествующих рассуждений автора об исторической концепции Грановского.

Особую позицию занимает Рузвельт по вопросу о взаимоотношениях Герцена и Грановского. Этот вопрос теснейшим образом связан с проблемой революционного и эволюционного путей развития России. Эволюционный путь автор считает единственно правильным: "История склоняет нас к тому, что только эволюционный последовательный процесс народного просвещения под твердой и законной властью управления может породить истинно плюралистическое общество" (с. 193 - 194). Разумеется, у Грановского автор обнаруживает лишь эволюционный метод исторического развития. Твердая государственная власть - также важнейший принцип в исторической концепции Рузвельт, а по ее словам, и Грановского. "Белинский, - пишет она, - самый радикальный представитель 1840-х гг., в конце жизни согласился с умеренным Грановским, что Россия воистину нуждается во втором Петре Великом. Даже десятилетие спустя Герцен, который, подобно Белинскому, обладал бурным темпераментом, несмотря на долгую ненависть к автократии, проявил кратковременную симпатию к Александру II" (с. 193).

При таком истолковании политических позиции Герцена и Грановского не может удивить, что, по мнению автора, позиция Грановского "была лучшей (и единственной) надеждой для монархии и для интеллигенции", которая обладала развитым самосознанием к 60-м годам прошлого столетия (с. 193). Мечта Грановского об альянсе монархии с интеллектом пережила его. Как полагает Рузвельт, значение Грановского ограничивалось тем, что он способствовал развитию исторической науки в России, "что он был отважен в своей гражданской задаче, направлял свой дух, темперамент на то, чтобы разрушить барьеры, противостоять правительственным репрессиям" (с. 194). Безоговорочное зачисление Грановского в лагерь либералов, который, кстати сказать, оформился в России значительно позже, лишь в годы первой революционной ситуации, - несомненно, результат упрощения его сложных, но удивительно последовательных взглядов.

Далеко не негативно относился Грановский к проблеме революции. Его отношение к Нидерландской революции, недавно опубликованные лекции⁷ об Английской революции XVII в., наконец, его позитивная оценка буржуазной революции во Франции конца XVIII в., которую признает сама Рузвельт (с. 117), -все это свидетельства его внимания, а в большой степени и понимания исторической неизбежности революционных переворотов. Да, несомненно, революция 1848 г. во многом разобщила бывших друзей, Герцена и Грановского; если для Герцена этот год стал годом "духовной драмы", то у Грановского разгром революции вызвал чувство "удивления", по и он писал о "страшной для западного общества године"⁸ .

При всем различии взглядов Герцена и Грановского именно Герцен лучше других понимал своего московского товарища, именно он в "Московских ведомостях" восторженно отозвался о публичных чтениях Грановского; он так высоко поднял общественное значение его выступлений, что вторая часть статьи не увидела света в годы николаевской реакции и, лишь недавно обнаруженная в материалах цензурного комитета, вошла в 30-томное собрание сочинений Герцена.

⁷ Грановский Т. Н. Лекции по истории средневековья. М. 1986, с. 226 - 238.

⁸ См. Минаева П. В. Грановский в Москве. М. 1963, с. 85 - 86.

стр. 164

Книга Рузвельт интересна и как своеобразное приглашение к спору. Трудно согласиться, что Грановский и в конце жизни остался "байронистом и шиллерианцем", еще труднее принять ее тезис о Грановском - "апостоле либерализма". Бесспорно большое значение этого ученого в культурной истории России XIX века. Его след в развитии русской общественной мысли неизгладим. Накануне первой революционной ситуации он смело и убежденно пропагандировал антикрепостнические идеи, выступал сторонником конституционного ограничения самодержавия. В числе других деятелей тогдашнего русского общества он созидал общественное мнение, избрав методом воздействия просветительство.

Н. В. Минаева

Permanent link to this publication: