ИСТОРИЯ ЗАПАДНОГО ЭКОНОМИЧЕСКОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ НА ВОСТОЧНЫЕ ОБЩЕСТВА: ПРОБЛЕМА МНОГОКОМПЛЕКСНОСТИ ИСТОЧНИКОВОЙ БАЗЫ1

Статья вторая

В первой статье2 я упоминал о парадоксе при формальном сравнении Запада и Востока по ВНП на душу населения, когда векторы развития азиатских и западноевропейских стран преспокойно пересеклись при отсутствии у первых промышленной революции. Разве это то качество развитости, которое способно обеспечить экономический рост в его современном понимании и с его нынешними мировыми достижениями? Если так, то почему оно таковые результаты не обеспечило? Виноват колониализм, разрушивший "золотой век" Азии? Виноваты его сверхэксплуатация и непосильная "дань" угнетенных народов завоевателям? Однако, как будет в развернутом виде показано в дальнейшем, власть, пришедшая на смену автохтонной, если и пользовалась установленной прежними правителями очень высокой нормой налогообложения, то крайне недолго, настойчиво и последовательно снижая ее (согласно капиталистическому девизу: не может быть выгодной торговли с нищим народом). Более того, в колониальный период вместо вымирания идет огромное демографическое оживление, какого никогда не бывало ранее. А разве ухудшили положение производителя или коммерсанта беспрецедентные меры пришельцев по упрочению институтов частной собственности и безопасности личности? - Ведь как несовершенны они были! - Ничего подобного Восток прежде тоже не знал (иначе зачем, внедряя их, было бы ломиться в открытую дверь). Впрочем, подробности и этих аспектов тоже пока оставим на будущее.

Сейчас еще об одном парадоксе, лежащем даже не в глубинах анализа технико-экономических и общественных различий воспроизводства почти равного национального продукта на душу населения, а чуть ли не у входных дверей "китайских стен". Хотя присутствие доли того, о чем я намереваюсь сказать, в существующей оценке ВНП нерасшифровано (речь идет об одном из пунктов статьи "непроизводственные услуги"), это вряд ли помешает следующему сопоставлению.

Итак, западная макроцивилизация, обладая таким же национальным продуктом в расчете на человека, как и восточная, буквально поглощена проблемой повышения уровня образованности своих народов. Я не сужу по грамотности, связанной с потребностями духовной и религиозной жизни, нуждами государственно-управленческой сферы. Здесь Азия, хотя к этому времени уже и не лидер, но все равно занимает высокие позиции. Я говорю о подготовке массовых интеллектуальных сил, способных двигать то, что ныне мы называем научно-техническим прогрессом.

1 Исследование выполнено в рамках исследовательского проекта РФФИ N Р8 - 06 - 00237а.

2 См.: Восток (Oriens), 2008, N 2 - 3.

стр. 13
Обратите внимание на идеи Дидро и особенно Кондорсе - маркиза, известного математика и философа-энциклопедиста. Он, выступая в 1792 г. в Законодательном собрании Франции, сделал знаменитый доклад о принципах системы светского образования, которая пусть и не сразу, однако очень быстро своими важнейшими частями стала практически использоваться во всем западном мире. Для краткости мне придется опустить спектр изучения гуманитарных дисциплин. Они в их западном наполнении играли, конечно, неоценимую роль в формировании личности как обладателя всеобъемлюще, а не отвлеченно самосознающей свою свободу души. Они укрепляли эту личность в правоспособности осуществить себя в своих уникальных параметрах - то, что в американской "Декларации независимости" названо "стремлением к счастью". Они, вкупе с точными науками, раскрепощали свободу творчества индивида, созидавшего во имя собственного эгоистического лидерства, что оборачивалось, благодаря утвердившимся в гуманитарном знании этическим нормам, благом для общества. "Чем иным является богатство, как не абсолютным выявлением творческих дарований человека" - констатирует К. Маркс [Маркс, 1968, с. 476].

Кондорсе (в упомянутом докладе и других работах) выстраивает систему преемственности связанных между собой образовательных учреждений. Начальная школа (дети от 6 до 10 лет) уже включает определенные математические навыки (арифметика, геометрия), знания о производительных силах страны, приемах, применяемых в сельском хозяйстве и промышленном труде. Однако вторая и третья ступени обучения (общей длительностью в 8 лет) - это то самое, чего не знал остальной мир, беспрецедентное прагматическое внимание к физико-математическим и естественным наукам. Мотивация такая: "прогресс в физических науках произведет счастливую революцию в ремеслах". Причем третья ступень означала лишь завершение среднего образования, в том числе со специальной (в области промышленности) подготовкой. Затем следовала высшая школа. Над всем этим должно было возвышаться Национальное общество наук и искусств. Оно являлось главенствующим научным учреждением страны, ему подчинялась вся система учебных учреждений, отсюда же направлялась их деятельность [Фрумов, 1959, с. 109 - 110]. Естественно, то, что наиболее концентрированно выразил Кондорсе, подспудно вырабатывалось столетиями - через Ренессанс и эпоху Просвещения, с ее часто забываемой или недооцениваемой научной революцией.

Друг и единомышленник Кондорсе - И. Бентам излагает английский вариант решения проблемы. Он идет дальше уже частично оправдавших себя школ взаимного обучения Э. Бэлла и Дж. Ланкастера, сохраняя при этом рациональное их зерно - принцип утилитаризма. Лозунг последнего: "счастье для возможно большего количества людей", лозунг системы Бэлла и Ланкастера: "образование для возможно большего количества людей" - т.е. образованность - одна из ступеней к счастью. Только перечень предметов, обязательных к изучению в семилетней "хрестоматической" школе И. Бентама (дети с 7 до 14 лет), это само по себе ярчайшее свидетельство того, на какой уровень выходила техническая подготовка среднего британца в начале XIX в., причем до получения специального образования.

Курс включал начальную (подготовительную) и пять последующих ступеней. Подготовительную я опускаю и перехожу к первой (напомню, без упоминания гуманитарных дисциплин). Здесь присутствуют минералогия, ботаника, зоология, география, геометрия, черчение (арифметика была на предыдущей стадии). Вторая ступень: механика в собственном смысле слова, гидростатика, гидравлика, механическая пневматика, акустика, оптика, минеральная химия, химия растительной жизни, химия животных организмов, метеорология, магнетизм, электричество, гальванизм, баллистика, география, геометрия, черчение. Третья ступень: горное дело, геология, топография и измерение местности, архитектура, сельское хозяйство (включая теорию вегетации), механика и химия в приложении к практическим целям жизни, география, геометрия, черчение. Четвертая ступень - это в основном вопросы, связанные с медициной, физиологией, анатомией, гигиеной, санитарией, но также геометрия, география, зоология, черчение. Пятая ступень: геометрия, высший раздел арифметики, алгебра, астро-

стр. 14
номия и ее практическое применение (уранологическая география и уранологическая хронология), черчение, производственная технология. Учили конечно и бухгалтерскому учету и коммерческой бухгалтерии [Салимова, 1959, с. 17 - 21].

Не забудьте - это всего лишь уровень среднего неспециального образования по бентамовской системе. И он в чистой или в смешанной с другими типами школ форме превратился в обыденность Великобритании периода промышленной революции. Недаром блестящий английский политэконом первой половины XIX в. Р. Джонс называет "знание" одним из главнейших элементов производительной силы [Джонс, 1937, с. 287, 316].

Германия, которая сильно запоздала со вступлением в промышленную эру, преодолела этот разрыв, по словам Ф. Энгельса, во многом благодаря именно "всеобщему обязательному школьному обучению". Наличие в Пруссии "довольно значительного числа лиц с известным запасом элементарных знаний было для буржуазии в высшей степени полезно; по мере роста крупной промышленности оно стало даже, в конце концов, недостаточно". Большие расходы на эти цели и как их следствие высокие налоги не смущали буржуазную элиту. Она правильно рассчитала, что издержки "с избытком окупятся возросшими прибылями" [Энгельс, 1961, с. 437 - 438]. (На коммунистический цинизм Энгельса не видеть в капитализме ничего, кроме получения прибылей, не обращайте внимания.) В результате первая половина XIX в. проходит в интенсивных поисках эффективных форм народного образования [Пискунов, 1959, с. 56 - 57 и сл.].

Или вот еще пример Японии. Эта страна, ставшая на путь капиталистической модернизации после 1870 г., уже в 80-е гг. XIX в. ввела всеобщее начальное образование, а она была гораздо беднее в то время, чем развивающиеся государства Азии в 60 - 70-е гг. XX столетия, когда там принимались планы ликвидации детской неграмотности, так до сих пор полностью и не осуществленные. Более того, начальные этапы революции Мэйдзи (в том числе принятие мер по овладению западным прагматическим "знанием") происходили в одноуровневом лаге по ВНП на душу населения с остальным Востоком. У Японии (по П. Бэроку) этот показатель в 1860 г. равнялся 175 дол., в 1880 г. - около 200 дол., у стран Азии, ныне именуемых развивающимися, в 1860 г. - 164 дол. (без Китая; с Китаем - 180 дол.), в 1880 г. - 176 дол. (оценка, к сожалению, только по "третьему миру" в целом), в 1960 г. - 210 дол. ив 1970 г. -261 дол. (обе оценки - развивающаяся Азия без Китая). Но в том же, 1970 г. Япония, по выражению Н. И. Конрада, в свое время шагнувшая "от средневековья прямо на передний край современной цивилизации" [Конрад, 1967, с. 240], достигла 2130 дол. [Bairoch, 1981, р. 4, 7, 10, 12, 14].

Такие усилия не могли не поглощать заметную часть ВНП. А ведь та же Япония в 1880 г. почти в четыре раза уступала по национальному продукту на душу населения Северной Америке [Там же, с. 12], но она думала о будущем. Точно так же думая о будущем (вспомним Джона Ст. Милля), на рубеже XVIII - XIX вв. народы Западной Европы перевернули представления о целях образования и науки, пойдя на отвлечение совсем немалых ресурсов из своего ВНП, который тогда в пересчете на одного человека количественно почти ничем не отличался от восточного, а по общему объему составлял лишь четверть мирового.

Ничего даже отдаленно похожего на идеи Кондорсе, И. Бентама, на стремление воплотить в жизнь такие идеи Индией, Китаем, Юго-Восточной Азией, Ближним и Средним Востоком вы в предложенной хронологической точке не встретите. И что тогда (даже судя только по образованию) считать большей развитостью в условиях равного ВНП на душу населения? Дело в качестве потенций имевшегося богатства, перспективности его составляющих?

Образование и наука - лишь один пример возможностей непрямолинейного использования показателей П. Бэрока. В дальнейшем такой опосредованно выводящий на размышления способ поможет высветить внешне завуалированные различия и по другим параметрам.

стр. 15
Так что же это за общества, шедшие своим, явно незападным путем, совсем не бедные, но решавшие свои хозяйственные проблемы жизнеобеспечения явно тоже не так? Уже только безразличие Востока на рубеже XVIII - XIX вв. к массовым (не элитным) росткам на Западе научно-технической эры наводит на мысль об отсутствии эффекта сообщающихся сосудов. А ведь речь идет не об изолированных макроцивилизациях - у них за плечами была трехвековая история прямого экономического общения.

Быть может, это все же столько раз раскритикованный азиатский способ производства (АСП) - достаточно примитивная производственная структура, которой позволяли вновь и вновь воспроизводиться какие-то благоприятствующие особо богатому ресурсному обеспечению (по сравнению с Западом) хозяйственные обстоятельства? Надо, чтобы равновеликий ВНП на душу населения, двухтысячелетнее отторжение Азией товарных предложений Европы и т.д. не мешали проникновению в суть данного вопроса.

АСП у меня - один из главных блоков источнико-поискового комплекса, посвященного именно такому, а не иному реагированию внутренних структур на внешний - западный фактор. По идее, только этот способ производства и мог оказать то сопротивление, какое мы наблюдаем в виде результатов современной отсталости, слаборазвитости подавляющего числа стран Востока. Трудно представить (да и западная практика не дает примеров), чтобы феодализм оказывал подобное противодействие. Он же родствен капитализму, он его предвозвестник. Из его элементов в старой Европе зародилась и выросла новая формация. Он не отрицает коренные принципы следующего за ним общества: уже существующие при нем права и свободы первого и второго сословий перетекают в достояние всего народа.

Но при более внимательном рассмотрении АСП в нынешнем концептуальном виде имеет ряд уязвимых мест. Исследовательский путь, который в свое время К. Виттфогель назвал "битвой цитат" [Wittfogel, 1963, р. 403], полностью себя исчерпал, не в состоянии принести ничего нового, а присущий немалому числу его представителей налет казуистики и прежде (т.е. в "классических" рамках проблемы) не способствовал элементарной объективности. Эту безусловно разумную в своей основе концепцию надо и, главное, возможно совершенствовать, без угрозы разрушения ее смысла и в то же время отнимая последние аргументы у ее противников. Если вы сумеете освободиться от уз тех - прежних догм, взглянете на АСП с той точки, с которой на него не привыкли смотреть, не побоитесь развивать отдельные положения, существующие лишь в зародыше или непрописанные, но логически напрашивающиеся, если начнете работать с ранее фактически никогда не привлекавшейся конкретной макроэкономической фактурой (и если хватит терпения найти ее), выход из тупика, куда завели проблему набившие оскомину цитатные разглагольствования, вам обеспечен, и, быть может, вы увидите свет в конце тоннеля.

У меня такая уверенность появилась в результате моего и Н. А. Симония опыта работы над темой за последние полтора десятка лет. Было предложено много нового. АСП предстает у нас не как статичная, а как трансформирующаяся, причем многомодельная, структура. Истинный уровень товарно-денежных отношений, существующих при ней, вычленяется путем разделения действительной и счетной коммутации налогов. Отсюда начинает уже просматриваться рубеж, где подлинный рынок и где внеэкономическое изъятие, прикрытое псевдорыночной атрибутикой. Поднят в принципиально другом плане и вопрос о причинах возникновения АСП, "естественности" его существования. Обычно речь всегда шла о государственном единоначалии, без коего в природных условиях Востока нельзя было обойтись при ведении крупных общественных работ по орошению и т.д., и т.п. Но есть еще гений, лежащий в основе психобиологических начал человеческой натуры, в той ее части, которая влияет на тип общественного развития. Действиями всего живого руководит принцип присвоения - отсюда соответствующая психология. Однако эта психология собственника (эгоиста), заложенная в нас природой, может проявляться по-разному.

В восточных обществах, с их феноменально благоприятнейшими условиями для изъятия у производителя огромной части продукта, не выходя за грань биологического

стр. 16
минимума, эгоизм одного (правителя) или немногих (его окружения) получал максимум простора для подавления эгоизма остальных. К услугам был гигантский аппарат принуждения, содержавшийся на тот самый изобильный продукт. На Западе, при его нищете "природной машины", для ее преодоления требовалась инициатива свободных личностей. Альтернативы соревновательности эгоизмов не нашлось. Путь к материальному благополучию пролег через вынужденное самоограничение эгоизма индивида под давлением множественности эгоизмов - т.е. через такой общественный договор, где, с веками, все в большей степени шло удовлетворение естественного стремления каждой личности индивидуализировать присвоение жизненных средств, обреталась гораздо лучшая и гарантированная возможность действовать в своих интересах, а их сумма, хотя и непросто, трансформировалась в выигрыш всей макроцивилизации. Разве итоги мировой экономики к XXI в. не подтверждают, что такая социальная организация оказалась выгоднее и перспективнее?

К сожалению, в свое время по отношению к АСП была искажена очень плодотворная идея Н. А. Симонии о синтезе традиционного и современного в процессе эволюции восточных обществ. Я говорю о неувязке в коллективной монографии 1984 г. "Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного". Л. И. Рейснер, взявшийся анализировать исторический облик общественных структур азиатских стран, не без поддержки (а вернее - с одобрения) карьерного начальства (которому совсем не нужны были подозрения в ревизии "научного социализма" по отношению к Востоку) создал текст, уверяющий о феодальном прошлом региона, немного пофлиртовав с названием: большая феодальная формация. Понятно, что этот текст вошел в книгу. Вместе с тем Н. А. Симония, работая с той частью монографии, которая была посвящена современным процессам, под традиционными элементами в том складывавшемся синтезе нового и старого совсем не имел в виду "феодальные пережитки". Эти традиционные элементы только в силу того самого привнесенного Л. И. Рейснером обстоятельства в открытую не назывались остатками прежней целостной структуры АСП, встроившимися в переходный общественный организм.

Бесспорное доказательство тому - вскоре написанная почти тем же авторским коллективом (но уже без участия Л. И. Рейснера) монография "Город в формационном развитии стран Востока". (Позволили ей выйти в свет, правда, только в 1990 г.) Там благодаря совершенно другой историко-теоретической постановке вопроса позиция Н. А. Симония прозвучала ясно и открыто. Она логично вытекала из выстроенного в пятой главе (А. М. Петров) представления об АСП как о развивающейся, а затем разрушающейся под влиянием нового формационной системе. Сохранившиеся элементы этой системы в современном восточном мире и есть та препятствующая общественной трансформации субстанция (она в порах всего генома материального и духовного бытия), из-за которой увязали и до сих пор увязают самые прогрессивные преобразования, принимая мутированные, порой фантастические по нелепости (с западных позиций) формы.

Так что не тратьте время на поиск в "Эволюции восточных обществ" логики соединения феодального прошлого и явных реликтов "азиатского деспотизма" в современном общественном синтезе. Там ее нет. Логика видится в придании АСП трансформирующегося характера (сколько же здесь долей внутреннего импульса и сколько внешнего - предмет отдельного разговора). Излагаемая здесь позиция - еще начатое публикацией в "Городе" развитие идеи об АСП не как о статичной, а как о подвижной, меняющейся под давлением обстоятельств системе, с проникновением в нее антагонистических элементов, ведущих к ее разрушению. По-моему, заметным этапом в доработке данного концептуального подхода (в историческом и современном аспектах) стали доклады на конференции ""Геном" Востока: опыты и междисциплинарные возможности"" (Москва, 12 - 13 апреля 2004 г.).

стр. 17
У К. Виттфогеля в "Восточном деспотизме" десятая глава называется "Восточное общество в переходный период" [Wittfogel, 1963, р. 413 - 449]. Но она очень слабое подспорье к сформулированным выше новациям, избавляющим нынешнюю теорию АСП от множества уязвимых мест. Лишь исходя из того, что К. Виттфогель убежденный "азиатчик", а Восток середины XX в. стоит у него на перепутье (ему надо трансформироваться, ибо экономическая отсталость катастрофично углубляется), можно, домысливая за автора, и то при горячем субъективном желании, предположить, будто логика общественного переустройства должна выглядеть не иначе как одновременно сочетающая элементы нового и старого - т.е. динамику, постепенное замещение старого новым, эволюцию.

Виттфогелевская позиция рассмотрения мирового общественного развития в качестве не однолинейной, а многолинейной схемы полезна, однако не нова [Wittfogel, 1963, р. 369 - 372, 413]. Только схоластов-"азиатчиков" подобный подход может привести в замешательство. Поразителен, например, факт, когда на вопрос, куда все же следует поместить АСП в Марксовой градации (азиатский, античный, феодальный... способы производства) - на первое место, как в "К критике...", т.е. до рабовладения или нет? [Маркс, 1959, с. 7], - нельзя было получить вразумительного ответа. Действительно, у К. Маркса нет прямых указаний. Однако бывший младогегельянец при построении своей системы формаций воспользовался Гегелевским положением о смене эпох в мировой истории, а там четко разделено, что относится к Востоку и что не относится. Гегель выделяет четыре таких всемирно-исторических царства: восточное (далее у него Восток исчезает и следуют сменяющие друг друга эпохи-царства, даже по названиям исключительно привязанные к Европе), греческое, римское (т.е. античная эпоха) и германское (т.е. феодальная эпоха) [Гегель, 1973, с. 418 (примеч. 30)]. Значит, можно предположить, что Восток идет параллельно этим европейским вехам. Косвенное подтверждение тому есть и у самого К. Маркса: "Английское вмешательство... произвело величайшую и, надо сказать правду, единственную социальную революцию, пережитую когда-либо Азией" [Маркс, 1957, с. 135].

Пусть не покажется странным, что из столь блестящей и безусловно этапной в развитии темы монографии К. Виттфогеля при той постановке вопроса, которая присутствует в научно-поисковом массиве данной работы о внутреннем факторе, было так мало мною почерпнуто. Все же слишком разнятся исследовательские задачи. Систематизация взглядов К. Маркса об АСП в "Восточном деспотизме" все-таки неполна. Замечательно выполненный анализ всей этой эпопеи с "битвой цитат" во всем блеске показал эзопов язык тех многочисленных дискуссий, где все вертелось вокруг одного вопроса: обернется или не обернется социалистическая революция в России возрождением АСП - отсюда бесподобная цитатная казуистика [см., например: Wittfogel, 1963, с. 369 - 412 (гл. 9. Взлет и падение теории азиатского способа производства)]. Но она меня не интересует, для меня осмысленное К. Марксом - материал, с каковым можно и должно экспериментировать.

Конечно, сделанное К. Виттфогелем избавляет от необходимости отступлений по поводу схоластики, догматизма, казуистики, неизменно окружающих любое высказывание К. Маркса о данном способе производства. Однако для темы работы "Восточный деспотизм" более ценен тем, что в нем положено начало развенчанию мифа о концепции как исключительно Марксовом изобретении. Будто он самостоятельно ввел ставшее предметом споров "Марксово понятие", причем опираясь на ненадежную фактуру из Ф. Бернье и Р. Джонса; в поздний же период творчества (показательность этого всегда особо подчеркивалась) не возвращался к нему.

Сведение к пониманию проблемы именно как "Марксова понятия" (в том числе был лично К. Маркс прав или нет) - в корне методически неверная постановка вопроса. Это типичная болезнь подавляющего большинства интерпретаторов марксизма видеть в нем начало и венец информационного пространства. Возведение корпуса концепции АСП принадлежит не К. Марксу, а всей предшествующей западноевропейской философско-экономической мысли, посвященной Востоку. К. Маркс многое обобщил, дал новое название строю, который его предшественники и современники называли во-

стр. 18
сточной деспотией, а гораздо позднее шедший параллельным исследовательским путем М. Вебер именовал "государственным социализмом" [Вебер, 1923 (1), с. 46 ]. К выводу о существовании азиатского способа производства, подобного Марксовому, фактически самостоятельно пришел Г. В. Плеханов, еще находясь на позициях народничества - до своего марксистского периода, причем на независимых материалах - материалах России, сравнивая их с собственноручно собранными примерами из бытия восточного деспотизма (он тоже употреблял такую терминологию)3.

К. Виттфогель пишет, что "Ричард Джонс дал общую картину азиатского общества в 1831 г., когда Марксу было тринадцать лет. А Джон Ст. Милль поместил это общество в свою сравнительную схему в 1848 г., когда авторы "Коммунистического манифеста", за исключением случайных упоминаний "Востока", ничем не выдавали своего представления о специфическом состоянии восточного общества. Только после того как Маркс возобновил изучение экономистов-классиков, уже находясь в Лондоне, происходит его "появление на свет" в качестве горячего приверженца азиатской концепции" [Wittfogel, 1963, р. 372 - 373].

Я продолжу эту линию К. Виттфогеля, ибо она показывает, насколько мощный пласт мировой научной мысли стоит за изучением феномена восточного деспотизма (или АСП) как особого общественного строя, что практически неведомо отечественному востоковедению. Отчего, быть может, не отягощенные таким знанием ориенталисты с завидной легкостью отмахивались от рассматриваемой теории.

Примечателен в данном отношении следующий пример. "Азиатчики" буквально цепенели от растерянности, от незнания как возразить, когда ангажированный начальством на феодализм и раскованный в своей элитности востоковед задавал вопрос: а почему я должен верить всему этому, если почти вся фактура доказательства Маркса базируется на каком-то малоизвестном экономисте Джонсе? А сам кто он, что за авторитет? И невдомек было докопаться до материалов о его чуть ли не ключевой роли в подготовке специалистов, занимавшихся управлением и переустройством Британской Индии. Ричард Джонс сменил на посту профессора экономики и истории в Ост-Индском колледже в Хайлибери (Хертфордшир) умершего Томаса Мальтуса. Тот (чего тоже не знали) вложил душу и годы жизни в создание этого учебного заведения, разработал его концепцию, выстроил научно-преподавательскую политику [Malthus, 1986, p. 93 - 158]4 и в своих лекциях и трудах был самым последовательным критиком и аналитиком восточного деспотизма как особого явления во всемирной истории. Р. Джонс продолжал его дело до конца жизни. Думаю, что преподавать долгие десятилетия то, чего на самом деле нет, будущим управленцам и хозяйственникам, отправлявшимся жить и работать в восточных колониях (а связь учебы с практикой и с выпускниками там была не как в наших вузах), ни Т. Мальтус, ни Р. Джонс не смогли бы. То есть в таком случае надо говорить не о неверности "восточных" взглядов Маркса, а об ошибочности подхода профессионалов - Р. Джонса и Т. Мальтуса. Надо будет также признать ту же ошибочность за А. Смитом, Д. Дефо, французскими просветителями, Джоном Ст. Миллем, Джеймсом Ст. Миллем, Дж. Мак-Куллохом, М. Вебером - в общем практически за всей западной политэкономической, философской и социологической мыслью, связанной с данными вопросами.

К. Виттфогель пытался привлечь А. Смита. Но получилось у него это очень неполно.

Во-первых, он не воспользовался "Лекциями по юриспруденции". Тем более что они были реконструированы по студенческим конспектам и опубликованы в более или менее полном виде только к 1978 г. [Smith, 1978]. А там есть много того, чего нет в "Богатстве народов". И это не кануло в вечность: многие слушатели стали преподавателями, и мысли классика, хорошо дополнявшие Ш. Монтескье - о деспотизме, о пагубности необеспеченности прав собственности и личности, чему Восток яркое свидетельство [ibid., p. 25, 480, 154, 449, 157, 241 - 242, 237, 526], распространились по всей

3 Содержательный историографический обзор по данному вопросу см.: [Полевой, 1967, с. 73 - 80].

4 См. также его письмо в Ост-Индскую компанию лорду Гринвиллю по вопросам образовательной подготовки ее гражданских служащих [Malthus, 1986, р. 73 - 92].

стр. 19
университетской Европе, докатившись к последней трети XVIII в. даже до России. Сравнивая авторски написанное бывшим учеником А. Смита С. Е. Десницким с названным лекционным курсом, видишь обширные, буквально дословные заимствования, хотя и без ссылки на учителя5.

Не могла не остаться в умах и идея гения, что в принципе деспотию можно трансформировать изнутри, если у правителя появится такое желание. Ибо деспоту (когда вокруг поголовное "рабство") трудно будет помешать [Smith, 1978, р. 182]. Один рассужденческий полигон для обкатки этой идеи (сдобренной близкими мыслителями французского Просвещения) мы явно видим в России. Интересна также перекличка с задуманным сенсимонистами. Им увиделась в египетском Мухаммеде Али давно и желанно ожидавшаяся фигура восточного правителя нового типа, стремящегося собственными усилиями реформировать свое государство на западный лад. Они стали активно помогать ему в вопросах хозяйственного управления, осуществления экономических и образовательных проектов [см., например: Исави, 1958, с. 51 (примеч. 1)]. Тогда ожидания не оправдались. "Франки", как не без сарказма писал посланный в страну с разведывательными целями россиянин А. Рафалович, уверяли, что Мухаммед Али "гениальный преобразователь Египта", и "болтливые газеты на Западе не умолкали в корыстных хвалах своих" [Рафалович, 1850, с. 337]. На самом деле деспот лишь мимикрировал под реформатора, дабы посредством избирательных западных заимствований добиться самоусиления своей деспотии, в том числе военного. Но позже, начиная с Мэйдзи, младотурок и заканчивая XX в., мы видим сплошь и рядом более или менее удачные опыты, о возможности которых А. Смит говорил еще в лекционном курсе 1762/63 года.

Во-вторых, К. Виттфогель не придал должного значения критике А. Смитом в "Богатстве народов" позиции физиократов. А она выводит на одну из важнейших особенностей функционирования хозяйственного механизма деспотического государства, что принципиально отличает его от западной (и феодальной, и капиталистической) модели. Показанный в этой критике характер взаимоотношений города и сельской периферии на Западе (единственно разумный путь экономического прогресса, с точки зрения классика) и на Востоке (взятые физиократами за основу конфуцианские положения) представляется мне неизмеримо более важным, чем весь обличительный пафос общих смитовских слов о восточнодеспотических порядках (у Ш. Монтескье, кстати, поданный несравненно ярче и колоритнее - см. его "О духе законов", гл. 13 "Идея деспотизма").

Для А. Смита абсолютно бесспорно, что признание равноценности созидательного труда в сельском хозяйстве и городских производствах, что, далее, только равноправные экономические отношения города и деревни, наличие у них обратной связи обеспечивают "естественное развитие благосостояния". В главе под таким названием это изложено следующим образом: "В каждом развитом обществе главный товарообмен происходит между городскими и сельскими жителями. Он состоит в обмене сырых продуктов на изделия промышленности... Деревня снабжает город предметами продовольствия и материалами для переработки. Город оплачивает это снабжение тем, что отсылает часть готовых изделий жителям деревни. Город, который сам не производит и не может производить никаких средств пропитания, получает, собственно говоря, все свое богатство и все средства пропитания из деревни. Однако мы не должны отсюда заключать, что выгоды, получаемые городом, представляют собою ущерб для деревни. Выгоды их обоюдны и взаимно обусловлены, и разделение труда в данном случае, как и во всех других, выгодно всем лицам, посвящающим себя различным занятиям, на которые труд подразделяется. Жители деревни покупают у города большее количество

5 Например, семья на Востоке как микроотражение иерархии деспотического государства [см.: Десницкий, 1952, с. 260] (информация предоставлена С. В. Сопленковым).

стр. 20
промышленных изделий в обмен на продукт гораздо меньшего количества их собственного труда, чем сколько им пришлось бы затрачивать в том случае, если бы они пытались сами производить эти изделия" [Смит, 1962, с. 279]. Далее: "Конечно, город не всегда получает все средства для своего существования из непосредственно прилегающей к нему округи или даже из страны, в которой он находится. Он может получать их из очень отдаленных стран". Но, заключает А. Смит, дела это в принципе не меняет [там же, с. 280]. Подобное равноправное разделение труда в данном случае пробивает себе дорогу опосредованно, иногда очень сложным образом, как, например, в транзитных торговых центрах.

Классическим исследованием процесса такой равноценной экономической взаимодополняемости при равновеликой заинтересованности обеих сторон (что суть механизма, движущего европейский прогресс) являются и две последующие главы - "Возникновение и развитие городов после падения Римской империи" [Смит, 1962, с. 292 - 299] и "Как торговля городов содействовала росту благосостояния сельских местностей" [там же, с. 300 - 309]. В итоге, по Смиту, единственно перспективный тип развития это тот, который породила западная цивилизация своим общественным разделением труда. Его фундамент - разделение труда между двумя равнозначными по важности производительными силами: между городом и деревней. На нем строится уже остальное здание: широкомасштабный обмен и разделение труда внутри страны, внешняя торговля и международное разделение труда. При таких убеждениях нетрудно понять, почему классик полностью не приемлет теорию физиократов - рассуждения "немногочисленной группы ученых и талантливых людей во Франции" [там же, с. 480]. Причина критики Ф. Кенэ и других раскрыта в самом названии главы: "О земледельческих системах или о тех системах политической экономии, которые признают продукт земледелия единственным или главным источником дохода и богатства каждой страны".

Ф. Лист видит в выдвинутом физиократами лозунге - "только одна земля дает чистый доход, следовательно, земледелие - единственный источник богатства" - своеобразную политико-идеологическую аферу бесправной буржуазной оппозиции, хотя и направленную на прогрессивное дело: на обоснование уничтожения в королевстве привилегий первого и второго сословий, на создание преференциального режима для нарождавшейся промышленности. По этой идеологеме все налоги должны были "пасть" на землю (ибо она источник всякого богатства), а значит право основных ее владельцев (дворян и духовенства) не платить подати должно быть отменено. (Таким образом в стране рухнет оплот феодализма.) Естественно, поле деятельности буржуазии - промышленное производство, как не создающее новую стоимость, в отличие от земледелия, должно быть освобождено от налогообложения [Лист, 1891, с. 377].

Однако объяснение Ф. Листа - лишь верхний слой проблемы, и я не стал бы ее поднимать, не положи физиократы в основу своей концепции китайскую доктрину системы перераспределения произведенного общественного продукта. Вспомните конфуцианскую установку о том, что земледелие - ствол, все же остальное - ветви. В этой установке явно просматривается характер традиционного восточного города в условиях деспотии. Он прямо противоположен западному - он не имеет обратной экономической связи с сельской периферией, существует на внеэкономически изъятые у нее средства, ибо он средоточие властвующей элиты. Его ремесла обслуживают лишь ее потребности.

Для своего времени французское Просвещение, и в частности физиократы, прекрасно знало китайский материал. Этого не надо доказывать, так как есть блестящее исследование Л. Маверика "Китай как модель для Европы" [Maverick, 1946, vol. 1,p. 1 - 108], глава О. Л. Фишман "Китай в европейском Просвещении" в ее "Китайском сатирическом романе" [Фишман, 1966, с. 139 - 168], да и сам "Китайский деспотизм" Ф. Кенэ хороший тому пример [Maverick,, 1946, vol. 2, p. 139 - 304]. Фактуру доставляли многочисленные отчеты и труды миссионеров-иезуитов, путешественников, переводы конфуцианских классиков и т.д. Другой вопрос, как этот материал интерпретировался. Тот восточный деспотизм, который Ш. Монтескье резко осуждал, у Ф. Кенэ

стр. 21
выливается в теорию "легального" или "благожелательного" деспотизма, т.е. буржуазного абсолютизма. Этот деспотизм основан не на страхе подданных, но на мудром правлении, ведущем ко всеобщему благоденствию [Фишман, 1966, с. 148]. А. Смит говорит, что в современных ему азиатских обществах "все рабы", а физиократы (вслед за Вольтером) видят в отсутствии там социальной стратификации равные возможности для карьеры каждого [ibid., p. 149].

В специфических условиях идейных исканий французского (дореволюционного) XVIII в. очень хотелось найти в реальном мире прообраз "Платонова государства мудрецов", где, несмотря на сохранение главенствующей роли верховного правителя, его деятельность направляют люди, выдвинувшиеся благодаря не своим наследственным титулам, а личным деловым способностям и образованности. Ф. Кенэ утверждает, будто такой эталон он нашел в "китайской доктрине". Она "вполне достойна служить образцом для всех государств" [Maverick, 1946, vol. 2, p. 264]. Подобная модель управления действительно основана на соревновательном принципе в получении должностей (экзамены), на тщательно разработанной системе централизованного, в частности хозяйственного, регулирования, и в "Китайском деспотизме" очень много фактуры по такому его инструменту, как налогообложение [ibid., p. 220 - 224, 289 - 295, 301 - 304]. С помощью этого инструмента можно эффективно ускорять развитие выгодных и перспективных для нации экономических страт. Между тем китайская фактура упрямо показывала формирование государственных доходов в основном за счет налоговых поступлений из поземельного обложения. От этого никуда нельзя было деться. Ведь кредо Ф. Кенэ: "Мы буквально следовали рассказам историков и путешественников, большинство которых очевидцы, заслуживающие благодаря своему единогласию полного доверия" [Maverick, 1946, vol. 2, p. 264].

Но почему городские ремесла не приносят дохода государству? Их развитость была общеизвестна: и по свидетельствам побывавших в Китае, и по его активному торговому балансу с Западом.

И вот тут у физиократов возникает дилемма. Ф. Кенэ хорошо знает специфику способа существования восточных городов, описанную еще за 97 лет до выхода его работы у Ф. Бернье. Ф. Бернье в своей популярнейшей (переиздававшейся десятки раз [Бернье, 1936, с. 36]) "Истории последних политических переворотов в государстве Великого Могола" предельно ясно говорит, что непременным атрибутом отсутствия частной собственности и ее порождением, ее орудием, тормозящим общественный прогресс, являются восточнодеспотическая система "производства - распределения - обмена - потребления" и роль в этой системе городов как центров внеэкономической эксплуатации сельской периферии. Если государь, подчеркивает Ф. Бернье, надолго покидает город, бывший местом его резиденции, или выступает в поход, то вслед за ним и его армией снимаются с места торговцы, ремесленники, всевозможный обслуживающий персонал и повсюду неотступно следуют за двором и войском, так как последние являются единственными потребителями их товаров и услуг и источником существования городского населения. "Все это не покажется странным тем, кто знаком с положением и своеобразным управлением страны, кому известно, что государь является единственным собственником всех земель в государстве, откуда неизбежно вытекает, что целые столицы, как Дели или Агра, живут почти исключительно за счет войска и поэтому вынуждены следовать за государем, когда тот отправляется на некоторое время в поход. Города эти отнюдь не похожи на Париж, в сущности говоря, это военные лагеря, только несколько более благоустроенные и удобнее расположенные" [там же, с. 203 - 204].

Далее приводятся конкретные формы такого неэкономического способа существования городского ремесленного производства. "В этих странах уже давно бы исчезли красота и изящество ремесленных изделий, если бы государи и самые большие вельможи не держали мастеров, которые у них на жалованье" [Бернье, 1936, с. 203 - 204]. Это самая простая схема, где, как понят-

стр. 22
но, внеэкономически изъятый сельскохозяйственный продукт непосредственно передается деспотом и его окружением собственным же ремесленникам. А вот схемы перераспределения, вроде как внешне опосредованные обменом. Часть городских ремесленников работала на разовый заказ (по сути, по найму): "Если какому-нибудь эмиру или манзебдару требуются услуги ремесленника, то он посылает за ним на базар и потом платит" [там же, с. 224]. Еще часть получала средства к существованию от властвующей элиты через посредство ее агентов - крупных купцов, скупавших ремесленные изделия и реализовывавших их опять же только городскому потребителю: "Если он (ремесленник. - А. П.) зарабатывает деньги, то не для себя, а для этих больших городских купцов" [там же, с. 205].

В общем, ничто не меняло, по Бернье, сути происхождения оплаты городского ремесла: первоисточник был один - внеэкономически изъятый деспотом у крестьян продукт, распределенный им (часто с помощью откупной системы) среди бюрократического аппарата и армии и уже таким образом прямо или опосредованно через торговый капитал попавший в руки ремесленника. Вся эта заретушированность атрибутикой товарно-денежных отношений на самом деле эрзацотношения, ибо они функционировали почти исключительно в городском пространстве и внешней торговле. Последняя была продолжением той же восточной схемы "распределения - обмена - потребления", но уже в международном масштабе.

Однако вернемся к физиократам. Могли ли они признать, что город, его производство не способны приносить государству доход по той причине, которая указана у Ф. Бернье, т.е. что весь смысл существования этого обиталища власти (а оно ведь, по Кенэ, средоточие справедливо правящих гуманистов-мудрецов) направлен на паразитическое потребление? (Ведь городское ремесло не работает на восточную деревню.) Признай это Ф. Кенэ, у него бы развалилась идея "просвещенной монархии", действующей, как завещал Конфуций, во благо всего народа. Поэтому-то А. Смит и говорит о противоестественности (для европейской философии экономического бытия) самой мысли о возможности того, что город не станет посылать свои товары в деревню и будто только земледелие способно давать "чистый доход".

Впоследствии концепция о радикальном отличии характера восточного города от города западного будет капитально разрабатываться у Р. Джонса и К. Маркса. Совершенно четкое представление по данному вопросу есть и у М. Вебера: "... полной противоположностью в условиях развития азиатских городов является развитие города средневекового Запада" [Вебер, 1923 (2), с. 28]. Причем второй, замечает исследователь, "был местом, где совершался переход из несвободного в свободное состояние" [там же, с. 30]. А в отношении первых уже у А. Смита отчетливо присутствует мысль о бесправном и униженном положении китайского горожанина-ремесленника [Смит, 1962, с. 492].

Наконец, в данной части информационно-исследовательского поля, формировавшего и цементировавшего направление моего поиска причин нынешней отсталости восточных обществ именно через АСП, важную роль сыграли взгляды и знания Джеймса Ст. Милля (отца) и Джона Ст. Милля (сына). Это были не только выдающиеся ученые. Это были также профессионалы-практики по вопросам характера традиционных общественно-экономических структур азиатских стран, что всегда полностью игнорировалось (по аналогии с профессионализмом Т. Мальтуса и Р. Джонса) советским востоковедением.

Отец получил широкую известность как экономист, философ и историк, написавший трехтомную "Историю Британской Индии". Более того, с 1819 г. и до конца жизни (1836 г.) он служил в правлении Английской Ост-Индской компании, и его осведомленность, по крайней мере о современном ему Востоке, базировалась не на "вторичном" материале, а на знании проблем из первых рук.

Сын - классик политэкономической науки - проработал в этой Компании 35 лет (с 1823 по 1858 г.). Она к тому времени уже полностью превратилась из торгового предприятия в управлен-

стр. 23
ческую структуру огромных колониальных владений. Перед Британией встали задачи проведения там общественных преобразований сложнейшего характера, ибо чем больше делалось попыток со стороны метрополии обустроить общехозяйственное пространство с азиатскими колониями, тем сильнее обнаруживалось отсутствие экономического взаимопонимания сторон, явно говоривших на совершенно разных социальных "языках". Бескомпромиссными аналитиками этой обескураживающе неадекватной для европейского менталитета реакции восточных обществ и явились Джеймс Ст. и Джон Ст. Милли. Для них отсутствие частной собственности на Востоке было абсолютно бесспорным. А такое отсутствие, напомню, - первый признак того общественного строя, который К. Маркс назвал азиатским способом производства.

Главный землевладелец там, как пишет Джон Ст. Милль, - государство [Милль, 1980, т. 1, с. 94 - 95, 392]. Причем классик распространяет это утверждение не только на прошлые столетия, но и на современную ему середину XIX в.: "Восточное общество осталось в главных чертах тем же, чем оно всегда было" [там же, с. 105]. Есть пояснение, почему именно в "главных чертах": там, где имели место "внешние воздействия", перемены в отношениях собственности уже начались [там же, с. 97]. Правда, образование нового, частнособственнического уклада идет с большим трудом. Показано это на примере попыток англо-индийских колониальных властей пустить в приватизацию земельный фонд страны. Причем вскрыта главная причина неудач. (Ее блестящий анализ Джоном Ст. Миллем, а ранее Джеймсом Ст. Миллем, в ходе начального этапа моих поисков основательно добавил мне уверенности в исторической реальности существования АСП.)

В 1848 г. Джон Ст. Милль безапелляционно заявляет о полном непонимании (в еще совсем недавний период) этими властями принципиальных отличий европейских и азиатских форм собственности, о том, что, приступив к реформам, их инициаторы так до конца и не разобрались, кто был верховным собственником земли в предшественнице Британской Индии - империи Моголов. А им на самом деле являлось государство. Вот текст этой уничтожающей критики: "... в течение длительного времени английская администрация допускала грубые и достойные сожаления ошибки в деле установления фактов и самым превратным образом истолковывала существующие права и обычаи. Ошибки английской администрации проистекали из-за неспособности людей заурядного ума представить себе общественные отношения, коренным образом отличающиеся от тех, с которыми они хорошо были знакомы на практике. Поскольку в Англии привыкли к крупным поместьям и крупным землевладельцам, английские правители сочли само собой разумеющимся, что и Индия должна иметь крупное землевладение; и, осмотревшись в поисках какого-нибудь сословия, на котором можно было бы остановить выбор, они обратили внимание на сборщиков налогов, называемых заминдарами" [Милль, 1980, т. 2, с. 17].

Тремя десятилетиями ранее (1817 г.) Джеймс Ст. Милль писал, что заминдар действительно имел некоторые характерные для землевладельца признаки: он собирал арендные платежи с жителей определенного района, управлял земледельцами этого района, жил, окруженный сравнительным блеском, а когда умирал, то ему наследовал его сын. "Поэтому незамедлительно сделали вывод о том, что заминдары были собственниками земли, землевладельческой аристократией и землевладельческим нетитулованным дворянством Индии. Не было принято во внимание то обстоятельство, что заминдары, хотя и собирали ренту, не удерживали ее в своих руках, а за малым вычетом передавали правительству" [цит. по: Милль, 1980, т. 2, с. 17].

Впоследствии эти мысли (правда, без ссылки на первоисточник) почти дословно перескажет К. Маркс. Вначале он задает вопрос: "Каково, в сущности, положение так называемых заминдаров, талукдаров или сердаров в экономической системе Индии? Следует ли, собственно, рассматривать их как земельных собственников или только сборщиков податей?". И затем сам же на него отвечает: "Однако в том-то и заключается одно из крупнейших неудобств и затруднений в управлении Индией из Англии, что при рассмотрении индийских вопросов легко могут оказывать влияние чисто английские

стр. 24
предрассудки и убеждения в применении к такому состоянию общества и такому положению вещей, к которым в действительности они не имеют почти никакого отношения" [Маркс, 1958, с. 497, 498, 500].

Не поняли, что настала эпоха подлинных рыночных отношений и "назначенные" колониальными властями частными собственниками заминдары. Они повели себя как их предки при прежних правителях. Паразитирующая психология этих бывших представителей туземного аппарата и здесь стала воспроизводить прежнюю философию бытия восточной деспотии, но уже низведенную с общегосударственного на локальный уровень. Вместо того чтобы вкладывать средства в сельскохозяйственное производство, вести его, торговать, получать прибыль, платить налоги, они расточительствовали, окружая себя роскошью, мошенничали, по старой привычке рассчитывая на снисхождение властей предержащих в обмен на личную преданность. В результате колониальной администрации только в Бенгалии почти всю землю пришлось секвестировать и продать за долги и неуплату налогов. Таким образом, замечает Джон Ст. Милль, "в течение жизни одного поколения большинство прежних заминдаров перестали существовать" [Милль, 1980, т. 2, с. 19]. Кстати, о выкупивших те земли потомках калькуттских ростовщиков и чиновников-индийцев Милль тоже не лучшего мнения, называя их "бесполезными трутнями" [там же].

Совершенно бесспорным для Джона Ст. Милля является также неэкономический характер взаимоотношений азиатского города и сельской периферии. Ремесленники, обслуживающие властвующую элиту, "кормятся за счет того излишка продовольствия, который правительство и его агенты изымают, рассматривая указанный излишек как свою долю продукта" [Милль, 1980, т. 1, с. 96]. В данной связи есть у классика и важное дополнение (намеченное уже у Р. Джонса). Речь идет о концепции существования на Востоке параллельных ремесленных структур (городской и сельской). Она прямой предшественник современной идеи "двух ветвей ремесленного труда". Перед нами еще одно подтверждение, что городское ремесло не работает на деревню: "изделия, предназначенные для нужд земледельцев, изготовляются деревенскими ремесленниками, получающими вознаграждение за свой труд либо в виде предоставляемой им бесплатно земли для обработки, либо в натуре из той доли урожая, которую правительство оставляет крестьянам" [Милль, 1980, т. 1, с. 97].

Ряд других положений Джона Ст. Милля органично вливается в русло ранее (и на иных материалах) начатого мною накопления подтверждений крайне своеобразного функционирования товарно-денежных отношений в условиях восточных деспотий. Как уже упоминалось, эти отношения могут казаться очень развитыми, однако существуют в качестве чисто внутригородского феномена, изолированно от остального общества, т.е. при таком стечении обстоятельств, когда внеэкономически изъятый сельскохозяйственный продукт впоследствии, оказавшись в городе, получал форму товара, пройдя через каналы взаимодействия аппарата деспотии и торгово-ростовщического капитала. Джон Ст. Милль ясно дает понять, что такие товарно-денежные отношения никак не способствуют вовлечению крестьянина в рыночные структуры. Все дело в огромной роли торгово-ростовщического капитала в обслуживании деспотий. Он брал на откуп у казны сбор налогов, поставку в города продовольствия и продажу там его части, каковая оставалась от обязательных поставок государству натурой. "Этот тип общества, однако, - как подчеркивает Джон Ст. Милль, - имеет и свой класс торговцев, подразделяющийся на два слоя: одни торгуют зерном, другие - деньгами. Торговцы зерном обычно покупают его не у производителей, а у правительственных чиновников, которые, получая налоги в натуре, предпочитают возлагать на других перевозку собранного зерна в населенные пункты, где размещается сам монарх, его главные гражданские и военные сановники, основная часть его войск и ремесленники, обслуживающие нужды этих людей" [Милль, 1980, т. 1, с. 97].

стр. 25
Понятно, что при такой системе государь оделяет своих приближенных, административный аппарат и армию жалованьем в денежной форме, а те уже расходуют часть его на продовольствие, привезенное в город откупщиками и им подобными, а также оплачивают труд городских ремесленников, которые тоже, получив деньги, вовлекаются в этот искусственно созданный оазис товарно-денежных отношений. Подобная система избавляла правительство от необходимости иметь дело с громоздкой и реально трудноосуществимой задачей выдачи жалованья натурой; аппарат же и армия получали возможность удовлетворять свои разнообразные потребности более мобильным и совершенным способом. Причем Джон Ст. Милль указывает на существование еще одного, более сложного варианта локального функционирования товарно-денежных отношений в условиях восточной деспотии. Проводниками этой схемы, как он говорит, являются представители второго слоя из выделенного им "класса торговцев" - т.е. "торговцы деньгами". "Торговцы деньгами, - отмечает исследователь, - ссужают несчастных земледельцев, разоренных недородом или казенными поборами, средствами к существованию и для обработки земли, а затем из следующего урожая возвращают свою ссуду с огромными процентами. В более широких масштабах они предоставляют займы правительству или чиновникам, которым правительство выделило часть доходов, возмещенных из сумм, собранных сборщиками налогов, либо путем передачи в их распоряжение определенных округов, где они сами могут взыскивать налоги и таким образом возвращать себе следуемые им суммы. Чтобы они могли это осуществить, правительство обычно переуступает им значительную часть своих полномочий, которыми кредиторы пользуются там до тех пор, пока соответствующий округ не сдал все налоги или пока сумма сборов не погасила всю задолженность правительства" [Милль, 1980, т. 1,с. 97].

Подобная схема, как можно убедиться, предполагает еще большее использование денежных инструментов. Но это все равно не ведет к вовлечению крестьянина в рыночные отношения, ибо, по словам Джона Ст. Милля, "коммерческие операции этих двух разновидностей торговцев распространяются главным образом на ту часть продукта страны, которая образует доход правительства" [Милль, 1980, т. 1, с. 97].

В заключение еще об одном блоке исследовательского инструментария. Он в количественных оценках фундирует только что словесно освещенную сторону экономических и социальных процессов, происходивших в восточных обществах на протяжении последних пяти веков. В первую очередь это уровень товарности основной сферы производства, т.е. сельского хозяйства, и динамика перевода налогов из натуральной в денежную форму, т.е. их коммутация.

Например, товарность земледелия Индии для середины XX в. оценивается В. Г. Растянниковым в 40 - 45% [Растянников, 1973, с. 109]. Это было время, когда втянутость страны в международные экономические отношения, превращение ее в экспортера аграрно-сырьевых продуктов достигли небывалых высот. Я также знаю, что даже в конце XIX в. численность населения колонии, порвавшего связь с сельским хозяйством и предъявлявшего платежеспособный спрос на зерно (т.е. городское население), составляла менее 10% [см.: Urbanization..., 1957, с. 103]. Всякому, кто не верит в мифический "золотой век" Азии, гипотетически понятна тенденция убывания (при обратном отсчете, от века к веку) данных величин. Но можно ли конкретизировать такую антидинамику?

В мировой научной литературе я знаю только одну попытку не отрывочного, а комплексного, через подбор системы косвенных показателей, попытку решения данного вопроса для крупнейших азиатских стран за XVI - первую половину XX в. Она принадлежит Н. М. Гуревичу. Исходной точкой его ретроспективной экстраполяции в XIX, XVIII, XVII и XVI вв. служит середина XX столетия - тогда уже появилась более или менее систематизированная статистика. Затем начинает применяться метод исключения. Мы видим, как сокращается и потом вовсе исчезает экспортный сектор сельхоз-

стр. 26
продукции, уменьшаются общие внешнеторговые обороты, минимизируется численность населения колониального города, наконец, наступает момент, когда он как таковой (т.е. включенный не в псевдо-, а в подлинно рыночные отношения) еще не родился. Учтены изменения в размерах обрабатываемых площадей, общей населенности регионов и стран, производства и потребления продукции земледелия на душу населения, соотношения продовольствия и непродовольственных культур, привлечен также ряд других оценок. Результат падения из века в век товарности основного хозяйственного сектора восточных обществ - аграрного - поражает. И это притом что в середине XX в. он и так был невысок. А если принять во внимание ту огромную часть продукта, которую внеэкономически у производителя изымала деспотия и которая, естественно, не входила в подлинный рыночный оборот (деревня - город), то о каком общественном строе может идти речь, как не об АСП.

У меня нет оснований не доверять оценкам товарности Н. М. Гуревича, хотя бы потому, что я к ним сопричастен. При жизни он их не успел опубликовать. После его смерти (1983 г.) осталась рукопись книги, завершенная лишь вчерне - там они и были. Эту рукопись, как и упомянутые оценки, я много лет дорабатывал. Надо было восстановить научный аппарат, ибо он очень часто совсем отсутствовал, иногда же присутствовал чрезвычайно условно, отчего задача становилась ничуть не легче.

Особенно важными были для меня выявление или перепроверка источников, на основе которых ученый пришел к таким непривычно конкретным для прошлых веков количественным параметрам. Удалось также устранить некоторые цифровые лакуны. Теперь книга опубликована, и там есть подробности исходного материала оценочных показателей [см.: Гуревич, 1998]. Исследователи следующего поколения их, безусловно, уточнят.

И конечно, сколько бы ни было сказано слов, даже самых авторитетных, об изоляции крестьянина от рыночных отношений, о неэкономическом характере отношений традиционного восточного города и сельской периферии, надежно подтвердить все это можно только после подсчетов, в какой степени налоги платились натурой и в какой деньгами. Такого рода научно-поисковая линия пунктирно присутствует в моих исследованиях. Думаю, что выявленный уровень коммутации налогообложения прибавит число сторонников АСП.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Бернье Ф. История последних политических переворотов в государстве Великого Могола. М. - Л.: Соцэкгиз, 1936.

Вебер М. Аграрная история древнего мира. М.: Издательство М. и С. Сабашниковых, 1923.

Вебер М. Город. Пг.: Наука и школа, 1923.

Гегель. Политические произведения. М.: Наука, 1979.

Город в формационном развитии стран Востока / Отв. ред. Н. А. Симония. М.: ГРВЛ, 1990.

Десницкий С. Е. Юридическое рассуждение о разных понятиях, какие имеют народы о собственности имения в различных состояниях общежительства... говоренное... апреля21 дня 1781 года //Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII е. Т. 1. М., 1952.

Джонс Р. Экономические сочинения. Л.: Соцэкгиз, 1937.

Исави Ш. Египет в середине XX в. (экономический обзор). М.: Издательство иностранной литературы, 1958.

Киплинг Р. От моря до моря. М.: Мысль, 1983.

Конрад Н. И. Когда и как я стал востоковедом? // Народы Азии и Африки. 1967. N 5.

Лист Ф. Национальная система политической экономии. СПб., 1891.

Маркс К. Британское владычество в Индии // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 9. М., 1957.

Маркс К. К критике политической экономии // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 13. М., 1959.

Маркс К. Прокламация Каннига и вопрос о землевладении в Индии // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 12. М., 1958.

стр. 27
Маркс К. Экономические рукописи 1857 - 1859 годов // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 46. Ч. 1. М., 1968.

Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 1 - 2. М.: Прогресс, 1980. Т. 1 - 2.

Петров А. М. Поиск нового подхода к проблеме азиатского способа производства // Проблемы экономической истории капитализма. Сборник статей. М., 1989.

Петров А. М. Феномен города в истории общественно-экономических структур восточных обществ (к вопросу о формационном процессе) // Зарубежный Восток: вопросы экономической истории города. Сборник статей / Отв. ред. А. М. Петров. М., 1990.

Петров А. М. Соотношение Запад - Восток глазами экономического историка. Экономическое соприкосновение, природный фактор и поведенческая мотивация индивида, формационный процесс // Межвузовская конференция "Восток в мировой экономической системе (XVI - XX вв.)". Институт стран Азии и Африки при МГУ. М., 1992.

Петров А. М. Азиатский способ производства и XXI век. Доклад // Научная конференция ИМЭМО РАН и ИСАА при МГУ "Геном" Востока: опыты и междисциплинарные возможности". Доклады в виде отдельных брошюр. М.: Гуманитарий, 2004.

Пискунов А. И. Из истории немецкой демократической педагогики первой половины XIX в. (Карл Фридрих Вильгельм Вандер) // Из истории зарубежной школы и педагогики / Отв. ред. Н. А. Константинов (Известия Академии педагогических наук РСФСР. Вып. 105.) М., 1959.

Полевой Ю. З. Плеханов о восточном деспотизме // Народы Азии и Африки. 1967. N 2.

Растянников В. Г. Аграрная эволюция в многоукладном обществе. М.: Наука, 1973.

Рафалович А. Путешествие по Нижнему Египту и внутренним областям Дельты. СПб., 1850.

Салимова К. И. Из истории школы и педагогической мысли в Англии в период промышленной революции (1760 - 1830 гг.) II Из истории зарубежной школы и педагогики I Отв. ред. Н. А. Константинов (Известия Академии педагогических наук РСФСР. Вып. 105.) М., 1959.

Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1962.

Фишман О. Л. Китайский сатирический роман (эпоха Просвещения). М.: Наука, 1966.

Фрумов С. А. Борьба за демократизацию французской школы в период революции 1848 г.) // Из истории зарубежной школы и педагогики / Отв. ред. Н. А. Константинов (Известия Академии педагогических наук РСФСР. Вып. 105.) М., 1959.

Энгельс Ф. Роль насилия в истории // Сочинения. Т. 21. М., 1961.

Bairoch P. The Main Trends in National Economic Disparities since the Industrial Revolution // Disparities in Economic Development since the Industrial Revolution I Ed. by P. Bairoch and M. Levi-Leboyer. L.: The Macmillan Press, 1981.

Malthus Th. R. East India College // The Works of Thomas Robert Malthus. Vol. 4. L.: Pickering & Chatto, 1986.

Maverick L. A. China - a Model for Europe. Vol. 1. China Economy and Government Admired by Seventeenth and Eighteenth Century Europeans. San Antonio, Texas: Paul Anderson Company. 1946.

Maverick L. A. China - a Model for Europe. Vol. 2. Despotism in China, a translation of Francois Quesnay?s "Les Despotisme de la Chine". San Antonio. Texas: Paul Anderson Company. 1946.

Smith A. Lectures on Jurisprudence I Ed. by R. L. Meek, D. D. Raphael, P. G. Stien. Oxford: Oxford University Press, 1978.

Urbanization in Asia and the Far East. Calcutta: UNESCO, 1957.

Wittfogel K. A. Oriental Despotism. A Comparative Study of Total. Power. New Haven: Yale University Press, 1963.

Permanent link to this publication: