Слово "Пекин", произносимое по-китайски как "Бейцзин", в переводе на русский язык означает "северная столица". Впервые мне довелось посетить столицу Китайской Народной Республики 16 лет назад, когда я, будучи студентом IV курса историко-филологического факультета Института стран Азии и Африки при МГУ им. М. В. Ломоносова, проходил десятимесячную языковую стажировку в Пекинском институте иностранных языков (в настоящее время - Университет иностранных исследований). Как ни странно это прозвучит, но, на мой взгляд, я застал еще "старый Пекин", поскольку в конце 1980-х - начале 1990-х гг. значительная часть китайской столицы в архитектурном и отчасти в бытовом отношении сохраняла многие элементы жизненного уклада прежних времен. Под "прежними временами" я имею в виду, конечно, не имперские и не республиканские (до 1949 г.) времена. Та эпоха городской жизни была повержена и "рассеяна" революционными катаклизмами. Снесение древних городских стен, перепланировка центральной части - создание архитектурного ансамбля современной площади Тяньаньмэнь и прокладка главных магистралей, - а также попытка решения жилищной проблемы за счет выселения прежних владельцев или уплотнения жилплощади в традиционных городских усадьбах в 1950-е гг. не столько уничтожили в корне, сколько именно "рассеяли" традиционную городскую энергетику, сохранив все же многие ее артефакты в виде прежде всего ориентированной по сторонам света прямоугольной планировки старого города и хорошо известных всем бывавшим в Пекине знаменитых переулков-хутунов¹ с их неповторимым ритмом и стилем жизни.

Однако в последние 10 лет, по мере набирающих обороты урбанизации и модернизации городского быта, в преддверии проведения летних Олимпийских игр 2008 г., градостроительная политика в китайской столице стала приобретать ярко выраженные черты радикализма. Есть серьезные опасения, что этот радикализм оказался направлен теперь уже не просто на "рассеивание" традиционной энергетики и воплощающих ее архитектурных и бытовых особенностей, но и на их целенаправленное и планомерное уничтожение. Большая часть кварталов древней застройки, преимущественно в северной и центральной частях города, выстоявших и перепланировку 1950-х гг., и погромы маоистской культурной революции, просто исчезли с лица земли под гусеницами бульдозеров, сохранив лишь историческую топонимику. На месте старых районов выросли новые кварталы многоэтажной и не очень, внешне вполне современной, но далеко не всегда эстетически привлекательной, а подчас просто безвкусной, архитектуры, совершенно лишенной культурно-исторического колорита великого города и с некоторыми уже ныне очевидными признаками морального устаревания.

Известный британский журналист Джаспер Бэккер, проработавший корреспондентом в странах Дальнего Востока более полутора десятка лет, на проведенной осенью 2005 г. в Пекине конференции по вопросам столичной модернизации позволил себе сделать резкое заявление, отметив, что, с его точки зрения, в преддверии Олимпиады китайским властям удалось сделать с Пекином то, что в свое время хотели, но не успели сотворить Гитлер с Берлином и Муссолини с

¹ Хутун - традиционное название переулков и нешироких улиц в Пекине и в некоторых других городах Северного Китая. Слово хутун, очевидно, монгольского происхождения и изначально обозначало место, где расположен колодец с пресной водой, имеющее экологические предпосылки для обитания человека. В китайском языке появилось не раньше периода правления в Поднебесной монгольской династии Юань (1215 - 1368).

стр. 184

Римом. (Слушая эти слова, я невольно подумал о сталинской реконструкции Москвы.) Ни в коей мере не вдаваясь в идейную и политологическую проблематику сопоставления этих правящих режимов, отмечу, что архитектурные программы великих диктаторов Европы относятся к первой половине XX столетия. С тех пор человечество, понеся невосполнимые гуманитарные потери в войнах и тоталитарных революциях, вроде бы научилось ценить свое культурное прошлое, в том числе воплощенное и в градостроительных традициях. В этом смысле происходящее в Пекине в последнее десятилетие (независимо от того, чем объяснять этот "небоскребный угар" - действительной необходимостью хозяйственной модернизации или плохо прикрытой жаждой имперского величия) вызывает искреннее недоумение.

Впрочем, в 2002 - 2003 гг. пекинские градостроители, кажется, спохватились. Надо думать, определенную роль сыграли серьезные и решительные возражения известных деятелей интеллигенции, городской общественности, в том числе архитектурно-художественной. Очевидно, власти приняли во внимание и соображения сохранения социально-политической стабильности в городе. Проведенное в рекордно короткие сроки массовое выселение людей из центральной исторической части города на периферию практически без серьезного предварительного обсуждения проблемы с городскими властями и с более чем скромной компенсацией не могло пройти без сучка и задоринки. "Неприкосновенными" были объявлены некоторые зоны традиционной застройки к северу и северо-западу от императорского дворца - всемирно известного музея Гугун. На территории этих зон начались реставрационные работы. И все же выведенный белой краской иероглиф чай ("под снос") в самые последние годы все чаще появляется на стенах старых городских усадеб в опасной близости от "неприкосновенных" зон. Процесс, судя по всему, не закончился. Борьба градостроительных концепций в той или иной форме продолжается.

В начале нового тысячелетия на фоне столь масштабных и неоднозначных перемен в архитектурном и социально-культурном облике Пекина на книжном рынке китайской столицы появилась масса литературы о старом Пекине, о его древней планировке, архитектурных памятниках, об образе жизни его жителей, о традициях материальной и духовной культуры - обо всем том, что начало вдруг не просто "рассеиваться", а стремительно исчезать буквально на глазах. Справедливости ради следует отметить, что издания подобного содержания в принципе всегда присутствовали на прилавках книжных магазинов, однако в прошлые годы они были представлены либо немногочисленными авторскими работами очень пожилых знатоков жизни старого Пекина из числа гуманитарной интеллигенции с докоммунистической закваской (Лю Ецю. Хуйи цзю бэйцзин (Вспоминая старый Пекин). Пекин, 1996), либо лишенными как художественного шарма, так и научной глубины начетническими каталогами древних и современных достопримечательностей китайской столицы, сопровождаемыми краткими невыразительными комментариями, а также предисловиями и послесловиями, выдержанными в идеологизированно-оптимистическом духе "марша от победы к победе" (Бэйцзин чжунго дэ минчжу (Пекин - жемчужина Китая). Пекин, 1993; Чихэ ванлэ гуан бэйцзин (Чревоугодные и развлекающие прогулки по Пекину). Пекин, 1994).

Заметное в последнее пятилетие увеличение количества и улучшение художественного и научного качества произведений по истории и культуре Пекина не может не радовать и свидетельствует, надо полагать, о глубоко затронувшем столичную общественность беспокойстве по поводу того, что происходит с обликом древнего города².

Обзор китаеязычной литературы по отмеченной проблематике, думаю, представит немалый интерес для российского читателя, причем не только для востоковедов. Насколько мне известно, аналогичных публикаций в отечественной печати до сих пор не было. К сожалению, ограниченные рамки журнальной публикации не позволяют охватить весь объем литературы, появившейся в последнее пятилетие в Китае и посвященной истории и культуре северной столицы стра-

² Рискну предположить, что, учитывая особенности механизма принятия как политических, так и многих других принципиально важных решений в современном Китае, такой всплеск интереса к прошлому столицы в научно-популярной литературе может косвенно указывать и на осознание партийно-государственным руководством, по крайней мере какой-то его частью, всей неоднозначности ускоренной хозяйственной модернизации с потерей историко-культурного своеобразия и колорита. Во всяком случае, есть признаки того, что историческая память общества так или иначе, но сопротивляется...

стр. 185

ны³. В предлагаемом обзоре отмечу лишь ряд наиболее интересных и вместе с тем наиболее типичных, в том числе серийных, публикаций, увидевших свет в 2002 - 2006 гг.

В 2002 г. начала выходить литературная серия "Библиотечка народных обычаев и истории старого Пекина - Туэре"⁴.

Наиболее интересными в этой серии, прежде всего с точки зрения целостного знакомства с Пекином, мне представляются две книги столичных историков-краеведов Гао Вэя и Чан Жэньчуня "Неспешный разговор о городе Пекине" и "Двор в четыре стены. Кирпичом и черепицей возведенная культура Пекина".

Довольно значительная по объему (400 с.) первая из этих публикаций просто, но вполне по-научному и довольно художественно повествует об истории пекинского градостроительства с глубокой древности до наших дней. Книга состоит из десяти глав и начинается рассказом о концепции города в традиционной китайской архитектуре⁵. Северные имперские столицы представляли собой в плане сориентированный по сторонам света и сверенный с догматами фэншуй (букв.: "ветры-воды"; китайская геомантика) квадрат или недлинный прямоугольник высоких и толстых стен с большим числом въездных ворот по сторонам периметра. Фокусом планировочного пространства является также квадратный и огороженный стенами дворец верховного правителя. Слева от главных южных выездных ворот во дворец располагался храм поклонения злакам (моления об урожае), а справа - родовой храм семьи правителя. К северу от дворца, в пространстве между его северной стеной и городской северной стеной, как правило, располагался рынок. Само достаточно древнее китайское слово чэнши ("город") состоит из иероглифов "стена" и "рынок", что означает "рынок, окруженный стеной". История градостроительства на территории современного Пекина относится к временам династии Чжоу (XI в. до н.э.), когда легендарный У-ван выделил в крупное удельное владение царство Янь, поглотившее находившееся в этом районе маленькое и очень древнее дочжоуское царство Цзи. Именно здесь, в месте срастания Янь и Цзи, и началась история будущей северной столицы. Иероглифы янь и цзи до сих пор присутствуют в пекинской топонимике.

Однако по-настоящему крупнейшим столичным городом, средневековым восточным мегаполисом, политико-административным центром, средоточием хозяйственной и духовной жизни Пекин стал при монгольской династии Юань. Достигнутая не без активного содействия со стороны китайских чиновников-книжников при монгольском дворе победа над "степным консерватизмом" кочевников-завоевателей позволила начать возведение ханской столицы Хан-Балык, по-китайски - Даду. Город был готов к началу 1780-х гг. Одним из наиболее активных организаторов и вдохновителей этого грандиозного проекта был не монгол, а китайский книжник Лю Бин-чжун. Именно архитектурные особенности Даду (планировка, застройка, художественные стили городского ансамбля) легли в основу последующей пекинской традиции.

³ Исторически существует еще и южная столица - главный административный город начального периода правления династии Мин (1368 - 1644) Нанкин. Он был центром империи с 1368 по 1421 г., после чего второй по счету монарх династии Чжуни принял решение перенести столицу в Пекин. В XX в., с 1928 по 1949 г., Нанкин является столицей Китайской Республики. Среди российских читателей немногие знают, что и после прихода компартии Китая к власти в 1949 г. решение о провозглашении столицей Пекина было принято отнюдь не сразу. В качестве возможных вариантов рассматривались Нанкин и Ухань - крупный город на р. Янцзы. Мао Цзэдун, будучи южанином, выходцем из провинции Хунань, настоял тем не менее на том, чтобы столицей нового Китая стал Пекин. Судя по всему, верх взяли соображения, продиктованные политико-историческим символизмом. Дело в том, что с чисто политической точки зрения Пекин в китайской истории всегда являлся воплощением величественно-центростремительных и государственно-деспотических традиций севера.

⁴ Туэре - небольшая глиняная скульптура с заячьей мордой и длинными торчащими ушами; открытый рот образует треугольник, внутри которого видна пара высоких острых зубов. Фигурка выполняла функции божка - объекта поклонения в дни праздника "середины осени" по лунному календарю, а в обычное время могла служить детской игрушкой, сувениром. Инициаторы этой серии книг решили, что такое незамысловатое произведение народного творчества Северного Китая может считаться символом старого Пекина. Оригинальная, почти детская простота, древность религиозного обычая, обожженная глина как основной строительный материал китайского севера, традиционно широкая распространенная именно в Пекине, - все это как нельзя лучше отражает единство материальной и духовной культуры древнего города.

⁵ Здесь речь идет о Северном Китае (т.е. о районах к северу от р. Янцзы и прежде всего, конечно, о бассейне р. Хуанхэ), так как на юге страны градостроительные традиции были несколько иными - пожалуй, менее претендующими на архитектурное величие и более хаотичными в планировке.

стр. 186

Первые пять десятилетий правления китайской династии Мин столица империи располагалась в Нанкине. Однако пришедший к власти после кратковременной междоусобицы сын основателя дома Мин Чжу Юаньчжана, второй император династии, Чжуни, в 1421 г. перенес главный город империи на север, в покинутый монголами и частично разрушенный Даду. Книга рассказывает легенду о том, как место нового города было выбрано по месту падения стрелы самого меткого лучника императорской гвардии, будто бы по приказу правителя выстрелившего из своего лука в направлении северных равнин. В действительности же столица удела Чжуни была именно вблизи Даду, и отступившие в степи, но по-прежнему беспокоившие северные пределы империи монголы заставляли серьезно задуматься о фундаментальном укреплении и "успокоении" границ оседлого юга и кочевой периферии. Создателем проекта нового города стал советник Чжуни и видный военачальник Лю Бовэй. По преданию, именно он обосновал необходимость строительства города к северо-западу от р. Хуанхэ и стал первым его планировщиком. В основу его проекта легла вполне традиционная концепция окруженного мощными стенами прямоугольника, так называемого внутреннего города, с укрепленным императорским дворцом в центре и окружающим его, также усиленным стенами, императорским городом - местом расположения государственных учреждений и служб двора. Минский Пекин располагался несколько юго-западнее юаньского Хан-Балыка (Даду).

По легенде, о которой говорится в книге, план новой столицы помогали вычерчивать различные таинственные силы, являвшиеся Лю Бовэю то в образе странных младенцев, то различных природных явлений. Когда проект был почти готов на бумаге - оставалось дорисовать лишь северо-западный угол внешней стены, - порыв ветра сдвинул лист плана и линия стены на северо-западе вышла не прямоугольной, а несколько скошенной к юго-западу. Эту особенность планировки можно заметить и на современной карте столицы КНР: северо-западная оконечность второго транспортного кольца, проходящая по линии бывших стен минского внутреннего города, действительно идет не под прямым, а под острым углом. Дело, однако, не в "порыве ветра", а в том, что в этом районе подземные воды выходят на поверхность и образуют небольшие водохранилища, не позволившие древним градостроителям соорудить строгий прямоугольник завершающего угла стены.

Еще одна особенность минского Пекина, также якобы подсказанная Лю Бовэю "свыше", состояла в наличии лишь двух, а не трех положенных по шаблону выездных ворот в северной стене внутреннего города. Третьи ворота не соответствовали законам фэншуй в данной местности и могли привлечь в город "негативную энергетику". Более материалистическое объяснение следует искать, видимо, в том, что сильные ветры, до сих пор несущие на Пекин тучи песчаной пыли из степей и пустынь Монголии, дуют, как правило, с севера и северо-запада. Следует отметить, что и входные ворота подавляющего большинства городских усадеб в переулках-хутунах также находятся в юго-восточной части двора, тогда как северная стена усадьбы представляет собой высокую и глухую стену.

Таким образом, внутренний город, созданный усилиями Чжуни, Лю Бовэя и других императоров, архитекторов и военачальников, имел с южной стороны три въезда: Чжэн Ян мэнь в центре, Сюань У мэнь к западу, Чун Вэнь мэнь к востоку. На западной, северной и восточной сторонах стены располагалось по двое ворот: Фу Чэн мэнь и Си Чжи мэнь, Дэ Шэн мэнь и Ан Дин мэнь, Дун Чжи мэнь и Чао Ян мэнь соответственно. Спустя более чем столетие, в середине XVI в., минский император Цзяцин пристроил с юга к внутреннему городу так называемый внешний город, т.е. обнес глинобитной стеной исторически образовавшийся к югу от главных ворот Чжэн Ян мэнь городской посад. Поскольку при постройке стены внешнего города использовались остатки укреплений Цзи и Янь дочжоуской и чжоуской эпох, то внешний город приобрел в плане вид очень вытянутого с запада на восток прямоугольника, более длинного, чем южная стена внутреннего города. Поэтому окончательно сформировавшаяся к концу XVI в. северная столица выглядела в плане как соединение почти правильного квадрата с примыкающим к нему с юга вытянутым прямоугольником и отдаленно напоминала перевернутую букву "Т" с сильно утолщенными линиями.

Еще одной особенностью усиленной фортификации старого Пекина было соединение крепостной стеной главных башен городских ворот, расположенных в стене внутреннего города, со "стрельными башнями" - сооружениями, возведенными вне стен собственного города перед каждыми воротами. Таким образом, каждый въезд во внутренний город представлял собой по-

стр. 187

лукруглый каменный мешок, обнесенный высокой стеной и запертый с концов мощными башнями. По-китайски этот фортификационный прием называется вэньчэн - "город-котел"⁶.

Все эти архитектурно-планировочные особенности Пекин унаследовал, будучи столицей последней в истории Китая императорской (этнически маньчжурской) династии Цин (1644 - 1911).

Авторы живо повествуют о некоторых особенностях городского быта, таких, например, как уличная торговля, храмовые рынки, катание по льду озер внутреннего города, а также об истории и социокультурной специфике различных районов северной столицы. Подробно рассматривается имущественно-административное деление внутреннего города, отразившееся и на его планировке: в центре обитает верховный правитель, в западной части проживает чиновничество и книжники, в восточной - денежные люди (купцы), а к югу ютится беднота. Говорится о решении коммунальных проблем, расположении городских служб, государственных учреждений, парков и резиденций политической и интеллектуальной элиты.

С моей точки зрения, определенный интерес представляют исследование и дискуссия относительно расположения стен императорского города, давно снесенных и малоизвестных нынешним пекинцам. Мне приходилось быть свидетелем того, что само наличие этой части старого города ставилось под сомнение даже некоторыми китайскими краеведами. Авторы рассматриваемой книги живо и доказательно рассказывают об этой странице истории традиционного Пекина.

В заключение Гао Вэй и Чан Жэньчунь останавливаются на проектах модернизации северной столицы. Таких, как выясняется, было несколько.

Наиболее ранний целостный план осовременивания Пекина был сформулирован в 1928 г. вернувшимся в Китай после окончания учебы в Европе доктором архитектуры Чжан У. Исходя из необходимости превращения китайской северной столицы в современный город западного образца, он предложил снести все городские стены и ворота, оставив лишь стену императорского дворца - "западного города", а к югу от центра заложить индустриальную зону и покрыть Пекин сетью современных транспортных магистралей. В принципе здравая идея о расширении города за пределы исторических стен на юг совмещалась с явно сомнительными проектами широкомасштабного разрушения исторической застройки, не только имеющей историческую ценность, но и определяющей культурное лицо города. Отчасти этот план был осуществлен в 1920 - 1930-е гг. Начали постепенно сносить стены и башни, в юго-западном участке стены внутреннего города для решения транспортно-пешеходной проблемы в этом районе прорубили новые ворота - Хэпин мэнь ("Ворота мира").

Второй проект реконструкции предложили в 1938 - 1939 гг. японские оккупационные власти. Авторы книги, естественно, считают, что он носил ярко выраженный интервенционистский характер и "должен был служить исключительно интересам японского господства". Однако то, как Гао Вэй и Чан Жэньчунь описывают содержание японского плана, наводит на мысль, что, хотя проект и был предложен оккупантами, он содержал целый ряд вполне здравых идей и, видимо, выгодно отличался от концепции Чжан У. Японцы планировали сохранить практически всю историческую часть старого города, отделить жилые, туристические и парковые зоны от промышленных районов, создавать на пустующих площадях объекты современной инфраструктуры, развивать в Пекине туризм и т.д.

В августе 1945 г. японская "сфера совместного процветания в Азии" рухнула и в северную столицу вернулась китайская (гоминьдановская) администрация. Предложенный ею уже в разгар гражданской войны с коммунистами весной 1947 г. проект реконструкции Пекина во многом учитывал нереализованные соображения японцев. Однако и этот план, наверное, самый разумный и уместный из всех, в силу хорошо известных исторических причин, также остался лишь на бумаге.

После 1 октября 1949 г. началось разрушение всех стен, серая однотипная застройка "в духе индустриального социализма", расчистка площади Тяньаньмэнь, которой исторически никогда не было (в этом месте наиболее близко подходили друг к другу стены внутреннего и императорского города), решение жилищной проблемы за счет "уплотнения" древних городских усадеб, строительство широких магистралей в историко-культурном сердце города. А потом грянула "культурная революция" со всеми ее последствиями.

⁶ Нечто подобное можно наблюдать, кстати, на одном участке стены Московского Кремля: обнесенный стеной мост между Троицкой и Кутафьей башнями - ныне главный туристический вход в Кремль. Бывающие в Москве и посещающие Кремль пекинцы часто обращают внимание на эту, как им кажется, исключительно северокитайскую особенность фортификации.

стр. 188

Мне думается, что радикальный план городской модернизации Пекина с явным пренебрежением к историко-культурному наследию, разработанный в конце 1920-х гг. Чжан У, как ни парадоксально это прозвучит, был наиболее последовательно реализован именно коммунистами. Несомненно, авторы книги осознают, какую цену древний город заплатил за весьма сомнительную модернизацию, но предпочитают об этом не говорить. Упоминают они только о столичном профессоре архитектуры Чжан Кайцзи, который в начале 1980-х гг. отмечал недопустимость дальнейшего разрушения историко-культурного наследия. Заканчивается книга на вяло-оптимистической ноте: "Со вступлением в XXI век... в отношении сохранения традиционной архитектуры появились некоторые ростки утешительных перемен..." [Гао Вэй, Чан Жэньчунь, 2004, с. 374].

Вторая книга тех же авторов из данной серии (300 с.) рассказывает о традиционных пекинских городских усадьбах, которые предстают не просто как архитектурный памятник, а как целостное социокультурное явление, своего рода визитные карточки материальной и духовной культуры главного города Северного Китая. В начале книги речь идет об усадьбах, как архитектурно-планировочном явлении; затем - как об определенной социальной традиции; далее - как об образе жизни, характерном для большинства пекинцев в течение по крайней мере семи столетий; и в завершение - как о самодостаточном произведении искусства.

Название такой усадьбы по-китайски звучит сыхэюань⁷. Это четырехугольный, ориентированный по сторонам света и сверенный с догматами фэншуй двор, огороженный со всех сторон глухой кирпичной или, реже, глинобитной стеной. Вдоль стен с внутренней стороны двора по всему периметру расположены в определенной последовательности жилые и вспомогательные постройки-помещения. Двор в центре либо остается пустым пространством, либо имеет несколько разделенных невысокими стенами или перегородками отдельных внутренних двориков, в которых могут находиться зеленые насаждения, небольшие водоемы, декоративные площадки. Подобная застройка в ее различных вариациях не только в городах, но и в сельских населенных пунктах насчитывает в Китае почти двухтысячелетнюю историю, но именно в Пекине и скорее всего именно начиная с времен правления монгольской династии Юань правильные четырехугольные усадьбы становятся коммунально-планировочной основой города. "Дворы в четыре стены" встречаются и в некоторых других городах Северного Китая - Тяньцзине, Датуне, Шань-хайгуане, но больше всего их в северной столице. Когда китаец слышит слово сыхэюань, он неизменно и в первую очередь вспоминает старый Пекин.

Авторы отмечают, что кроме сыхэюаней в столице встречается в немалом количестве и несколько иной, но по сути родственный тип застройки саньхэфан - "двор в три стены". В отличие от сыхэюаня, где жилые и подсобные постройки тянутся с внутренней стороны вдоль всех четырех стен двора, в саньхэфане такие постройки примыкают только к западной, северной и восточной стенам, а южная стена представляет собой просто забор, отделяющий двор от улицы. Кроме того, в саньхэфане, как правило, нет внутренних стен, разделяющих пустое пространство внутреннего двора, и сама площадь его заметно меньше, чем в сыхэюане.

Расположение и использование построек и пространства двора в таких усадьбах соответствовало не только канонам фэншуй, но и социогендерной иерархии живущей в усадьбе, как правило, большой родственной семьи. Правила и условия традиционной конфуцианской семейной социализации человека предполагали, что дети должны как можно позднее покидать родителей, а в идеале вообще жить с ними всю жизнь. Человек рассматривался не как самодостаточная ценность, а как элемент самодостаточного иерархического миропорядка, основы которого закладывались в семье, за пределами же стен сыхэюаня экстраполировались на китайское общество и государство в целом. Известное китайское выражение сыши тунтан - "четыре поколения, проживающие в одном зале", как раз и относится в первую очередь к реалиям жизни во "дворах в четыре стены".

Как отмечают авторы, вход во двор был в его южной стене, несколько ближе к ее юго-восточному углу. Объясняется это тем, что равнина, на которой стоит Пекин, имеет некоторый уклон на юго-восток, поэтому дождевая вода, скапливающаяся во внутреннем пространстве двора, естественным путем вытекала наружу именно в юго-восточном направлении и не подмывала остальных стен. Во флигелях, примыкающих к южной стороне двора, и, следовательно, к входу традиционно располагались жилище семейного учителя, комнаты для его занятий с детьми, некоторые складские помещения, а в крайнем юго-западном углу - туалет (выгребная яма, кана-

⁷ Я не решился оставить непонятный для русского глаза и уха дословный перевод этой транскрипции как "двор соединенных четырех" и для краткости весьма вольно перевел ее словосочетанием "двор в четыре стены".

стр. 189

лизации древний город не знал). Далее, если стоять спиной к выходу и лицом на север, перед глазами гостя возникали "Ворота спадающего лотоса" (Чуй хуа мэнь) - декоративный вход, за которым начинались постройки внутреннего дворика, отделенного таким образом от учительского внешнего дворика. Эти ворота назывались так потому, что в огромном большинстве случаев украшались резными по дереву или по камню спадающими к ступеням лотосовыми бутонами. Пройдя по этим ступеням через ворота, гость попадал в святая святых - внутренний дворик. Собственно, сюда приглашали исключительных гостей. Обычные вопросы с чужаками решали в учительском дворике.

Самое дальнее помещение внутреннего дворика, примыкающее к внутренней части северной стены сыхэюаня, занимали глава семьи с супругой. В западном флигеле могли проживать очень пожилые члены клана вместе с молодыми, отдельно от главы семьи, принадлежавшего, как правило, к среднему поколению. В этом тоже была своего рода логика китайской социализации: детская наивность и старческое младенчество в отдалении от действующего зрелого упорядочивающего начала. Впрочем, в некоторых семьях в угоду соображениям сыновней почтительности среднее поколение уступало самый северный флигель глубоким старикам. В восточном флигеле располагалась кухня, проживала прислуга, имелись складские помещения. В некоторых дворах за северным флигелем располагался большой складской сарай. Двери всех флигелей были очень легкие и либо вообще не имели запоров, либо открывались по принципу раздвижной ширмы.

Жизнь всех поколений проходила под бдительным надзором старших в семейной иерархии. Гао Вэй и Чан Жэньчунь подмечают в этом отношении чрезвычайно интересную деталь. Главный подъезд в сыхэюань был неприступной крепостью, а сам двор окружала глухая и довольно невзрачная стена, не дающая, как правило, ни малейшего представления об архитектурной насыщенности внутреннего убранства. Однако при этом внутренние флигели были обращены довольно широкими окнами и, по сути, незапирающимися дверями во двор, и таким образом происходящее в них становилось всякий раз доступным для внимательного взгляда или прямого присутствия представителей старших и властвующих поколений [Гао Вэй, Чан Жэньчунь, 2004, с. 153]. Коллективная социализация человека - элемента иерархии требовала соответствующей организации жилого пространства. В богатых и больших сыхэюанях и саньхэфанах вдоль флигелей тянулись резные лаковые перила крытых глазурной черепицей открытых коридоров, где играли дети, сидели старики, в теплое время года хозяева ужинали или пили чай. Жаркими летними вечерами или в осеннюю мягкую полуденную прохладу обитатели дворов зачастую устраивались и на улице, за главными воротами.

Авторы рассматриваемой книги скрупулезно разбирают архитектурные и конструктивные особенности входных ворот во дворы в зависимости от того, выступали ли эти "подъезды" от стены на улицу или, наоборот, "утапливались" в стене; имели ли "подъезды" крышу - односкатную или двускатную; имелись ли перед входом резные узорчатые камни, обозначающие место, где необходимо было слезать с коня или выходить из повозки. Особой архитектурно-художественной деталью пекинской городской усадьбы являлась неизменная "стена отражения" (инби) - каменная плита, воздвигнутая вертикально перед главным входом во двор и призванная препятствовать проникновению в усадьбу злых духов из внешнего пространства. "Стены отражения" могли располагаться как внутри внешнего дворика, так и вне его, на улице, находясь на некотором удалении от "подъезда". Сами стены порой представляли собой отдельно стоящие под прямым углом плиты с каменным узором в виде все того же цветка лотоса, а могли быть и расположены по краям "подъезда", как бы обрамляя его. В этом случае они обязательно находились вне сыхэюаня, на улице, но, несмотря на свои внушительные размеры, не перегораживали проезжую часть.

В разделе, посвященном пекинской городской усадьбе как произведению искусства, Гао Вэй и Чан Жэньчунь весьма детально описывают декоративные приемы черепичного покрытия крыш, разнообразие резьбы по камню и дереву, типы керамических фигур мифических и реальных животных, призванных отпугивать злые силы, на глазурных коньках флигелей, особенности различных способов кирпичной кладки стен двора и внутренних построек, характеристики основных строительных материалов. Авторы отмечают, с одной стороны, неброскую простоту, с другой - изысканную утонченность кирпично-черепичного и отчасти деревянного убранства старого Пекина.

Если во времена императорской столицы в описанных городских усадьбах проживали большие родственные семьи видных государственных сановников и конфуцианских книжников, то за

стр. 190

годы республики многие сыхэюани и саньхэфаны стали местом обитания представителей немногочисленного европеизированного городского среднего класса. В частности, как отмечают авторы, многие преподаватели и профессура пекинских вузов снимали квартиры в таких усадьбах или даже покупали целые дворы. В первой половине XX столетия пекинские городские усадьбы стали по преимуществу местом проживания чиновничества, а также научной и творческой интеллигенции. Большинство выдающихся пекинцев, оставивших глубокий след в истории культуры Китая на протяжении многих веков, отдали долгие годы жизни и творчества столичным "дворам в четыре стены".

Описывая судьбы пекинских усадеб в годы коммунистической модернизации города, авторы книги вполне отчетливо дают понять, что в сущности произошла социокультурная утрата этого важнейшего среза столичной жизни. Принудительное выселение прежних владельцев или "уплотнение жилой площади" за счет выходцев с окраин или вообще из деревень превратили прежние целостные архитектурные и общественные ансамбли древних усадеб в своего рода коммунальные квартиры с чрезвычайно низким во всех отношениях качеством общежития. Восстановление их прежнего декора и атмосферы в наши дни было бы, вероятно, вполне возможно, но потребовало бы огромных вложений и, главное, времени, терпения и культурного такта. Эти последние предпосылки оказались, однако, в остром дефиците, в особенности в китайской столице, столь масштабно и поспешно готовящейся к Олимпийским играм 2008 г.

К определенным недостаткам книг серии "Библиотечка народных обычаев и истории старого Пекина - "Туэре" следует, на мой взгляд, отнести их художественное оформление. Видимо, с целью сделать книги максимально доступными по цене, инициаторы серии пошли по пути крайнего упрощения их полиграфического исполнения. Обе рассмотренные книги вышли в мягких неброских обложках, иероглифический текст набран на бумаге невысокого качества. Большое количество черно-белых фотографических иллюстраций также серьезно страдает полиграфическими изъянами. Тем не менее содержательное достоинство серии неоспоримо.

Следующей книгой, на которую мне хотелось бы обратить внимание читателей, является работа пекинского историка-краеведа Вэн Ли "Хутуны Пекина" (300 с). Насколько мне известно, она представляет собой одно из наиболее полных в современной литературе исследований по истории и планировке улиц старой части китайской столицы. Сам автор родился и вырос в одном из переулков исторического Пекина, что придает повествованию яркий личностный оттенок.

Прежде всего Вэн Ли обращается к смысловым истокам понятия хутун. Упоминание о хутунах у китайцев неизбежно вызывает ассоциации с историей и традициями градостроительной планировки на севере страны, прежде всего в Пекине, и неразрывно связано с описанными выше городскими усадьбами и с особым ритмом и стилем жизни древней северной столицы. Собственно, хутуны - это те узкие и не очень длинные улицы старого города, вдоль которых располагались поквартально сыхэюани и саньхэфаны.

Сохраняющаяся до самого последнего времени планировка улиц старого Пекина была в своей основе заложена в годы строительства юаньской столицы Хан-Балыка (Даду) и неудивительно, что фонетически китаизированный хоттог - хутун и ныне является живым, языковым и историко-архитектурным явлением. Есть и иное объяснение смысловых истоков этого понятия. Китайский иероглиф ху, употребляемый в сочетании хутун, был в те давние времена собирательным обозначением народов северной и северо-западной кочевой периферии. Вторжение монголов в Китай в начале XIII в. и строительство иноземной династией северной столицы воспринимались коренным китайским населением как интервенция и свидетельство политического господства народов ху на центральной китайской равнине. Распад юаньской государственности и отступление кочевников обратно в степи под натиском армий Чжу Юаньчжана, основателя новой этнически китайской династии Мин, получили у китайцев наименование хуту - "исход народов ху". В китайском языке, как известно, огромное количество омонимов, смысловое значение которых полностью зависит от тональности фонетики. И хотя иероглиф тун ("общий"), используемый ныне в слове хутун, отличается по тональности и смыслу от фонетически сходного ту ("исход"), есть гипотеза, согласно которой в те далекие времена китайцы, ассоциировавшие восстановление своего суверенитета над севером страны с поражением и "исходом народов ху", стали употреблять понятие хуту (хутун) как символ своей победы. Впрочем, как справедливо замечает Вэн Ли, объяснения смысла понятия хутун в принципе не противоречат друг другу, так как относятся к одной и той же эпохе и связаны с одними и теми же историческими событиями.

стр. 191

В юаньской древности, замечает автор, хутун представлял собой уличное пространство шириной определенного размера и являлся самостоятельным топографическим термином, отличным от да цзе ("большая улица") и сяо цзе ("малая улица"). Большая улица должна была иметь ширину не менее 24 шагов (около 37 м), малая - 12 шагов (около 19 м), а хутуны - не более 6 шагов, т.е. не превышать 10 м [Вэн Ли, 2003, с. 9]. Количество хутунов в разные эпохи истории Пекина значительно колебалось. Древняя поговорка еще монгольских времен гласила, что "известных хутунов в Даду триста шестьдесят, а безымянных - что волос на бычьей шкуре". В Пекине эпохи Мин (1368 - 1644) из общего числа в 1170 улиц собственно хутунов насчитывалось 459. В период правления маньчжурской династии Цин (1644 - 1911) улиц в столице насчитывалось 2077, из них хутунов - 978. В республиканский период и во время японской оккупации, в годы Второй мировой войны хутунами в Пекине стали называть все без исключения улицы и переулки старой части города вне зависимости от их размеров. Так, согласно городскому реестру, составленному японскими оккупационными властями в 1944 г., общее количество ушц-хутунов составляло 3200 [Вэн Ли, 2003, с. 13].

Подробно останавливаясь далее на истории строительства и планировке юаньской столицы Даду, положенной в основу всех последующих градостроительных начинаний на территории Пекина, автор описывает историко-архитектурную логику формирования хутунов. План строительства колоссальной имперской столицы, созданный при монголах, но, как известно, китайскими планировщиками и архитекторами во главе с Лю Бинчжуном, предполагал высокую степень иерархизации и унификации городского пространства. Четырехугольная, ориентированная по сторонам света планировка резиденции верховного правителя - императорского дворца, а также основных храмовых комплексов столицы была воспроизведена и при строительстве великого множества описанных выше городских усадеб. Таким образом, город приобрел ярко выраженную квадратную планировку с абсолютным большинством крупных и малых улиц, пересекающихся под прямым углом, и крайне незначительным числом проездов и проходов, расположенных под острым углом или полукружием. При этом, учитывая то обстоятельство, что главные ворота-входы как в императорский город, так и в многочисленные, окруженные сочлененными глухими стенами и образующие целые кварталы городские усадьбы располагались с южной стороны, наиболее длинные улицы (включая хутуны) пролегли параллельно друг другу, протянувшись с запада на восток. Менее длинные, более узкие и кое-где изгибающиеся проезды и проходы, наоборот, расположились в своем большинстве меридионально - с севера на юг. Таким образом и сформировалась традиционная планировка и застройка северной столицы.

Вэн Ли детально выделяет следующие разновидности хутунов: названные в честь конкретных людей; получившие наименование от продуктов, продававшихся на ближайших рынках; названные в память о близлежащих архитектурных достопримечательностях; поименованные в силу собственного географического положения и формы (например, "косая улица табачного мешка" вблизи пекинских озер Шичахай). Описывает автор и самые длинные, самые короткие, самые узкие, наилучшим образом сохранившиеся и иные хутуны старого города.

В заключение автор останавливается на начавшейся после 2002 г. реконструкции некоторых районов старого города, примыкающих к Барабанной и Колокольной башням и пекинским озерам Шичахай. Несмотря на выдержанный в мажорных тонах финал, автор признается, что скоро может наступить время, когда пекинские переулки окончательно канут в Лету. Глубокого анализа исторических, социокультурных и архитектурных причин и последствий этого книга не содержит.

Произведение Вэн Ли имеет весьма привлекательное полиграфическое исполнение и обилие черно-белых, отличного качества фотографий пекинских переулков разных эпох. К книге прилагается уникальная карта - ротапринтное воспроизводство цветной туристическо-транспортной схемы Пекина, изданной в 1934 г. городским управлением картографии, с указанием расположения и названий всех улиц и переулков в исторической части города. Чрезвычайно интересно сравнивать это издание с современными пекинскими картами и схемами.

К северо-западу от бывшего "запретного города" - императорской резиденции, а ныне - всемирно известного музея Гугун - расположен интереснейший район старого Пекина, в котором историческая застройка и планировка сохранились практически полностью до сегодняшнего дня и который, судя по публикациям в китайской печати последних лет, подвергать сносу, кажется, не собираются. Речь идет о кварталах хутунов и городских усадеб, примыкающих к архитектурным ансамблям Барабанной и Колокольной башен и опоясывающих три отчасти естественных,

стр. 192

отчасти рукотворных озера, объединенных названием Шичахай. Это, несомненно, весьма своеобразная историко-культурная и туристическая мекка современного Пекина. Тем, кто впервые прибывает в китайскую столицу, обязательно следует посетить эти места.

Среди качественных произведений историко-краеведческого содержания, увидевших свет в самое последнее время, кварталам вокруг озер Шичахай и самим озерам посвящены две книги. Первая принадлежит перу историка Чжао Линь, входит в краеведческую серию - "Записи о пекинских районах: обычаи, достопримечательности, картография" - и носит лаконичное название - "Шичахай". Вторую, названную более образно "Шичахай. Мастерская, где находят отражение традиции и юность", написал пекинский журналист Цю Ян. Книги эти очень разные, но достойные внимания каждая по-своему. Первая, блестяще выполненная полиграфически, представляет собой подробный рассказ об истории появления целой цепи озер в центре Пекина. Эти водоемы являются остатками старого русла когда-то очень своенравной реки Юндинхэ, в XII в. изменившей направление своего течения.

Автор книги скрупулезно перечисляет и описывает расположенные в кварталах вблизи озер архитектурные и культурные достопримечательности. Таковых более чем достаточно. Здесь расположены музеи-квартиры писателей Го Можо, Юй Дафу и Тянь Цзяня, музей-резиденция бывшего почетного председателя КНР, вдовы революционного демократа Сунь Ятсена Сун Цинлин. Парки-резиденции видных сановников Цинской династии, князей императорской крови Гуна и Чуня, полтора десятка буддийских храмов, а также довольно многочисленные городские усадьбы эпох Мин и Цин, принадлежавшие многочисленным и ныне уже безвестным хозяевам. В заключение Чжао Линь останавливается на некоторых народных обычаях, традиционно бытовавших на берегах пекинских озер, - храмовых рынках, катаниях на санках по льду, празднике ледяных фонарей и т.д. Книга снабжена качественными черно-белыми иллюстрациями и картами района Шичахай разных эпох. Следует отметить, что язык книги несколько суховат и кое-где даже официозен. Это, впрочем, вполне искупается отсутствием политико-пропагандистского пафоса и высокой информативностью текста. Вообще, произведение Чжао Линя написано в духе одного из традиционных жанров китайской исторической литературы чжи - каталог-описание.

Книга литератора и журналиста Цю Яна, не уступая произведению Чжао Линя по качеству полиграфического исполнения, относится к жанру описания памятников пекинской истории и культуры района Шичахай, выполненное в стиле литературно-художественного эссе, ибо сама атмосфера и пейзажи древних городских кварталов у озер к этому вполне располагают: "На берегу дальнего озера появится временами отбрасывающая тень фигура древнего старика с печатью непринужденного отдохновения на лице, с походкой вразвалочку, с внутренним ощущением полноты жизни; молодые парочки стремятся уединиться в безлюдных местах ближе к воде, торопят минуты, чтобы скорее окунуться в романтическую теплоту чувства; малыши, занятые шаловливой игрой, проносятся рядом с ними, и сопровождающие веселую забаву звуки смеха волнами тонут в гуще тенистых деревьев; протяжные крики торговцев-лоточников у моста; звонки велорикш, птичье пение сквозь шум ветра и шорох опадающей листвы - это и есть древнее и непритязательное очарование Пекина" [Цю Ян, 2005, с. 127].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Гао Вэй, Чан Жэньчунь. Ху Юйюань. Маньмань хуа бэйцзин чэн. Туэре лао бэйцзин шиди миньсу пуншу (Неспешный разговор о городе Пекине). Библиотечка народных обычаев и истории старого Пекина - Туэре. Пекин, 2004.

Гао Вэй, Чан Жэньчунь. Сыхэюань. Чжуаньва цзяньчэндэ бэйцзин вэньхуа. Туэре лао бэйцзин шиди миньсу цуншу. (Двор в четыре стены. Кирпичом и черепицей возведенная культура Пекина). Библиотечка народных обычаев и истории старого Пекина - Туэре. Пекин, 2004.

Вэн Ли. Бэйцзиндэ хутун (Хутуны Пекина). Пекин, 2003.

Чжао Линь. Ши чахай. Бэйцзин димин чжи, фэну тучжи цуншу (Шичахай. Записи о пекинских районах: обычаи, достопримечательности, картография). Пекин, 2005.

Цю Ян. Ши чахай. Чуаньтун юй циньчуньдэ иньсянуань (Шичахай. Мастерская, где находят отражение традиции и юность). Пекин, 2005.

Permanent link to this publication: