Наше время возвращает к жизни слова и понятия, казалось бы, давно забытые или полузабытые и находящиеся на периферии языка.

В русском языке словосочетание адская машина известно около двухсот лет. Источник - прямая калька с французского machine infernale. Во французском это выражение появилось после 1693 года, когда французы использовали против англичан в Сен-Мало взрывные устройства большой разрушительной силы, соединенные с часовым механизмом. Изобретенные в 1657 году X. Гюйгенсом механические часы французы приспособили для военных нужд. Эффект - главным образом, психологический - по сравнению с бомбами (уже известными в Европе) был так велик, что в языке родилось метафорическое обозначение, основывающееся на сравнении с огненным адом - machine infernale. Первая письменная фиксация выражения относится к 1704 году (Tresor de la langue francaise. Paris, 1985. Т. II), а употреблялось оно в речи военных вплоть до конца XVIII века. В 1800 году при помощи такого устройства было совершено покушение на Наполеона Бонапарта, первого консула республики. С тех пор оно из профессионального языка вошло в общее употребление и приобрело новое значение - "взрывное устройство с часовым механизмом, используемое с целью покушения" (первая фиксация - 1801 г.; Littre E. Dictionnare de la langue francaise. 1964. Т. 4; Tresor de la lange francaise. Paris, 1985. Т. II). Из французского оно было калькировано (в первой трети XIX века) в немецкий - Hollenmaschine (Нollе - ад), заменив прежние Sprengkorper "подрывная шашка" (Spreng - взрыв, Кдгрег- остов, корпус) и Zeitzunder "огнепроводный (бикфордов) шнур" ( Zeit - время, Zunder - запад, взрыватель (Brockhaus Enziklopadie. Wiesbaden, 1969, Т. 8; Etymologisches Worterhuch des Deutschen. H.P. Berlin, 1989).

Прежде чем мы приступим к исследованию заимствованного выражения адская машина, необходимо вкратце остановиться на истории слова машина в русском языке, без знания семантики последнего бу-

стр. 98

дет непонятным существование некоторых интересующих нас словосочетаний в русском языке в конце XVIII - начале XIX века.

Слово машина оказалось заимствованным дважды: в XV веке из латинского machina "сооружение, здание" - махина (только в переводных текстах в узком значении - для обозначения осадных орудий), и в конце XVII - начале XVIII веков - махина (через польский machina; с ударением на первом или втором слогах) и машина (через немецкий - Maschine, с ударением на первом слоге). Значение на первых порах было очень неопределенным: с одной стороны, иноязычное заимствование пытались переводить словом снасть, с другой - в некоторых текстах видно противопоставление терминов машина (махина) и инструмент. Например, гигрометр в XVIII веке именовали машиной, а барометр - инструментом, в то же время к машинам относили компас. Формы машина и махина семантически не различались практически на протяжении всего XVIII века, сосуществуя в разных сферах техники и оставаясь в пределах профессиональной речи. В 20-40-е годы XIX века происходит функционально- стилистическое и семантическое размежевание данных обозначений: махина попадает в просторечно- областную речь (в значении "громоздкая, очень больших размеров вещь"), машина остается в пределах литературно-книжной речи, приобретая новые смысловые оттенки, новые сочетаемостные возможности. В 50-60-е годы XIX века закрепляется ударение на втором слоге - влияние немецкого ударения.

Именно семантическая нечеткость термина машина в русском языке XVIII века способствовала тому, что переводы французского machine infernale оказались весьма необычными. В военной сфере это французское словосочетание калькировали выражением адская цепь (фортификационный термин; здесь отчетливо видны следы первоначального использования данного приспособления как ряда взрывных устройств), адская машина (оборонительный термин), в публицистике - адская машина, адский снаряд. Специальные употребления таковы: "адская цепь - под этим словом разумеется соединение большого числа деревянных кубических ящиков, наполненных порохом и углубленных в землю, которые, будучи взорваны вдруг или постепенно, опрокидывают и разрушают наступательные подступы и работы осаждающего" (Энциклопедический лексикон. 1835. Т. 1); "адская машина - так называются деревянные плавучие машины, наполненные порохом и другими горючими веществами и употребляемые для сожжения мостов и судов неприятельских" (там же).

В то же время в общем языке калькированное словосочетание адская машина понималось иначе. В конце XVIII века, спустя несколько лет после французской революции 1789 года, в "Политическом журнале" появилось такое сообщение: "21-го Генваря, после 10 часов утра, (...) Король Французский, Людовик XVI, усекнут в главу в Париже

стр. 99

всенародно посредством адской машины, названной Гюльйотиною" (1793. Ч. 3). Такой фонетический и графический облик слова гильотина в XVIII веке был не единственным: гальотина, гaльiomuнa, галлеотина, галлиотина, галлотина, галиотина. Уравнивание гильотины и адской машины, не казалось тогда странным, так как семантически нечеткое понятие "машина" могло обозначать любой большой механизм вообще. Ср. также попытку перевода французского machine infernale словосочетанием адский снаряд: "[Жандарм] весь встревожен: не везу ли в карете пушки я тайком? Не адский ли снаряд?" (Вяземский. Проезд через Францию в 1851 г.). Впрочем, по мере семантической специализации слова машина в русском языке калька адская машина начинает пониматься так: "убийственный снаряд с горючими веществами. Адские машины направлены были против Наполеона Бонапарта, первого консула французской республики (1800 г.), и Людовика Филиппа, Короля французов (1835 г.)" (Толль Ф. Настольный словарь для справок по всем отраслям знаний. СПб., 1863. Т. 1). В этом толковании еще не сказано, но уже глухо чувствуется приближение будущих террористических актов. Помещение данного словосочетания в справочное издание свидетельствовало, что эта реалия осознавалась еще как экзотизм.

Со времен французской революции в русском языке началось освоение и "террористической" терминологии. В русском языке начала XIX века понятие "террор" уже ассоциировалось с революцией; французское terrifier переводили как "устрашать, приводить в ужас", terroriser - "наводить ужас", terrorisme - "терроризм, грозная система правления", terroriste - "террорист, действующий по грозной системе правления" (Полный французско-русский словарь. СПб., 1824. Т. 2). Революционная форма правления воспринималась в тогдашней терминологии как "грозная", это был ближайший смысловой эквивалент нового для русского языка прилагательного революционный. Отсюда положительное отношение к террористам со стороны революционных демократов: "Террорист Давид приветствовал их атлетическими формами, которые он думал возродить в республике единой и нераздельной..." (Герцен. О себе); "... тысячелетнее царство Божие утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и прекраснодушной Жиронды, а террористами - обоюдоострым мечом слова и дела Робеспьеров и Сен-Жюстов" (Белинский. Письма к В.П. Боткину. Апр. 1842 г.). Термины террорист, терроризм, террористическая партия встречаются у В.Ф. Одоевского, П.В. Анненкова. В тогдашнем словоупотреблении они скорее ассоциировались с представлениями: "якобинцы, революционеры; якобинская, революционная партия" - разумеется, у них еще нет коннотаций, присущих данным словам в современной речи.

В истории русского терроризма выделяют два периода: 1878- 1892 и 1901-1911 годы. Покушения при помощи взрывных устройств на

стр. 100

жизнь государственных деятелей, "внезапная (...) смерть которых может навести наибольший страх на правительство и, лишив его умных и энергичных деятелей, потрясти его силу" (Нечаев С.Г. Катехизис революционера), в дальнейшем связали воедино террористов с адскими машинами как орудиями исполнения приговора, вынесенного группой заговорщиков или одиночкой-террористом. В общественном сознании термин террорист оказалася насыщенным негативными ассоциациями (особенно после публикации в газетах "Катехизиса...", дискредитировавшего революционеров в общественном мнении).

В идеологии революционеров (народников и позднее марксистов) понятие "террориста-одиночки" уступило место понятию "организованного восстания" - революции, подготовленной партией единомышленников. В конце XIX века в русском языке в дополнение к слову террорист появляются новые обозначения - бомбист и бомбометатель. "У нас есть среди революционеров ярые террористы, есть отчаянные бомбисты" (Ленин. Земская кампания и план "Искры"); "[Иван:] У меня тоже темнеет в глазах, когда я выхожу на улицу. Ведь бомбисты убивают и отставных, им все равно (...) Это звери!" (Горький. Последние); "Университеты (...) переполнены студентами-бом-бистами" (Половцев. Дневник); "Также увезены были из опасного дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, (...) жена [сановника] и двое детей" (Л. Андреев. Рассказ о семи повешенных). Синонимом термину терроризм становится бомбизм: "Даже самый нелепый из нелепых защитников бомбизма не предлагал, кажется, до сих пор - устрашать (...) земцев" (Ленин. Земская кампания и план "Искры") - происходит уточнение, сужение когда-то общего (во времена Герцена - Белинского) термина террорист "якобинец, революционер". Языковой механизм такой замены - метонимия: часть замещает целое.

Интересно отметить разницу в толковании термина бомбист: в "Полном иллюстрированном словаре иностранных слов" И. Вайсблита (М.-Л., 1926) бомбист имеет значение "метатель бомб, бросивший бомбу, приготовляющий бомбы", в Словаре Ушакова (Т. I) с пометой газет(ное) данное слово истолковано более жестко и с совершенно определенной прагматической оценкой: "человек, пользующийся бомбой при совершении террористических актов". Следует также указать, что термины возникли на базе русского языка, а не являются заимствованными. В них легко вычленяются суффиксы -ист, -изм; в русский язык эта модель пришла в конце XVIII века из французского, а в середине XIX века -из немецкой научной терминологии (-ist, -izm). Несмотря на всю соблазнительность отнесения терминов бомбист, бомбизм к заимствованию, они все- таки являются возникшими на почве русского языка, так как исторические словари немецкого языка данных слов не фиксируют.

стр. 101

Любопытно, что после революции 1917 года в термине террорист вдруг снова вспыхнул смысл "бунтарь, борец, революционер" ("Вильгельм Телль - убийца тирана, террорист". Луначарский. История западноевропейской литературы. 9-я лекция). Однако революционерам все-таки приходилось всячески дистанцироваться от сопряжения этих понятий: "[Соколова - Софье:] Я пришла сказать, что мой сын не виновен, он не мог стрелять в вашего мужа [полицмейстера Коломийцева], вы понимаете. Мой сын не мог покушаться на жизнь человека - он не террорист! Он, конечно, революционер, как все честные люди в России..." (Горький. Последние). То чувство ужаса, страха, который внушали террористы в начале XX века в обществе, хорошо видно из следующей цитаты: "Нужно сказать, что в ту пору [1906 г.] новоиспеченные губернаторы, отправляясь к месту своего служения, не брали с собой ничего, кроме легкого багажа: зубочистка, портсигар и смена белья. Все равно через два-три дня тебя или переведут, или отзовут с причислением к министерству, или прикажут тебе написать прошение об отставке по болезни. Ну, конечно, учитывалась и возможность быть разорванным бомбой террориста" (Куприн. Тень Наполеона).

В послереволюционные годы к террористам стали причислять врагов большевиков. Началось все с когда-то бывших "союзников" анархистов, эсеров и меньшевиков (особенно после покушения на Ленина; ср. советский газетный эпитет той эпохи "озверелые злодеи-террористы"). В 30-е годы XX века террористами стали фашисты ("оголтелые фашистские террористы"). С началом "холодной войны" террористами объявили империалистические страны, особенно США. Перед нами уже противоположный языковой процесс: расширение содержания понятия, в отличие от дореволюционного (ср. террорист > бомбист), когда в него - в зависимости от эпохи - оказываются включенными разные по своей сущности реалии (денотаты): эсеры и меньшевики > фашисты > империалисты.

В идеологически ориентированной публицистике 60-70-х годов XX века произошел еще один сдвиг в использовании слов террорист, бомбист - их представителей стали признавать борцами с капитализмом: "Разве не ясно, что перед нами явная попытка доказать американцам, будто всякие антивоенные выступления, всякое инакомыслие в отношении нынешнего агрессивного внешнего курса республиканской администрации (...) роднит инакомыслящих с "бомбистами" и "террористами"" (Известия. 1971. 7 марта); "Возвратимся к исповеди бывшей бомбистки, не тем, кто обрекает мир на жизнь под Бомбой, обвинять кого бы то ни было в бомбизме" (А. Пумпянский. Бунтующая молодежь).

В общем употреблении словосочетание адская машина в начале XX века воспринималась как вполне нейтральная номинативная единица: "Когда раскрыли ее, то оказалась она адской машиной - снаря-

стр. 102

дом, начиненным порохом и устроенным так, чтобы взорваться при открытии" (Л. Андреев. Губернатор); "Он, наверное, анархист, в Испании много анархистов, подумал я и шепотом спросил: "Бомба? Адская машина?"" (И. Эренбург. Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников...). Однако способы совершенствования взрывных устройств и сосредоточение новых обозначений вокруг ключевого понятия "бомба" приводят к перераспределению семантических и функционально-стилистических отношений между ними: адская машина, чаще ассоциируясь с самодельным взрывным устройством, начинает восприниматься как публицистическая метафора для обозначения бомбы - второе название воспринимается номинативно первичным, первое - номинативно вторичным, экспрессивно-выразительным.

Именно в то время в языке военных появляется новый термин бомба замедленного действия. В публицистике 20-30-х годов XX века словосочетание адская машина в прямом значении встречается уже реже: "... суд предъявляет конфискованное у обвиняемых большое количество взрывчатых материалов, в том числе 7 кг динамита, 100 гранат, адские машины, большое количество револьверов и сигнальных ракет" (Известия ЦИК. 1934. 23 апр.). Зато появляются новые публицистические метафоры: "Фашизм пускает в ход всю адскую машину угроз и проклятий по адресу большевизма" (Большевизм. 1936. N IX);

"Адская механика подготовки мировой империалистической войны стала яснее" (Ленингр. правда. 1934. 1 авг.). В дальнейшем адская машина для обозначения взрывного устройства в общем языке уже признается устаревшим; например. Большая Советская энциклопедия (2 изд.) дает такое определение понятия: "снаряд, снабженный часовым механизмом. Термин "а.м." вышел из употребления. На принципе а.м., т.е. взрыве по прошествии заданного срока, устраивают т.н. мины замедленного действия" (1949. Т. 1).

Впрочем, постепенное затухание употребления словосочетания адская машина в советском языке 20- 30-х годов XX века находилось в разительном противоречии с эмигрантской публицистикой, где эта фраза была весьма активна. Борьба с советской властью, советским строем толкала некоторые эмигрантские круги на совершение террористических актов. Поэтому в этих изданиях словосочетание адская машина встречается довольно часто: "В Харьковском ГПУ схвачено двое террористов в форме комсостава ГПУ. При них адская машина огромной силы" (Голос России. 1931. 1 сент.); "В Екатеринодаре группе противников советской власти удалось разместить адские машины в помещении штаба четвертой дивизии красной армии" (Там же).

Употребление словосочетания адская машина в советское время поддерживалось художественной литературой: "Заговорщики сумели внести в ставку Гитлера (...) сильный заряд взрывчатки и включить

стр. 103

адскую машину" (И. Падерин. Когда цветут камни), публицистика отсылала читателей к зарубежным реалиям: "Заседания съезда проходили в актовом зале экономического факультета местного университета. Вчера этот зал был взорван. Адская машина взорвалась через полчаса, как его покинули студенты и профессора, проводившие там свое собрание" (Правда. 1976. 25 мар.). В последние годы в средствах массовой информации происходит возвращение данного словосочетания применительно и к нашей действительности: "Охранник (...) обнаружил на подоконнике со стороны улицы взрывное устройство из двух тротиловых шашек по 200 грамм каждая, двух электробатареек и механических часов (...) Адская машина, к счастью, не сработала" (Аиф. СПб., 1994. N 21). Любопытно, что еще в первой половине 90-х годов XX века обозначение адская машина считалось лексикографами вышедшим из употребления, историзмом; в БАС-2 и в "Толковом словаре русского языка" С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (даже в самых последних изданиях) оно имеет помету "устар(елое)". Однако достаточно включить телевизор, пролистать газеты и журналы, чтобы убедиться, что эта стилистическая помета требует, видимо, уточнения.

Если метафорическое использование фразы адская машина в советском языке началось уже в 30-е годы XX века, то в последние годы прежде военные термины бомба (мина) замедленного действия, попав в язык публицистики, также приобрели переносное значение - "о том, что представляет скрытую угрозу, опасность чему-, кому-л": "... перенеся спор за полуостров [Крым] в стены своего парламента, Россия попыталась разрешить его внешне мирными и ни к чему не обязывающими резолюциями, в которых на самом деле заложена мина замедленного действия" (Мегаполис Экспресс. 1992. 10 июня); "Но существуют сотни сект, не столь афицширующих свою деятельность. Их "учителя" и "гуру" ушли со стадионов, чтобы войти в наши дома - через книги, влияние которых, может быть, не столь оперативно, как "психотронная проповедь", но куда более действенно. Кто оценит всю опасность "бомб замедленного действия", обосновавшихся на наших книжных полках?" (Книж. обозрение. 1994. N 48).

Однако происходит не только актуализация понятий и наполнение их новым смыслом и коннотациями: "Чеченских "бомбистов" тренировали под Волгоградом" (Комс. правда. 1997. 8 мая). Вместе с этим процессом идет и уточнение понятий, появление новых синонимов, например, со словами бомбист, террорист в русском языке теперь синонимизируется термин боевик. В дореволюционное время боевиками именовали "членов боевой дружины в революционной партии" (Словарь Ушакова. Т. I) - преимущественно эсеров-максималистов в 1905-1907 годы: "Еще до 1905 г. была известна Боевая организация партии социалистов-революционеров, откуда боевик, т.е. член Бое-

стр. 104

вой организации" (Карцевский С.И. Язык, война и революция. Берлин, 1923). В конце 80-х годов XX века слово возвращается с периферии лексической системы в ее центр, актуализируясь и переосмысляясь: "хорошо обученный и оснащенный член незаконного вооруженного формирования" (Толковый словарь русского языка конца XX века. Языковые изменения. СПб., 1998); "Боевик - как это понять? В переводе на юридический язык - террорист. Человек, который специально готовится для совершения террористического акта" (Огонек. 1990. N 2). Разумеется, у слов боевик и террорист в русском языке есть свои семантические отличия, однако оба они входят в одно понятийное поле, что и позволяет их считать синонимами на уровне обыденного (массового) сознания.

В этой заметке затронуты только некоторые стороны формирования понятий и терминов, связанных с терроризмом и орудиями насилия. Однако даже такой небольшой свод обозначений показывает, какими путями происходило их освоение, языковая трансформация и динамика, какое влияние оказывали на них социально-исторические факторы, как осуществлялось их перераспределение в номинативной, лексической, стилистической системе русского языка.

Санкт-Петербург

Permanent link to this publication: