От редакции: Мы перепечатываем речь лауреата Литературной премии А. И. Солженицына 2007 г. члена-корреспондента РАН Андрея Анатольевича Зализняка*. Решение это продиктовано нашим убеждением в том, что читателям журнала "Восток (Oriens)" близки и понятны мысли лауреата, касающиеся сегодняшних (и не только) "болевых точек" взаимоотношений гуманитарной науки и общества в нашей стране.

Я благодарю Александра Исаевича Солженицына и всё жюри за великую честь, которой я удостоен.

В то же время не могу не признаться, что эта награда вызывает у меня не одни только приятные чувства, но и большое смущение.

* * *

В моей жизни получилось так, что моя самая прочная и долговременная дружеская компания сложилась в школе - и с тех пор те, кто ещё жив, дружески встречаются несколько раз в год вот уже больше полувека. И вот теперь мне ясно, насколько едины мы были в своём внутреннем убеждении (настолько для нас очевидном, что мы сами его не формулировали и не обсуждали), что высокие чины и почести - это нечто несовместимое с нашими юношескими идеалами, нашим самоуважением и уважением друг к другу.

Разумеется, эпоха была виновата в том, что у нас сложилось ясное сознание: вознесённые к официальной славе - все или почти - получили её кривыми путями и не по заслугам. Мы понимали так: если лауреат Сталинской премии, то почти, наверное, угодливая бездарность; если академик, то нужны какие-то совершенно исключительные свидетельства, чтобы поверить, что не дутая величина и не проходимец. В нас это сидело крепко и, в сущности, сидит до сих пор. Поэтому никакие звания и почести не могут нам приносить того беспримесного счастья, о котором щебечут в таких случаях нынешние средства массовой информации. Если нам их всё-таки по каким-то причинам дают, нам их носить неловко.

"Устарело! - говорят нам. - Теперь уже всё по-другому, теперь есть возможность награждать достойных". Хотелось бы верить. И есть уже, конечно, немало случаев, когда это, несомненно, так. Но чтобы уже отжил и исчез сам фундаментальный принцип, свидетельств как-то еще маловато...

* Литературная газета. 6 - 12 июня 2007 г. N 24 (6124), с. 6. Орфография и пунктуация оригинала сохранены.

стр. 147

А между тем наше восприятие российского мира не было пессимистическим. Мы ощущали так: наряду с насквозь фальшивой официальной иерархией существует подпольный гамбургский счет. Существуют гонимые художники, которые, конечно, лучше официальных. Существует - в самиздате - настоящая литература, которая, конечно, выше публикуемой. Существуют не получающие никакого официального признания замечательные ученые, и для того, чтобы что-то заслужить по гамбургскому счету, нужен только истинный талант, угодливости и пронырства не требуется.

Разумеется, материальные успехи определялись официальной иерархией, а не подпольной. Но мы же в соответствии с духом эпохи смотрели свысока на материальную сторону жизни. Западная формула: "Если ты умный, почему же ты бедный?" - была для нас очевидным свидетельством убогости такого типа мышления.

Ныне нам приходится расставаться с этим советским идеализмом. Для молодого поколения большой проблемы тут нет. Западная формула уже не кажется им убогой. Но нашему поколению полностью уже не перестроиться.

* * *

Мне хотелось бы сказать также несколько слов о моей упоминавшейся здесь книге про "Слово о полку Игореве". Мне иногда говорят про неё, что это патриотическое сочинение. В устах одних это похвала, в устах других - насмешка. И те и другие нередко меня называют "сторонником (или даже защитником) подлинности СПИ".

Я это решительно отрицаю.

Полагаю, что во мне есть некоторый патриотизм, но, скорее всего, такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы.

Мой опыт привел меня к убеждению, что если книга по такому "горячему" вопросу, как происхождение "Слова о полку Игореве", пишется из патриотических побуждений, то её выводы на настоящих весах уже по одной этой причине весят меньше, чем хотелось бы.

Ведь у нас не математика - все аргументы не абсолютные. Так что если у исследователя имеется сильный глубинный стимул "тянуть" в определённую сторону, то специфика дела, увы, легко позволяет эту тягу реализовать - а именно, позволяет находить всё новые и новые аргументы в нужную пользу, незаметно для себя самого раздувать значимость аргументов своей стороны и минимизировать значимость противоположных аргументов.

В деле о "Слове о полку Игореве", к сожалению, львиная доля аргументации пронизана именно такими стремлениями - тем, у кого на знамени патриотизм, нужно, чтобы произведение было подлинным; тем, кто убежден в безусловной и всегдашней российской отсталости, нужно, чтобы было поддельным. И то, что получается разговор глухих, в значительной мере определяется именно этим.

Скажу то, чему мои оппоненты (равно как и часть соглашающихся), скорее всего, не поверят. Но это всё же не основание для того, чтобы этого вообще не говорить.

Действительно мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что "Слово о полку Игореве" написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим - ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту.

У лингвистов, казалось мне, имеются гораздо большие возможности, чем у других гуманитариев, опираться на объективные факты - на строго измеренные и расклассифицированные характеристики текста. Неужели текст не имеет совсем никаких объективных свойств, которые позволили бы отличить древность от её имитации?

стр. 148

Попытка раскопать истину из-под груды противоречивых суждений в вопросе о "Слове о полку Игореве" была также в значительной мере связана с более общими размышлениями о соотношении истины и предположений в гуманитарных науках - размышлениями, порожденными моим участием в критическом обсуждении так называемой новой хронологии Фоменко, провозглашающей поддельность едва ли не большинства источников, на которые опирается наше знание всемирной истории.

Все мы понимаем, что в стране происходит великое моральное брожение. Близ нас на Волоколамском шоссе, где годами нависали над людьми гигантские лозунги "Слава КПСС!" и "Победа коммунизма неизбежна", недавно на рекламном щите можно было видеть исполненное столь же громадными буквами: "Всё можно купить!". Столь прицельного залпа по традиционным для России моральным ценностям я не встречал даже в самых циничных рекламах.

Вот Сцилла и Харибда, между которыми приходится искать себе моральную дорогу нынешнему российскому человеку.

Моральных, этических и интеллектуальных проблем здесь целый клубок.

По характеру моих занятий мне из них ближе всего тот аспект - пусть не самый драматичный, но всё же весьма существенный, - который касается отношения к знанию.

Вместе с яростью внушаемой нынешней рекламой агрессивно-гедонистической идеей "Возьми от жизни всё!" у множества людей, прежде всего молодежи, произошел также и заметный сдвиг в отношении к знанию и к истине.

* * *

Не хочу, однако, обобщать поспешно и чрезмерно. Всю жизнь, начиная с 25-летнего возраста (с одним не очень большим перерывом), я в той или иной мере имел дело со студентами. И это общение всегда было окрашено большим удовлетворением. Наблюдая сейчас за работой тех довольно многочисленных лингвистов, которых я в разное время видел перед собой на студенческой скамье, я чувствую, что их отношение к науке и способ действия в науке мне нравятся. И студенты, с которыми я имею дело теперь, по моему ощущению относятся к своему делу с ничуть не меньшей отдачей и энтузиазмом, чем прежние.

Но за пределами этой близкой мне сферы я, к сожалению, ощущаю распространение взглядов и реакций, которые означают снижение в общественном сознании ценности науки вообще и гуманитарных наук в особенности.

Разумеется, в отношении гуманитарных наук губительную роль играла установка советской власти на прямую постановку этих наук на службу политической пропаганде. Результат: неверие и насмешка над официальными философами, официальными историками, официальными литературоведами. Теперь убедить общество, что в этих науках бывают выводы, не продиктованные властями предержащими или не подлаженные под их интересы, действительно очень трудно.

И напротив, всё время появляющиеся то тут, то там сенсационные заявления о том, что полностью ниспровергнуто то или иное считавшееся общепризнанным утверждение некоторой гуманитарной науки, чаще всего истории, подхватываются очень охотно, с большой готовностью. Психологической основой здесь служит мстительное удовлетворение в отношении всех лжецов и конъюнктурщиков, которые так долго навязывали нам свои заказные теории.

И надо ли говорить, сколь мало в этой ситуации люди склонны проверять эти сенсации логикой и здравым смыслом.

Мне хотелось бы высказаться в защиту двух простейших идей, которые прежде считались очевидными и даже просто банальными, а теперь звучат очень немодно:

1) Истина существует, и целью науки является ее поиск.

стр. 149

2) В любом обсуждаемом вопросе профессионал (если он действительно профессионал, а не просто носитель казённых титулов) в нормальном случае более прав, чем дилетант.

Им противостоят положения, ныне гораздо более модные:

1) Истины не существует, существует лишь множество мнений (или, говоря языком постмодернизма, множество текстов).

2) По любому вопросу ничье мнение не весит больше, чем мнение кого-то иного. Девочка-пятиклассница имеет мнение, что Дарвин неправ, и хороший тон состоит в том, чтобы подавать этот факт как серьёзный вызов биологической науке.

Это поветрие характерно не только для России, но и для западного мира. Но в России оно заметно усилено ситуацией постсоветского идеологического вакуума.

Источники этих ныне модных положений ясны:

действительно, существуют аспекты мироустройства, где истина скрыта и, быть может, недостижима;

действительно, бывают случаи, когда непрофессионал оказывается прав, а все профессионалы заблуждаются.

Капитальный сдвиг состоит в том, что эти ситуации воспринимаются не как редкие и исключительные, каковы они в действительности, а как всеобщие и обычные.

И огромной силы стимулом к их принятию и уверованию в них служит их психологическая выгодность. Если все мнения равноправны, то я могу сесть и немедленно отправить и моё мнение в Интернет, не затрудняя себя многолетним учением и трудоёмким знакомством с тем, что уже знают по данному поводу те, кто посвятил этому долгие годы исследования.

Психологическая выгодность здесь не только для пишущего, но также и для значительной части читающих: это освобождает их от ощущения собственной недостаточной образованности, в один ход ставит их выше тех, кто долго корпел над основанием традиционной премудрости, которая, как они теперь узнают, ничего не стоит.

От признания того, что не существует истины в некоем глубоком философском вопросе, совершается переход к тому, что не существует истины ни в чем, скажем, в том, что в 1914 году началась Первая мировая война. И вот мы уже читаем, например, что никогда не было Ивана Грозного или что Батый - это Иван Калита. И что много страшнее, прискорбно большое количество людей принимает подобные новости охотно.

А нынешние средства массовой информации, увы, оказываются первыми союзниками в распространении подобной дилетантской чепухи, потому что они говорят и пишут в первую очередь то, что должно производить впечатление на массового зрителя и слушателя и импонировать ему, - следовательно, самое броское и сенсационное, а отнюдь не самое серьёзное и надёжное.

* * *

Я не испытываю особого оптимизма относительно того, что вектор этого движения каким-то образом переменится и положение само собой исправится. По-видимому, те, кто осознает ценность истины и разлагающую силу дилетантства и шарлатанства и пытается этой силе сопротивляться, будут и дальше оказываться в трудном положении плывущих против течения. Но надежда на то, что всегда будут находиться и те, кто всё-таки будет это делать.

Permanent link to this publication: