Основные произведения А. Платонова, написанные на рубеже 20-30-х годов ("Сокровенный человек", "Усомнившийся Макар", "Чевенгур", "Котлован"), объединяет особое мироощущение, переданное глазами полоумных, чудаков, странников, созерцающих новую действительность. Центральной идеей в творчестве писателя становится идея юродства, но не религиозного - "Христа ради", а юродства "ради новой жизни". В русской литературе образ юродивого и его поведение всегда, как отмечает A.M. Панченко, построен на разоблачении антихристианских норм в понимании этого юродивого (Лихачев Д.С., Панченко A.M. Смех в древней Руси. Л., 1984. С. 4).

Вопрос о "юродстве" у Платонова не раз поднимался критиками и исследователями. Так, американский ученый Томас Сейфрид рассматривает косноязычие героев Платонова как "одну из форм речи, которая уподобляется словам юродивых" (Перевод наш. См.: Seifrid Т. Andrei Platonov / Incertainties of spirit. P. 69). Наш подход к "юродству" у писателя опирается на три критерия. Юродство изучается нами как образ персонажей, как речь персонажей и как позиция автора. Рассматривая юродство как речь персонажей, важно отметить, что такие слова, как юродство, чудачество, маска, кривляние, по замечанию М.М. Бахтина, получили специфическое и узкое бытовое значение. Они часто употребляются для описания языка Платонова.

Отстаивание писателем гротесковой природы языка выводит его на путь чисто социальной или политической сатиры.

Что касается позиции автора, надо заметить, что обвинения критиков 30-х годов, например, Е. Ермилова и А. Гурвича, сводились к тому, что Платонов заслуживает названия певца юродивых. Результатом такой критики было вынужденное молчание писателя в последующие годы.

стр. 15

Критика и обвинения литературных чиновников были направлены на способ изображения героев в платоновской прозе. Причисление его героев к христианским в 30-е годы автоматически означало исключение писателя из сферы современной литературной жизни. Так, в статье А. Гурвича под названием "Андрей Платонов" отмечалось, что основные черты изображаемого Платоновым человека - это "христианская юродивая скорбь", "великомученичество" и т.д. Но А. Гурвич сказал только полуправду. Его главной задачей было отделить "непроходимой пропастью" "платоновских героев от действительных героев", чтобы затем прийти к выводу: "Платонов не народен именно потому, что в его произведениях не нашли своего отражения истинные чаяния и огромные творческие силы русского народа. Платонов - антинароден, поскольку истинные качества русского народа извращены в его произведениях" (Шубин Л.А. Андрей Платонов // Андрей Платонов. Чевенгур. М., 1991. С. 414).

Юродство рассматривалось писателем как выход из реальности, а для критиков 20-30-х годов оно стало проклятым штампом, что невольно заставляло писателя бороться с официальной позицией.

Поскольку между писателем и его героями нет существенной дистанции, Платонов часто сближает авторскую речь с речью своих героев. Здесь необходимо отметить, что юродство как образ персонажей, как язык персонажей и как образ автора или суждение автора служит способом постижения мира даже при внутреннем отторжении от него.

С учетом этой трансформации представляется возможным рассмотреть идею юродства в творчестве Платонова как явление русской духовной традиции, как способ социального обличения и саморазоблачения героев в смеховой культуре России, как особенность платоновского стиля, метафоризирующего и абсурдирующего действительность, как способ отражения миросозерцания и мировоззрения автора.

Из всех произведений Платонова повести "Сокровенный человек" в наибольшей степени свойственна традиция смеховой культуры. Герой данной повести Фома Пухов объединяет в себе одновременно черты сироты, странника, мастера, юродивого, плута, как и Макар Ганушкин, герой повести "Усомнившийся Макар", усомнившийся в бюрократической системе, которая поверхностно представляет массу, народ и, на самом деле, оторвана от них. Он выступает как дурак, обличающий научного человека, который олицетворяет произвол, пороки. Обе повести, помимо традиций смеховой культуры, объединяют размышления героев (иногда и самого автора) о своих отношениях с природой, обществом, историей, революцией. Устойчивая жизнь разрушена, а герои не могут смириться с существующим положением вещей и погружаются в созерцание и обличение общественной жизни.

В повести "Сокровенный человек" неистовый скептик и кустарный иронист Фома Пухов убежден, что "он природный дурак", ему не нуж-

стр. 16

на политическая учеба, "он хочет жить свежим", "каждый день для него - сотворение мира". В романе "Чевенгур" пролетарский рыцарь Дон Кихот Степан Копенкин признает, что "он дурак, но живет вполне свободно". В цитируемых словах также проявляются элементы осмеяния мира. В этом юродство тесно соприкасается с шутовством, ибо основной постулат философии шута - это тезис о том, что все - дураки, а самый большой дурак тот, кто не знает, что он дурак (Лихачев Д.С., Панченко A.M. Указ. соч. С. 128). В юродстве содержится парадоксальная идея о том, что "дурак, который сам себя признал дураком, перестает быть таковым" (Там же. С. 128). Копенкин, как и Фома Пухов, умствующие дураки!

"Котлован" обладает неким сходством с "Чевенгуром", которое заключается в том, что герои находятся во власти своей мечты, они строят утопию в пустыне в кратчайший срок. Но все эти мечты заканчиваются крушением. Принципиальное отличие "Чевенгура" от "Котлована" в том, что чевенгурщики бездельничают в своем воображаемом рае, потому что у них вроде все есть - свобода, равенство и братство. А что касается рабочих, строящих дома всеобщего счастья в повести "Котлован", они, зараженные поверхностной марксистско-ленинской идеей, "ради энтузиазма" все время роют землю, котлован расширяется благодаря приказу бюрократа в четыре раза, затем в шесть раз, еще больше.

Если "Чевенгур" представляет собой страну скитальцев, страну бесконечной свободы и духовных далей, то "Котлован" являет собой могилу мечтателей, страну жуткой покорности и порабощения религиозной жизни государством, по выражению Н. А. Бердяева. В этом смысле "Котлован" является антитезой "Чевенгуру".

С другой стороны, если его герой Вощев выступает в "Котловане" как аскет-созерцатель действительности, который привержен духовным категориям нищеты и страдания, то Жачев - как юродивый-плут. Он принадлежит к типу "отрицательных героев", который запугивает всех остальных. Он так же, как и Степан Копенкин в романе "Чевенгур", то неистово изобличает всех, кто не умеет жить храбро, то плачет "громадными слезами" от жалости к девочке, которая не успела пожить в доме всеобщего счастья. Жачев время от времени "раскулачивает" бюрократа Пашкина, унося из его дома продукты. Если судить по поступкам и антипоступкам Жачева, то можно утверждать, что безногий урод Жачев является юродивым, который, по традиции русской народной культуры, вызывает и боязнь, и уважение среди крестьян.

Театрализованные речь и поступки Жачева иногда выражают и авторскую позицию. После ликвидации кулаков и смерти девочки Насти Жачев говорит: "Я теперь ни во что не верю". Отсюда понятно, что автор хочет показать, как несостоятельно строительство гармонического общества, которое хотят создать на основе насилия, социального не-

стр. 17

равенства. Голос Жачева совпадает с голосом автора. Он звучит не так веско, по сравнению с исправленным вариантом под редакцией Н. Корниенко. В этом варианте Жачев произносит окончательный приговор коммунистической идее: "- (...) Я теперь в Коммунизм не верю! ("Здесь и теперь", "Котлован"), Здесь Жачев выступает как юродивый- разоблачитель.

Анализ произведений Платонова показывает, что в образах чудаков и полоумных прослеживается связь со смеховой традицией древней Руси - осмеяние себя и своей среды, однако с той разницей, что платоновские герои погружены в современные им социалистические или философские идеи. Такие юродивые, находящиеся за рамками христианского мышления, близки дуракам, шутам, плутам в интерпретации М. Бахтина. Следует дополнить, что их основная функция - обличение, предупреждение, внутренний протест и даже пророчество. Зачастую они становятся носителями авторских точек зрения.

В период создания рассматриваемых произведений Платонов прошел путь от участника-энтузиаста строительства коммунизма до зрелого сатирика, стороннего наблюдателя окружающей действительности, поэтому идея юродства подверглась его индивидуальной трансформации и приобрела характер "политического" или, точнее - "интеллигентского" юродства, затрагивающего понятия анархизма, сектантства, преодоления смерти, апокалипсиса.

Отстранение юродивого от культуры, от социальных норм находит свое выражение в специфических жестах и косноязычии. Совершенно справедливо заметил A.M. Панченко существующую взаимосвязь юродивого и его речи, при которой, отчуждая себя от общества, юродивый и язык свой отчуждает от общеупотребляемого языка.

Анализ текстов Платонова выявляет не только пародирование или иронию над сугубо официальным или партийным языком, но и существование особого "юродивого" стиля языка. Этот стиль демонстрирует явный сдвиг в употреблении языковых форм. Традиционные понятия стилистических приемов и тропов не в состоянии истолковать платоновский стиль, который стремится выйти за рамки синтетической сущности русского языка. В языке Платонова одновременно проявляются две противоположные тенденции: приращение смысла и стяжение смысла, что приводит к абсурду, гротеску, комичности, необходимых для изображения изнаночного мира. Приемы, связанные с приращением смысла - это разновидность плеоназма, идеологема. А при стяжении смысла - мы наблюдаем такие приемы, как конкретизация абстрактного, одушевление неодушевленного, механизация одушевленного, динамизация глагола действия, использование оксюморонов.

Проиллюстрируем, как в прозе Платонова происходит сдвиг языковых форм при использовании приема динамизации глагола действия. Под термином динамизация мы понимаем глагол действия, который

стр. 18

выполняет функцию глагола движения. Как разновидность стяжения смысла динамизация глагола действия отражает своеобразное платоновское видение действительности: "Ликвидировав кулаков в даль, Жачев не успокоился, ему стало даже труднее, хотя неизвестно отчего"; "- Некуда жить, вот и думаешь в голову" ("Котлован"); "На улице шуршали по земле люди" ("Чевенгур").

Приведем примеры другого стилистического приема - оксюморона:

"Мы все свое тело выдавливаем для общего здания, а он дает лозунг, что наше состояние - чушь, и нигде нет чувства ума"', "(...) отчего я всегда ум чувствую и никак его не забуду?"; "Прушевский ничему не возражал своим чувством" ("Котлован").

В этих примерах выражена оппозиция ум-чувство, что является воплощением феноменологии русского юродства. Своеобразие платоновского юродства состоит в том, что оно не имеет соотнесенности с глубокой христианской правдой. Платоновские герои-дураки живут интуицией, прислушиваются к своим чувствам и, пытаясь отказаться от чувства ума, все-таки его всегда чувствуют. В приведенных фразах легко заметить синтез ума и дурачества, в результате чего возникает парадоксальная картина мира, воспринятого юродивым сознанием.

Само время заставило Платонова обратиться к идее юродства. Странники, свободные духом, ни к чему не прикрепленные вечные путники Платонова, ищущие свою обетованную землю, обладают глубокой русскостью. При этом духовный поиск, правдоискательство, характерны в первую очередь для душевных бедняков-юродивых в изображении писателя.

Тайпей

Тайвань

Permanent link to this publication: