Письма А. П. Чехова поражают разносторонностью тем, им обсуждаемых, в них ярко отражается личность писателя, его нравственный облик. Об этом свидетельствуют и письма за краткий период с октября 1897 по март 1898 года, когда, по настоятельной рекомендации врачей, он избрал местом своего пребывания Ниццу, где остановился в русском пансионе.

Приехав в Ниццу, Чехов почти в каждом письме обязательно упоминает о погоде: "Здесь тепло (...) море ласково, трогательно"; "Погода продолжает быть чудесной. Небо совершенно чисто, в воздухе тихо"; "Сидеть на набережной, греться и смотреть на море - это такое наслаждение". Однако в письме А.И. Сувориной признается: "Природа здешняя меня не трогает, она мне чужда, но я страстно люблю тепло, люблю культуру... А культура прет здесь из каждого магазинного окошка, из каждого лукошка; от каждой собаки пахнет цивилизацией".

В то же время Чехов жалуется В.М. Соболевскому, что теплый климат мешает ему: "Писать в хорошую погоду, когда хочется вон из комнаты, это трудно, очень трудно". А.С. Суворину пишет, что плохо работается на чужбине: "Испытываешь неудобство, точно подвешен за одну ногу"; "работать на чужой стороне за чужим столом неудобно", - пишет он сестре. "Писать не дома - сущая каторга, точно на чужой швейной машине шьешь", - объясняет он далее.

Но, конечно, не одна погода и не одна непривычка к чужому месту мешали писателю работать. Чехов пишет о себе, что он "ленивый хохол". А эта "лень" объясняется непрекращающимся процессом в легких, который он старается не замечать, но о котором проговаривается в письме художнице А.А. Хотяинцевой: "Третьего дня, прекратилось кровохарканье, которое продолжалось три недели - шутка сказать! Кровь шла понемногу, но подолгу". В одном из писем В.П. Соболевскому он пишет, что переехал в пансионе этажом ниже, так как "подниматься мне нелегко".

Но в письмах домой он никогда в этом не признается; его обычные формулировки: "Я здоров, все благополучно". Правда, братьям он пи-

стр. 16

шет не так оптимистично. В письмах Ивану и Александру он говорит, что "здоровье ничего себе". Но очевидно желание Чехова не беспокоить родных. Только один раз, уже незадолго до отъезда в Россию он пишет сестре Марии Павловне, что "в марте кровохарканья не было", как бы подготавливая ее к тому, что здоровье его не поправилось, хотя в течение всей зимы сообщал, что "здоровье (...) великолепно".

Забота о родных - постоянная тема писем Чехова. Находясь в Ницце, он выражает беспокойство о материальном положении семьи, боится, что мало оставил денег, учит сестру, каким образом ей следует получать за него деньги из книжных магазинов А.С. Суворина, за спектакли и т.п.: "Мне известно, что я мало денег оставил", затем время от времени справляется, хватает ли ей средств.

В то же время, узнав о желании двоюродного брата - семинариста Владимира Митрофановича Чехова провести дома рождественские каникулы, он посылает ему на это деньги и сообщает об этом в письме, добавляя: "Заранее благодарю за то, что летом приедешь в Мелихово".

Чехов постоянно посылает что-нибудь домой, в большинстве случаев не по почте, а пользуясь оказиями. Обычно подробно указывается, кто и что привезет: "С каждый русским, уезжающим в Россию, я стараюсь послать что-нибудь", - пишет он сестре, при этом боится не угодить: "Посылать приходится вдруг; о том, что кто-нибудь уезжает в Россию, узнаешь обыкновенно случайно".

Сразу же по приезде в Ниццу он посылает Марии Павловне и Ивану Павловичу выигрышные билеты, матери - карты. Не ограничиваясь подарками, дает в письмах врачебные советы. Так, в письме Александру Павловичу он подробно наставляет, как лечить горло его жены, Наталии Александровны, в письме сестре советует, как поступить, если у матери Евгении Яковлевны воспалятся вены на ногах. Узнав, что ей надо лечить зубы, он пишет сестре: "Если матери нужно починить зубы, то устрой так, чтобы она поехала в Москву; денег не следует жалеть в таких случаях".

Письма отцу и матери преимущественно деловые. Отец снабжал Антона Павловича получаемыми в Мелихове периодическими изданиями, и Чехов неизменно откликался на это, например: "Передай папаше, что "Таганрогский вестник" по прочтении я каждый раз отдаю здесь одному доктору, тоже таганрожцу. Скажи, что я благодарю"; "Передайте папаше, что... "Биржевые ведомости" и 3 номера "Таганрогского вестника" получим, благодарю", - пишет он матери.

Наиболее многочисленны и разнообразны письма Чехова сестре. За зиму 1897/1898 гг. он отправил ей свыше сорока писем на самые разные темы, главным образом, конечно, о Мелихове и его хозяйстве, о родителях, о различных мелочах и событиях своей жизни за грани-

стр. 17

цей. В этих письмах - тоска по Мелихову, постоянное желание принять участие в жизни родных. В письме, касающемся усовершенствования его флигеля, которое Мария Павловна предприняла в отсутствие брата, он беспокоится, хватит ли ей денег: "Получение [денег] в почтамте не будет стеснять тебя очень. Если тяжело, то потерпи - что делать? За труды я буду присылать тебе награды". В другом письме: "Награда за труды по устройству флигеля и сада уже послана, ты получишь ее около 12-13 октября".

Часто в письмах к сестре обсуждается вопрос о том, что прислать родным. Отправив посылку, Чехов подробно инструктирует Марию Павловну: "Из того, что найдешь дома, галстук отдай Ване, ножницы и серый кошелек - мамаше, металлический кошелек - папаше, остальное возьми себе".

При приближении рождественских праздников он подробно поясняет Марии Павловне в письме от 25 ноября 1897 г., кому и сколько дать денег и какие подарки подарить деревенским детям: "Не забудь: на Рождество сотскому Григорию дать 1 рубль, священнику, когда приходит с крестом, не давать меньше 3-х рублей (ведь мы, кроме денег, ничего не даем); узнай, сколько в Талежской школе мальчиков и девочек и, посоветовавшись с Ваней, купи для них подарков к Рождеству. Беднейшим валенки; у меня в гардеробе есть шарфы, оставшиеся от прошлого года, можно и их пустить в дело. Девочкам что-нибудь поцветастее. Конфет не нужно". Не забывает о прислуге: "Очень рад, что Андрей старается; за это я пришлю ему подарок"; "Купил Маше и Анюте подарки и пришлю их с оказией"; "Передавая Маше и Анюте подарки, скажешь им, что это из французского золота и что во Франции пробы не кладут".

Ближе к весне Чехов делает сестре распоряжения по саду: "Если берлинские тополи, что около крыжовника, не пересадили в парк, что около пруда, то пересадить теперь, весной. И лиственницы тоже, по крайней мере, одну из них, среднюю, а также бузину, что около балкона под забитым окном"; "...около лилий и пионов поставь палочки, чтобы не растоптали. У нас две лилии. Одна около твоих окон, другая около белой розы, по дороге к нарциссам"; "До моего приезда не обрезывайте роз. Отрежьте только те стебли, которые сгнили зимой или очень больны; но осторожно обрезывайте, имея в виду, что больные стебли иногда выздоравливают. Фруктовые деревья нужно покрасить известкой. Под вишнями не мешает удобрить землю известкой же".

В письме от 4 марта 1898 г. советует повесить еще скворечники: "Ты не любишь скворцов. Право, это очень полезный народ. На твоем месте я прибавил бы в саду и на дворе еще пять скворешен"; "Еду в Париж, оттуда в Мелихово, где уже, как пишут, распевают скворцы", - пишет он 5 апреля 1898 г.

стр. 18

Когда наступило время возвращаться в Россию, Чехов неоднократно стал напоминать о том, что пора вывешивать на флигеле флаг: "Приготовляй флаг, скоро приеду", - пишет он сестре. Как известно, флаг на флигеле, где работал писатель, вывешивался в знак того, что он дома.

Думая о Мелихове, Чехов не забывал и о своих собаках. Так, в письме сестре он просит: "Сними лаек и пришли мне фотографию... Здесь интересуются и все спрашивают, что это за звери. Лаек здесь нет". С теплым юмором Чехов вспоминает в письме к сестре о своей таксе: "Передай Хине Марковне (таксу звали Хина. - Н.А .), что я сегодня завтракал у Марка Матвеевича Антокольского...", очевидно, намекая на отчество, которое он дал таксе.

Все письма о Мелихове полны горячей привязанности к этому месту. Оно олицетворяло для Чехова его дом, северную, неяркую природу, о которой он когда-то писал: "У нас природа грустнее, лиричнее, левитанистее...".

В одном из писем сестре Чехов так описывает свой день:" 1) Нужно посетить одного больного, присланного сюда Антокольским; 2) побывать на русской зоологической станции, где работают наши зоологи; 3) сделать визит Харьковскому окулисту Гиршману, который приехал с больным сыном...". Мы видим, что и за границей писатель занимается врачебной практикой.

В Ниццу к Чехову приезжал художник Браз, чтобы заново писать его портрет. Предыдущим портретом художник был недоволен. Антон Павлович покорно позировал, хотя и уставал. О портрете, написанном Бразом в Ницце, Чехов так отозвался сестре: "Говорят, что я очень похож, но портрет мне не кажется интересным. Что-то есть в нем не мое и нет чего-то моего".

А.П. Чехов отрицательно относился к публикации своих портретов, особенно помещенных в чуждых ему изданиях, так, он просил Марию Павловну: "Напиши скорее Барскову, что я сочту за личное себе одолжение, если он откажется от намерения напечатать мой портрет в своем журнале. Я не люблю своих портретов..."

Письма Чехова художнице А.А. Хотяинцевой стали регулярными с тех пор, как она зимой 1897 года приехала работать в Париж и ненадолго посетила Ниццу, где много рисовала, в том числе карикатуры на проживающих в пансионе постояльцев.

Письма Чехова к Хотяинцевой полны юмора и симпатии к ней. Так, упоминая о Мелиховском флигеле, Чехов неоднократно в письмах к художнице называет его "духовой печкой": "Теперь же мне жарко, как в моей духовой печке..."; "Маша пишет, что моя духовая печь приняла благообразный вид; и меня, после ее письма, потянуло домой, в духовую печь. Давно уже я там не был". Хотяинцевой он жалуется, что соскучился по снегу: "Мы с Вами, как лайки без снега, чувствуем себя не совсем ладно".

стр. 19

В письме сестре он пишет: "Вчера возил я А.А. Хотяинцеву в Монте-Карло и показывал ей рулетку, но она, как вообще женщины, лишена того хорошего любопытства, которое так двигает мужчин, и на нее ничто не производит впечатления. Одета она в то же платье, в каком была в Мелихове. Среди русских, обедающих в Pension russe, она самая интеллигентная, даже сравнивать нельзя".

В воспоминаниях А.А. Хотяинцевой сказано: "Приблизительно около десяти часов (вечера) где-то по соседству кричал осел, и каждый раз, несмотря на то, что мы знали об этом, так громко и неожиданно, что Антон Павлович начинал смеяться. Ослиный крик стал считаться сигналом к окончанию нашей вечерней беседы" ("Лит. наследство". 1960. 68. 610-611). Когда она уехала, Чехов написал ей в письме: "Ночью кричал осел. Что это значит?"

В Ницце Чехов написал четыре рассказа: "В родном углу", "Печенег", "На подводе", "У знакомых". Свою малую продуктивность он, помимо прочего, объяснял постоянными завтраками, обедами, чаепитиями. Он писал сестре: "Кажется, что ешь непрерывно, для писания же нужно прежде всего избегать сытости".

Посылая рассказы в газету "Русские ведомости", Чехов требовал обязательной присылки корректуры: "Корректуру я читаю не для того, чтобы исправлять внешность рассказа; обыкновенно в ней я заканчиваю рассказ и исправляю его, так сказать, с музыкальной стороны, - писал он В.М. Соболевскому. "Пожалуйста, пришлите корректуру, так как рассказ еще не кончен, не отделан и будет готов лишь после того, как я перепачкаю вдоль и поперек корректуру. Отделывать я могу только в корректуре, в рукописи же я ничего не вижу", - пишет он Ф.Д. Батюшкову, редактору журнала "Cosmopolis".

Интересно замечание Чехова в письме Батюшкову от 15 декабря: "Вы выразили желание (...) чтобы я прислал интернациональный рассказ, взявши сюжетом что-нибудь из местной жизни. Такой рассказ я могу написать только в России, по воспоминаниям. Я умею писать только по воспоминаниям и никогда не писал непосредственно с натуры. Мне нужно, чтобы память моя процедила сюжет и чтобы на ней, как на фильтре, осталось только то, что важно или типично".

В письме своему постоянному корреспонденту редактору газеты "Новое время" А.С. Суворину Чехов жалуется на невозможность продуктивной работы в тех условиях, где он живет, и на мучающее его безделье: "Я ничего не делаю, только сплю, ем и приношу жертвы богине любви. Теперешняя моя француженка очень милое доброе создание 22 лет, сложена удивительно, но все это мне немножко прискучило и хочется домой". В другом письме: "Я обленился, как араб, и ничего не делаю, решительно ничего и, глядя на себя и на других русских, все больше убеждаюсь, что русский человек не может работать и быть самим собой, когда нет дурной погоды". Конечно, это преувели-

стр. 20

чение: "Пишу маленький роман", - сообщал Чехов Суворину в декабре 1897 г. Очевидно, он имел в виду рассказ "У знакомых" или рассказ "Ионыч". Во всяком случае, становится ясно, что замыслы рассказов и мысленная работа над ними у А.П. не прекращались.

Резкую границу в отношении Чехова к Суворину положило дело Дрейфуса, офицера французского генерального штаба, обвиненного по ложному доносу в измене и шпионаже. С самого начала Чехов был уверен в невиновности Дрейфуса и всей душой был солидарен с Золя, выступившим в его защиту. Чехов пишет Суворину: "Зола - благородная душа, и я (...) в восторге от его порыва. Франция чудесная страна, и писатели у нее чудесные".

Дело Дрейфуса выявило для Чехова такие черты газеты "Новое время", которые он никак не мог принять. Об этом он пишет Суворину 6 февраля 1898 года: "Большие писатели и художники должны заниматься политикой лишь настолько, поскольку нужно обороняться от нее. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без них много..."

Чехов пишет о деле Дрейфуса и другим своим корреспондентам. Так, в письме Батюшкову читаем: "Громадное большинство интеллигенции на стороне Зола и верит в невиновность Дрейфуса. Зола вырос на целых три аршина; от его протестующих писем точно свежим ветром повеяло (...) "Новое время" просто отвратительно". В письмах братьям - о том же: ""Новое время" вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (...) и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем".

Особое место занимают письма Чехова к П.Ф. Иорданову, члену городской управы в Таганроге. Во-первых, Чехов и из Ниццы, как и из Мелихова или Москвы, заботится о пополнении Таганрогской библиотеки: "Всю эту зиму я был бесполезен для библиотеки (...) В мое отсутствие дома уже кое-что собралось (...) Деньги, которые собрались у Вас, Вы не тратьте, а копите их для постройки нового здания библиотеки...". В другом письме: "Чтобы положить начало иностранному отделению библиотеки, я купил всех французских классических писателей..." и т.д.

Во-вторых, начались хлопоты по установке памятника Петру I в Таганроге в связи с 200-летием со дня основания города. Чехов и здесь проявляет большую заботу, стремится привлечь к созданию памятника скульптора Антокольского. Он обещает Иорданову поговорить с Антокольским в Париже, и обещание это исполняет: будучи в Париже по дороге в Россию он встречается с Антокольским и договаривается с ним о памятнике. Он пишет Иорданову: ".. .Сегодня я был у Антокольского и сделал, кажется, больше, чем нужно: во- первых, завтракал и дал слово, что приду завтракать еще послезавтра, и во-вторых, получил от Антокольского для нашего будущего музея "Последний вздох", овал из гипса, верх совершенства в художественном]

стр. 21

отношении. Голова и плечи распятого Христа и чудесное выражение, которое меня глубоко растрогало...". Далее в письме сообщаются подробности о памятнике Петру Великому, о котором Чехов договорился с Антокольским.

В письме уже из Мелихова Чехов подробно обсуждает с Иордано-вым место в городе, где следует воздвигнуть памятник. Позднее, когда памятник к юбилею города был заложен, Иорданов приносит благодарность Антону Павловичу за содействие, причем Чехов по своей манере отвечает, что хлопотал о памятнике не он, а сам Иорданов.

А.П. Чехов заботится и о многом другом: в письме В.А. Гольцеву он предлагает через франко-русское агентство в Ницце содействовать продаже библиотеки журнала "Русская мысль"; в письме Суворину выражает озабоченность судьбой журнала "Хирургия": "Я должен спасать ее во что бы то ни стало". Когда судьба этого издания была решена положительно, Чехов получил от редактора журнала Дьяконова теплую благодарность за поддержку: "Вы так много сочувствовали мне в этом деле и так поддерживали меня в минуту горести, что я не сомневаюсь и в настоящую минуту радости встретить с Вашей стороны искреннее и бодрящее сочувствие", - писал Дьяконов.

Лидии Стахиевне Мизиновой Антон Павлович из Ниццы написал всего три письма. При этом интересен эпизод, спровоцированный хлопотами Лидии Стахиевны и Ольги Петровны Кундасовой о материальной помощи Чехову. Ему пришлось писать письмо с отказом от помощи некоему Я.Л. Барскову, редактору журнала "Детский отдых". Как всегда, Чехов делает это чрезвычайно деликатно: "Не знаю, как благодарить Вас (...) Вы обязали меня своим участием на всю жизнь" и далее в том же письме: "Нет надобности присылать мне деньги (...) вместо денег пришлите мне что-нибудь интересное почитать..."

В письме же Л.С. Мизиновой Чехов высказался весьма жестко: "Зачем я поддался Вашим убеждениям и написал тогда Кундасовой? (Кундасова - хорошая знакомая Чехова, называвшаяся им также прозвищем "астрономка". - Н.А. ). Вы лишили меня моей Reinheit. Если бы не Ваши настоятельные требования, то, уверяю, я ни за что бы не написал того письма, которое теперь желтым пятном лежит на моей гордости. У меня, главным образом благодаря Ольге Петровне, может развиться мания преследования. Не успел очнуться от письма Барскова, как получил две тысячи рублей от левитановского Морозова (Морозов С.Т., владелец имения Успенское. - Н.А. ). Я не просил этих денег, не хочу их...". Позднее Антон Павлович деньги Морозову отослал.

Интересно также его мнение относительно предпринятой Мизиновой попытки открыть модную мастерскую. В этом намерении Антон Павлович ее поддержал, что явствует из его письма от 27 декабря 1897 г. Вместе с тем в этом письме он пишет: "Желаю Вам (...) отлич-

стр. 22

ного настроения. При Вашем дурном характере последнее необходимо, как воздух, иначе от Вашей мастерской полетят одни только перья". Сестре же по этому поводу писал: "Что Лика и как ее мастерская? Она будет шипеть на своих мастериц, ведь у нее ужасный характер. К тому же она очень любит зеленые и желтые ленты и громадные шляпы, а с такими проблемами во вкусе нельзя быть законодательницей мод и вкуса. Но я не против, чтобы она открыла мастерскую. Ведь это труд к а к бы то ни было".

Вот эти желтые и зеленые ленты, которые, с точки зрения Чехова, свидетельствуют об отсутствии вкуса у Мизиновой, позднее отразились в его пьесе "Три Сестры". Там Ольга упрекает Наталью Ивановну в том, что у ней зеленый пояс: "Ольга. На вас зеленый пояс! Милая, это нехорошо! Наташа. Разве есть примета? Ольга. Нет, просто не идет... и как-то странно".

В письмах из Ниццы мы находим советы Чехова молодым литераторам, к которым он обычно относился очень внимательно.

Так, в письме Е.М. Шавровой-Юст он пишет: "Рукопись непременно пришлите, жду (...) не ленитесь"; в другом письме: ""Гипнотизер" -эти хорошенький рассказ; только жаль, что первая половина его несколько растянута в ущерб второй, и жаль, что Вы ничего не сделали из Жени, которая является лишним колесом в часах; она не нужна и мешает. (...) В заглавии "Идеал" слышится что-то мармеладное. Во всяком случае это не русское слово и в заглавия не годится".

Л.А. Авиловой он пишет по поводу опубликованного в "Петербургской газете" N 155 от 9 июня 1897 г. рассказа "Забытые письма": "Ах, Лидия Алексеевна, с каким удовольствием я прочитал Ваши "Забытые письма". Это хорошая, умная, изящная вещь. Это маленькая, куцая вещь, но в ней пропасть искусства и таланта, и я не понимаю, почему Вы не продолжаете именно в этом роде. (...) Я говорю про тон, искреннее, почти страстное чувство, изящную фразу... Гольцев был прав, когда говорил, что у Вас симпатичный талант (...)

Кроме "Забытых писем" во всех рассказах так и прут между строк неопытность, неуверенность, лень. Вы до сих пор еще не набили себе руку, как говорится, и работаете, как начинающая (...) Вы не работаете над фразой; ее надо делать - в этом искусство. Надо выбрасывать лишнее, очищать ее. (...) А Вы, не обращая внимания на мою критику, соберите еще кое-что и пришлите мне...".

Письма Чехова из Ниццы отражают его многообразные интересы, его живую, деятельную натуру, и это несмотря на ухудшение здоровья, о котором он прекрасно знал; то есть все, что мы подразумеваем под именем "Чехов", проявилось в полную силу в эту зиму 1897/98 гг.; проявились все особенности и достоинства этой великой и гуманной души.

Permanent link to this publication: