В 2013 г. численность международных мигрантов в Европе и Азии почти сравнялась: 72 и 71 млн. соответственно. И хотя на уровне страны/региона крупнейшими местами прибытия остались страны Запада (США + Канада = 53 млн. мигрантов, Германия + Великобритания + Франция = 24 млн), в десятку лидеров вошли две азиатские страны (Саудовская Аравия + ОАЭ = 17 млн) и страна евроазиатская, Россия (11 млн)¹. Если же сгруппировать миграционные потоки не по частям света, а по дихотомии "Восток-Запад", воспроизводящейся, несмотря на все попытки "универсалистов", начиная с Саида, ее отменить, то поток международной миграции из стран, образующих первый член дихотомии, будет еще больше за счет умножения мест выбытия. Ведь в этом случае наряду с мигрантами из Азии в него войдут и весьма многочисленные мигранты из Северной Африки.

Несколько упрощая - игнорируя, например, беженцев из Сирии в Турцию, - можно сказать, что международная миграция с Востока движется по трем культурным адресам: а) в Россию, б) на Запад и в) в два сегмента самого Востока - в нефтедобывающие арабские монархии и в новые индустриальные страны Дальнего Востока и Юго-Восточной Азии. У каждого из потоков свои особенности адаптации мигрантов, их взаимодействия с принимающим населением, изменений идентичности сторон. Выделение и сопоставление таких особенностей и соотнесение их с процессами, имманентными международной миграции независимо от внешних обстоятельств, и составляет главную цель исследовательского проекта, начатого в 2014 г. в Институте востоковедения РАН Центром исследования общих проблем современного Востока (ЦИОПСВ).

Стартовым этапом осуществления проекта явился Международный семинар "Восток на Востоке, Восток на Западе и Восток в России: миграция-адаптация-идентичность", организованный ЦИОПСВ и поддержанный Фондом Эберта. Проходил он с 18 по 20 ноября 2014 г. в г. Суздале, уже в третий раз принимающем авторские коллективы проектов, разрабатываемых в ЦИОПСВ. На семинаре лично сделали доклады 17 исследователей (от магистрантов до профессоров) из России, Монголии и Италии, специализирующихся в различных областях гуманитарных и социальных наук. Еще три доклада российских участников проекта, которые не смогли присутствовать на семинаре, были на нем зачитаны и обсуждены. Большинство участников были из Москвы и Санкт-Петербурга: из Института востоковедения (ИВ РАН) и Института народнохозяйственного прогнозирования (ИНХП РАН), из Института стран Азии и Африки при МГУ (ИСАА), из Российской академии народного хозяйства и государственной службы (РАНХиГС), из Научно-исследовательского университета "Высшая школа экономики" в Москве и Санкт-Петербурге (НИУ ВШЭ) и Европейского университета в Санкт-Петербурге (ЕУ). В семинаре участвовали представители Казанского федерального университета (КФУ), Алтайского государственного университета (Алт.ГУ), Иркутского государственного университета (ИГУ), Института монголоведения, буддологии и тибетологии Сибирского отделения РАН (ИМБТ СО РАН), Монгольского государственного университета науки и технологии (МГУНТ) и Университета г. Болоньи (УБ).

Выступления были сгруппированы в четыре проблемно-тематических блока. Первый блок составили доклады, которые можно назвать штрихами к картине миграции с Востока, вырисовывающейся на региональном и страновом уровне: О. П. Бибикова (ИВ РАН) "Миграционные процессы на Ближнем Востоке: новые тенденции"; Д. С. Еремеев (ИСАА) "Китайская миграция в страны Юго-Восточной Азии"; А. А. Пинигина (ИСАА) "Миграция в Республику Корея"; В. И. Дятлов (ИГУ) "Восток на Востоке России: трансграничные миграции в переселенческом обществе".

Второй блок вобрал совокупность сообщений с акцентом на вопросах сохранения/изменения языковой и культурной идентичности мигрантов в новой для них среде проживания и на их восприятии принимающими обществами: И. Б. Бочкарёва (Алт.ГУ) "Трансграничные мигранты в восприятии российских студентов (по материалам экспресс-опроса в Алтайском университе-

¹ См.: Центр новостей ООН. 11.09.2013. URL: http://www.un.org/russian/news/story.asp?NewsID=20179#.Um QEdXCLiGM (дата обращения: 24.10.2014).

те)"; Д. В. Полетаев (ИНХП РАН) "Конструирование трудовыми мигрантами из Центральной Азии "ситуативной" идентичности в ответ на особенности их восприятия принимающим российским обществом"; М. Перотто (УБ) "Язык и идентичность: русскоговорящие мигранты в Италии"; Р. Н. Акифьева (ЕУ) "Семьи трансграничных трудовых мигрантов в Санкт-Петербурге: идентичности, язык, практики родительства"; Ц.-А. Батцэрэн (МГУНТ) "Влияние трансграничной трудовой миграции на воспитание детей"; И. С. Савин (ИВ РАН) "Культурная дистанция и идентичность мигрантов из Узбекистана в Казахстане и России".

В третьем блоке были соединены презентации, посвященные интеграции и адаптации мигрантов: Е. А. Варшавер, А. Л. Рочева (РАНХиГС) "Интеграция мигрантов на локальном уровне: западный и российский опыт"; П. К. Варнавский (ИМБТ СО РАН) "Мигранты из Центральной Азии в Бурятии: формирование "диаспоральных" институтов"; Е. Б. Деминцева (НИУ ВШЭ) "Учиться, чтобы остаться: африканская элита во Франции"; А. А. Соколов (ИВ РАН) "Адаптация мигрантов-вьетнамцев в России".

Последний блок объединил доклады на во многом необычные для миграционистов темы, как религиозные практики мигрантов, отношение к ним и работа с ними господствующей церкви, дискурсы о миграции в местах выбытия: Г. Н. Юсупова (КФУ) ""Аллах в помощь": трансформация религиозных практик трудовых мигрантов из Средней Азии"; С. Б. Филатов (ИВ РАН) "Трудовая миграция в Россию и РПЦ"; Н. И. Стеблин-Каменскии (ЕУ) "Дискурс о трудовой миграции и мигрантах в Южном Волло (Эфиопия)"; Н. Галиймаа (МГУНТ) "Причины внешней миграции: опыт постсоциалистической Монголии".

На основе докладов, сделанных на семинаре, предполагается в 2015 г. подготовить сборник статей и в 2016 г. его опубликовать. Настоящий обзор призван привлечь к будущему сборнику внимание всех заинтересованных в миграционной тематике. Поэтому мы, дабы не ослабить преждевременно читательский интерес, ограничимся изложением содержания всего шести докладов из двадцати.

А. А. Пинигина сосредоточилась на "поле", не часто посещаемом отечественными исследователями миграции, но пережившем радикальную трансформацию по таким важнейшим характеристикам, как направленность и состав миграционных потоков. В самом деле, если в 1960-1970-е гг. за рубежом в поисках временной работы находились более 2 млн. граждан Южной Кореи, то с начала 1980-х их трудовая миграция быстро сокращается и страна превращается в импортера трудовых ресурсов. В 2012 г. численность приехавших в нее мигрантов превысила 1 млн. человек. При этом 69% - лица мужского пола и свыше 50% - выходцы из Китая, среди которых большинство составляют этнические корейцы. Вторая по численности группа иностранных граждан - американцы; также в Южную Корею мигрируют из Вьетнама, Филиппин, Таиланда, Индонезии, Индии.

57% всех мигрантов - рабочая сила низкой квалификации. Работники высокой квалификации разделяются корейской статистикой на несколько категорий. Самая многочисленная - преподаватели иностранного языка (foreign language instructors - 22.5 тыс. человек в 2011 г.), далее следуют мигранты со статусом особого вида занятости (special occupation 14.4 тыс.). Странами донорами высококвалифицированной рабочей силы в основном являются Китай и Индия. Первый безусловно лидирует в категории особого вида занятости, тогда как выходцы из Индии удерживают первое место в категории исследователей. В сфере профессиональной занятости (professional employment) лидируют граждане США; работников в категории передачи технологий (technology transfer) больше всего из США и Канады; большинство преподавателей иностранного языка приезжают из англоязычных стран.

Рост численности мигрантов происходил и за счет лиц, вступавших в брак с корейцем/кореянкой. Интернациональные браки в Корее заключаются особенно часто в деревнях, где до трети мужчин женятся теперь на иностранках. В середине 2000-х гг. местные органы власти даже предоставляли гранты сельским корейцам, которые не могли найти себе жен дома и использовали эти гранты для поиска, с помощью посредников, зарубежных невест. По числу браков, заключенных с корейцами, проживающими в сельских районах, на первом месте стоят вьетнамки; они опередили кореянок из Китая, на протяжении долгого времени удерживавших лидерство.

Немалую часть мигрантов образуют иностранные студенты, прибывающие в основном из Китая, Японии, Монголии, по обмену - из США, России, Франции. Они могут обучаться в корейских вузах как на корейском, так и на английском языке. Хотя иностранные студенты не имеют легального права работать в Корее, в 2012 г. уровень их вовлечения в экономику страны составил 20%.

Из общего числа находящихся в Республике Корее китайцев 24 тыс. находятся на постоянной основе. На территории Кореи они стали появляться со второй половины XIX в., когда китайцы начали приезжать на сезонные работы, и некоторым удавалось закрепиться в Корее. Основная часть иммигрантов из Китая переселились в Корею в 1945-1950 гг., спасаясь от гражданской войны. Пик численности китайцев в Корее пришелся на начало 1970-х гг., когда их насчитывалось около 100 тыс., затем началась репатриация в Китай, причем одной из главных причин были ограничения при трудоустройстве на работу, а также на владение землей, серьезно осложнявшие жизнь китайцев.

Особую, численно пока незначительную, но очень быстро растущую группу мигрантов в Южную Корею составляют беженцы из Северной Кореи. Сейчас их насчитывается около полутора тысяч. В ближайшем будущем их поток скорее всего будет возрастать, однако даже при сохранении нынешних темпов их роста, когда ежегодно происходит удвоение количества беженцев, уже через несколько лет "северокорейская община" превратится в заметный фактор социальной, экономической и политической жизни Южной Кореи. Притом в фактор проблемный, потому что ее члены в массе своей не знают английского языка и иероглифики, не умеют обращаться с современным оборудованием, у многих нет образования по стандартам Юга, сохраняются и определенные культурные и диалектные отличия северян от южан. Все это означает, что подавляющее большинство бывших жителей КНДР может рассчитывать только на неквалифицированную работу. Иначе говоря, если поток перебежчиков из КНДР будет увеличиваться, северяне заполнят ту "социальную нишу", которая в настоящее время принадлежит многочисленным иностранным рабочим из Китая, государств Южной и Юго-Восточной Азии.

В. И. Дятлов в докладе постарался показать, на чем должно быть сфокусировано исследование, посвященное взаимной адаптации трансграничных мигрантов с Востока - в данном случае из Центральной Азии, Закавказья и Китая - и принимающего общества российских Восточной Сибири и Дальнего Востока. Это общество сформировано исторически недавними миграциями и потому может продемонстрировать значительную специфику при встрече с современными миграционными процессами. Для ее улавливания и корректной интерпретации ее влияния на процесс адаптации, на динамику идентичностей необходимо исходить из следующих обстоятельств.

Во-первых, следует учитывать особый характер принимающего общества Востока России как общества переселенческого - складывавшегося и развивающегося, менявшегося и меняющегося во взаимодействии так называемого старожильческого населения и новых волн мигрантов. При этом нельзя забывать, что (не говоря уже о социальной неоднородности старожильческого общества) оно глубоко гетерогенно по своему происхождению. В его составе до сих пор прослеживаются линии раздела между потомками аборигенного и пришлого населения, как и между потомками различных групп аборигенов, с одной стороны, и разных этнорелигиозных волн - "пришлых" с другой. Еще более разнообразны мигранты постсоветской эпохи; разнообразие проявляется и в их исходных социокультурных характеристиках, и в мотивах, стратегиях и практиках собственно миграции, и в предпочитаемых моделях адаптации. Взаимодействие всех этих фракций населения происходило и происходит в контексте сильной центральной власти на базе русского языка и культуры, привносимых из-за Урала экономических укладов и технологий в экстремальных условиях жизни, при отсутствии надежных коммуникаций и слабой в целом заселенности российского Востока.

Во-вторых, критически важен стадиально-исторический контекст. Переселенческое общество формировалось в условиях общества традиционалистского, вступившего в полосу модернизации. Различные стратегии модернизации, доминировавшие в эпоху поздней Российской империи, в СССР и в годы постсоветских трансформаций задавали ему многие сущностные характеристики, ставя иногда под вопрос его переселенческий характер.

В-третьих, в поле исследовательского внимания должен находиться концепт, ставший идеологемой: "Сибирь - территория согласия". Необходим его критический анализ, не исключающий, впрочем, того, что переселенческий характер принимающего общества на деле может формировать привычку к присутствию мигрантов, специальные практики и особые стереотипы. Вместе с тем обязательно надо учитывать длительное прерывание трансграничного миграционного процесса в советский период. Советские десятилетия сформировали поколение людей, вовсе не знавших иностранцев, никогда с ними не сталкивавшихся. Такой перерыв в исторической памяти имеет следствием необходимость заново формировать отношение к мигрантам.

В-четвертых, всегда оставались неизменными острый спрос на человеческие ресурсы, потребность в мигрантах для жизнеобеспечения и развития Востока России в каждую из упо-

мянутых выше эпох. Принципиально важно выяснить, в какой мере в обществе присутствует осознание зависимости от мигрантов, насколько оно влияет на формирование отношения к ним. Важно и то, что миграция воспринималась и воспринимается как часть проблемы границы. Для населения Восточной Сибири (в меньшей степени) и Дальнего Востока (в большей) характерно восприятие своего региона как форпоста России, что не может не сказываться на отношении к трансграничным мигрантам. В особенности внешнеполитический контекст влияет на отношение к китайским мигрантам. Ведь их восприятие зачастую неотделимо от осознания растущей мощи Китая, понимания, что соседняя держава все более становится фактором развития переселенческого общества Востока России. В связи с этим нужен сравнительный анализ концептов начала XX в. ("желтая опасность") и века XXI ("китайская угроза"), их сходства и различий.

И. Б. Бочкарёва рассказала о результатах пилотного экспресс-опроса студентов Алтайского государственного университета, проводившегося в формате фокус-групп в два этапа. Цель первого этапа заключалась в том, чтобы определить номенклатуру и иерархию идентичностей респондентов, попытаться оценить, какие идентичности наиболее актуализированы. На втором этапе ставилась задача выяснить спектр представлений, ассоциирующихся у студентов с понятием "мигрант", и далее на примере отдельных национальных групп определить знак отношения к мигрантам.

В опросе участвовали 25 студентов III и V курсов специальности "Зарубежное регионоведение (Китай)". Всех их можно отнести к представителям принимающего сообщества, внешних мигрантов среди них не было. Благодаря своей специализации они имели опыт общения с иностранными студентами, в первую очередь из Китая, что могло сказаться на их восприятии иноэтничных мигрантов в России.

В ходе опроса студенты работали в мини-группах. Результаты первого этапа опроса показали, что в перечнях видов идентичности всех мини-групп наличествуют четыре вида идентичности: национальная, этническая, религиозная и политическая. Из них студенты выбирали идентичность, по их мнению, самую актуальную в настоящее время и самую важную в принципе и обосновывали свой выбор. При выборе проявился характерный для русских респондентов феномен спутанной идентичности, когда этническая идентичность отождествляется с национальной и передается в категориях национального. И именно так понимаемая национальная идентичность была оценена большинством студентов как самая актуализированная в системе их личного "Я" и самая важная в принципе. Однако трансграничная миграция не фигурировала в рассуждениях студентов в качестве фактора, актуализирующего их национальную идентичность; таковым фактором для них оказались события на Украине. Общая тональность выступлений студентов не дает оснований полагать, что национальная идентичность воспринимается ими как находящаяся под угрозой; следовательно, нет явных оснований говорить о се секьюритизации.

Второй этап опроса показал, что в представлениях студентов понятие "мигрант" указывает на внешнего - трансграничного, иностранного - трудового мигранта, воспринимаемого в целом нейтрально. Картина несколько меняется, когда речь идет об отдельных группах мигрантов, различающихся в этническом отношении; здесь представления становятся предметными и эмоциональными, знак отношения к представителям разных этнических групп меняется, восприятие носит избирательный характер. Так, образ китайского мигранта в представлениях студентов имеет нейтрально-позитивный характер, был ими передан через выделение таких качеств, как дружелюбие, общительность, трудолюбие, искренность, эмоциональность. Студенты подчеркнули, что не разделяют стереотипов "желтой опасности" или "китайской угрозы" для России.

В отличие от китайцев образ таджикского мигранта - скорее негативно-нейтральный. Его доминирующая составляющая - это религия. Студенты продемонстрировали весьма распространенный стереотип восприятия любых выходцев из Центральной Азии носителями идей радикального ислама, что вызывает опасения и нежелание взаимодействовать. К тем же стереотипам можно отнести убежденность респондентов в кардинальном несоответствии норм ислама традициям и нормам жизни принимающего сообщества и в нежелании мигрантов адаптироваться к местным условиям на культурно-ценностном уровне. Вместе с тем однозначно негативный еще несколько лет назад образ гастарбайтера - нелегального мигранта из Таджикистана - обрел в опросе некоторую позитивную коннотацию: дешевая = выгодная рабочая сила. Можно предположить, что меняется отношение к внешней трудовой миграции как таковой.

Однозначно негативно студенты воспринимают образ "кавказца". Складывается он у них из устойчивых стереотипов, подкрепленных личным опытом, и наделяется такими чертами,

как агрессивность, неуважительное отношение к женщинам и к культуре местного населения. В то же время в восприятии этой группы исламская тематика прозвучала слабо, на первый план вышла слишком навязчиво демонстрируемые, по мнению респондентов, нормы поведения.

По мнению автора доклада, результаты опроса свидетельствуют, что трансграничная миграция как таковая не воспринимается студентами как проблема, вызывающая кризис идентичности. Но при конкретизации, когда речь заходит об отдельных этнических группах мигрантов, с которыми респонденты имели какой-то опыт взаимодействия, картина меняется. Очевидно, что, по представлениям студентов, поведение мигрантов противоречит нормам поведения, производным от культуры принимающего общества, это воспринимается негативно и вызывает желание отгородиться. Можно сказать, что интеграционной модели взаимодействия с мигрантами студенты не продемонстрировали.

Е. А. Варшавер и А. Л. Рочёва представили предварительные результаты реализации летом 2014 г. в московском районе Капотня проекта интеграции мигрантов на локальном уровне. Можно выделить три измерения социальной интеграции. Это интеграция взаимодействия, когда люди разного происхождения и культурного окружения начинают взаимодействовать между собой, дружить, заключать браки и т.п. Это символическая интеграция, в ходе которой они начинают постепенно разделять одни и те же символы, ценности, нормы. Это позиционная интеграция, когда человек встраивается в конкретные и более или менее защищенные позиции на рынке труда, на рынке недвижимости и т.д.

Практические результаты своей работы авторы предварили обобщением западного опыта. Примеры интеграционных практик в США, Германии, Венгрии, Финляндии и Дании показывают, что, несмотря на разные формы, суть их одна создать конструктивную ситуацию, в рамках которой люди "пришлые" и "местные" могли бы взаимодействовать и ломать стереотипные представления друг о друге. В качестве примера можно привести проект "Живая библиотека", впервые запущенный в Дании. "Живая библиотека" - метафора: одни люди - это книги, в отношении которых сложились негативные стереотипы, другие - читатели, стереотипы разделяющие, а библиотекари - те, кто устраивает практику, направленную на преодоление стереотипов. Люди-читатели приходят к людям-книгам и начинают задавать им вопросы, в том числе неудобные, а в результате снижается уровень негативной стереотипизации людей-книг и групп, которые они представляют.

Западный и российский опыт показывает: деятельность по стимулированию интеграции должна осуществляться в рамках конкретных локаций. Интеграция - встречный процесс, одновременно с интеграцией мигрантов необходимо заниматься интеграцией местного сообщества. Когда не существует местного сообщества или какой-то относительно сплоченной группы внутри него, интеграция невозможна. Эффективные интеграционные усилия подразумевают в качестве обязательного условия коалицию разных организаций, которые будут заниматься отдельными направлениями в рамках общей интеграционной повестки дня. При этом ни одна из опробованных практик не может считаться универсальной и стопроцентно успешной, при внедрении той или иной из них постоянно надо учитывать специфику локальной среды.

Эти выводы стали методологической основой проекта интеграции в московском районе Капотня. С помощью продолжительного включенного наблюдения, интервью с местными жителями и мигрантами был составлен профиль района и так называемая концепция интеграции. В рамках такого рода концепций определяются основные целевые группы, задачи программы, мероприятия, направленные на то, чтобы каким-то образом интегрировать в жизнь города уязвимые группы, в данном случае мигрантов. Выяснилось, что в плане интеграции дети мигрантов не являются проблемной группой, довольно успешно интегрируются через школы и внешкольную деятельность - ходят на занятия в развивающие и спортивные кружки в районе. Проблемной группой оказались женщины-мигранты, которые занимаются домашним хозяйством и детьми. Многие из них плохо говорят по-русски, некоторые носят хиджаб, и это очень сильно затрудняет им взаимодействие с местными жителями. Так, интервью с местными жителями показали, что те априори воспринимают ссоры на детской площадке как этнические конфликты и считают, что женщины-мигранты настраивает своих детей на агрессию против детей русских.

Для Капотни были разработаны и частично опробованы две интеграционные практики: кулинарные мастер-классы и конкурс видеороликов. Первая практика нацелена на интеграцию группы женщин-мигрантов, занимающихся домашним хозяйством, на их включение в процесс

взаимодействия с местными жительницами. Вторая практика преследовала цель сформировать более объемный, информативно насыщенный и позитивный образ всех жителей Капотни. Видеоролики делали команды школьников, каждая сняла по четыре ролика - и про старожилов, и про недавних мигрантов. Обсуждение роликов прошло на церемонии награждения их авторов, на нее приглашались все участники съемок и жители района.

Полученный опыт подтверждает тезис о том, что внедрению любых интеграционных практик должно предшествовать изучение локальной среды. Обязательно нужно понять, что происходит в данном районе, какие люди там живут, что им может быть интересно, в чем они могут принимать участие. Не менее важно и другое: чтобы задуманные практики можно было реализовать, надо чтобы на местном уровне был хотя бы один заинтересованный в этом агент. Это может быть управа района, дом культуры, активные жители района. И конечно, эффективность практик во многом зависит от степени их системности, регулярности.

С. Б. Филатов начал выступление с утверждения, что последние два десятилетия Русская православная церковь (РПЦ) выступает одновременно защитником национальных интересов русского народа и имперских интересов многонационального российского государства ("российской цивилизации"), что является не только позицией церковного руководства. Эти две ценностные ориентации присутствуют в сознании православных верующих, да и широких кругов общественности. Руководство РПЦ умеет сглаживать противоречия, возникающие из-за следования этим не всегда и не во всем сочетающимся идейным ориентирам. Массовый наплыв гастарбайтеров вызывает именно такие противоречивые реакции, и согласовать их непросто.

Опросы показывают, что средний православный верующий более враждебно настроен по отношению к мусульманам, чем средний гражданин России. Эта повышенная враждебность выражается двояким образом. Во-первых, в требованиях остановить миграцию из Центральной Азии и Азербайджана и изгнать уже приехавших оттуда иммигрантов. Во-вторых, в идее сплочения на основе православной веры для отпора иноверческой экспансии и соответственно в пропаганде романтических воинских ценностей; то и другое характерно для многочисленных военно-спортивных клубов и прочих силовых организаций.

Основной защитник русских национальных интересов среди многочисленных институций РПЦ - Всемирный русский народный собор (ВРНС). Именно на его собраниях периодически звучат призывы к защите русского православного народа от агрессивных пришельцев с юга. Но в лоне РПЦ выкристаллизовалось и другое направление, ставящее целью способствовать включению гастарбайтеров в российскую жизнь. Представляет его Миссионерская комиссия при Епархиальном совете Москвы. Цель ее - всячески вовлекать мигрантов в культурную жизнь русских. В приходах при организационной и финансовой помощи этой комиссии мигрантов учат русскому языку, устраивают для них экскурсии, оказывают материальную помощь. Предпринимаются миссионерские действия, впрочем, не очень активные - например, распространяются Евангелия на родных языках гастарбайтеров.

Условно называемая "имперской" реакция, воплощаемая деятельностью Миссионерской комиссии, но не сводящаяся только к ней, может принимать два крайних направления. Первое из них - гуманитарное; оно заключается в поддержке мигрантов независимо от их религиозной самоидентификации. Для людей, принадлежащих к этому направлению, православие - гуманистическое мировоззрение, противостоящее и исламскому, и христианскому фундаментализму. Второе направление - миссионерское, ставящее целью обратить мигрантов в православие. Его представителем был протоирей Даниил Сысоев, убитый исламским террористом.

Резонно предположить, что в массе своей мигранты из ЦА находятся в слишком сложном бытовом и экономическом положении, чтобы четко определиться со своей религиозной идентификацией, тем более радикально ее изменить. Большинство являются пассивными мусульманами, свою религиозность проявляют в минимальной степени. Естественно, что религиозно активное меньшинство мигрантов хорошо заметно в мечетях, где обычным делом стали конфликты "пришлых" - узбеков, таджиков, несколько в меньшей степени киргизов - с коренными российскими мусульманами. Изредка, однако, мигранты добиваются признания и даже становятся имамами, которые часто оказываются радикалами. Среди мигрантов немало и тех, кто сознательно выбирает ассимиляцию - переходят в семье на русский язык, ищут социальных связей с русскими, находят и капитализируют их. Правда, они редко принимают христианство, оставаясь номинальными мусульманами. Трудно оценить их численность, но это заметная группа.

Доклад Г. Н. Юсуповой перекликался с докладом Филатова. Исследование НИУ ВШЭ "Трудовая миграция и инкорпорация мигрантов из Средней Азии" (2010 г., СПб.) выявило три стратегии адаптации мигрантов из Средней Азии (СА): отчуждение; интеграция в мигрантское сообщество; интеграция в российское общество. Первые две стратегии более распространенные. Автор задался целью выяснить, как религиозные идентичности и практики мигрантов трансформируются в рамках этих стратегий и влияют на состояние социальных сетей мигрантов. Полевой материал собирался в Санкт-Петербурге, Москве и Казани.

Трудовые мигранты из СА условно разделены на группы: нерелигиозных, малорелигиозных и религиозных. К группе нерелигиозных мигрантов отнесены те, кто не соблюдает обряды, исключая касающиеся умерших родственников. Определяющие признаки данной группы - не этнические, а социальные: эти мигранты приехали либо из крупных городов, либо из небольших населенных пунктов, но со смешанным населением. Соответственно они хорошо владеют русским языком, многие получили на нем высшее образование. Они стремятся интегрироваться в российское общество, получить гражданство, расширить свои социальные связи через коллегиальные, соседские, досуговые сети. Ислам в расширении их сетей какой-либо роли не играет.

К малорелигиозным мигрантам причислены люди, которые соблюдают некоторые обряды, празднуют основные праздники, иногда молятся и посещают мечеть. Эта категория - самая обширная. Она делится на сделавшихся в результате миграции более религиозными и менее религиозными. К первым относятся те, для кого обращение к религии стратегия адаптации. Обычно это мигранты, настроенные лишь на временное проживание в России с целью заработка и по самим условиям занятости отчужденные и от российской среды, и от мигрантской. Возвращаясь периодически на родину, они ведут миссионерскую деятельность среди родственников, но в России, живя обособленно, ею не занимаются. Вторую, по численности более крупную, подгруппу образуют мигранты, которые продолжают соблюдать обряды и молиться, когда возвращаются на родину; в России же они, хотя и пользуются услугами местных священнослужителей и посещают мечеть в главные праздники, религиозные практики чаще совершают в семейном либо семейно-соседском кругу, и мусульманские сети не играют для них большой роли. Свою меньшую религиозность они объясняют тем, что нет времени и условий на соблюдение обрядов, а следование традициям в одежде и поведении препятствует, по их мнению, интеграции в российское общество. Ибо они склонны размышлять о получении российского гражданства, хотя конкретных шагов обычно не предпринимают.

Религиозные мигранты ежедневно совершают намаз, соблюдают пост, празднуют все мусульманские праздники и часто посещают мечеть. Многие из них приехали в Россию из небольших сел и деревень, но есть и горожане. В этой группе чаще, чем в других, встречается молодежь; немало и тех, кто прекрасно говорит по-русски. Мигранты этой группы, где бы они ни работали, обустраивают себе небольшие комнаты, куда отлучаются по несколько раз в день на намаз. Как правило, они сплочены в группы, которые совместными усилиями решают вопросы, возникающие при миграции, у них есть свои имамы, даже свои квартиры-мечети. Из интервью с мигрантами данной категории видно, что имеет место их частичная интеграция в российское общество на основе общей религиозной идентичности с российскими мусульманами.

Несколько иная ситуация в Казани. Правда, и в этом городе мигранты по степени религиозности делятся на три группы. И первые две группы не отличаются от первых двух в Санкт-Петербурге и Москве. Но на практике на религиозных мигрантов накладывает отпечаток развитая здесь мусульманская инфраструктура, прежде всего образовательная. Она привлекает молодежь из СА не столько для получения богословского образования, сколько в качестве удобной площадки для интеграции в принимающее сообщество, так как религиозные учебные заведения предоставляют временную прописку для мигрантов, легализуя их. Кроме того, казанские мечети пункты первичного устройства части мигрантов. Мечети нуждаются в рабочей силе и находят выход, предоставляя временное пристанище двум-трем мигрантам в обмен на поддержание теми мечети в чистоте.

Мы надеемся, что краткое изложение только трети докладов семинара убедительно доказывает содержательную насыщенность, достигнутую уже на его начальном этапе. Представляется, что это качество миграционного проекта ИВ РАН будет усиливаться по мере его развертывания, привлечения новых участников, а с ними - и новых исследовательских сюжетов.

Permanent link to this publication: