Libmonster ID: EE-337
Author(s) of the publication: С. Н. Глобачева

Нужно сказать, что в начале своего воцарения большевики в массе совершенно не были сорганизованы, мало что знали и мало что понимали, это ясно было видно по их растерянности и поступкам, и поэтому еще можно было с ними так разговаривать и поступать так, как я поступала, но с каждым днем они очень быстро ознакамливались с положением, крепли и начали проводить свою террористическую программу в жизнь.

Приехав с мальчиком и с пакетом на Гороховую улицу, где прежде помещалось градоначальство и жил градоначальник, в квартире которого мы часто бывали, я тщательно ко всему присматривалась. При входе в дом, прямо против входной двери, в вестибюле на вышке стоял пулемет с двумя солдатами, не спускавшими глаз со входа. Войдя в комнату докладчика, юноши лет восемнадцати, я просила доложить большевистскому комиссару города Петрограда г. Урицкому о желании моем видеть его и дала для передачи ему записку с моей настоящей фамилией, указав в ней, что я пришла по делу произведенного у нас обыска. Докладчик ушел и, вернувшись, сказал, что у товарища Урицкого заседание, которое продлится очень долго, и поэтому все могут уходить домой. Там было кроме меня человек восемь еще, и все они ушли, а я осталась, сказав, что подожду, так как заседание когда-нибудь должно же кончиться. Пришла я на Гороховую в 9 часов утра и ничего не ела весь день. Прождав до 8 часов вечера, я увидела, что докладчик собирается уходить домой, и уговорила его еще раз доложить Урицкому обо мне. Он пошел и, вернувшись, сказал, что Урицкий пришлет за мною, когда освободится, и ушел. Я думала, что докладчик меня обманул, но, действительно, через полчаса спустился с лестницы бывший камердинер градоначальника, который знал меня лично, и провел меня наверх.

Много было слухов в городе о массовых расстрелах каждую ночь в подвалах дома на Гороховой улице, поэтому я, ожидая свидания с Урицким и желая узнать, насколько слухи правильны, подошла к сидевшему часовому и начала его спрашивать, давно ли он здесь, сколько ему платят, правда ли, что каждую ночь здесь в подвалах расстреливают людей, и так как парень он был бесхитростный, видно, недавно из деревни, то охотно ответил мне, что здесь он находится часовым уже два месяца, жалование получает 250 рублей в месяц на своих харчах, как он выразился, про расстрелы ничего не слыхал и если бы таковые были, то солдаты- часовые, которых он сменил, наверное говорили бы об этом. Было ли это так, как он рассказывал, - не знаю.


Окончание. См. Вопросы истории, 2002, NN7-11.

стр. 71


Поднявшись наверх, я увидела в столовой за столом человек 20 большевиков, большей частью молодых в военной форме "хаки", которые ужинали. Наслушавшись о том, что они всего имеют в изобилии, я с интересом рассматривала их еду. Перед каждым была поставлена небольшая тарелка с кашей, стакан чаю, два кусочка сахара возле блюдечка и небольшой кусок хлеба. Войдя в другую комнату, смежную со столовой, и увидев много людей, я спросила, кто из них Урицкий, и тогда подошел ко мне прилично одетый человек в штатском платье, европейского типа еврей, и повел меня в свой кабинет, попросив сесть. Узнав, в чем дело, сказал, что пока ему еще не доставили моих бумаг, что их, может быть, и нет еще здесь, а поэтому он сейчас не может ничего мне сказать, и чтобы я зашла дня через два-три. На это я ему ответила, что сижу здесь с раннего утра и мне так трудно было добраться до него, что вряд ли я смогу увидеть его во второй раз, а что бумаги находятся уже здесь, я знаю, так как сама сопровождала мальчика с пакетом сюда и они посланы под таким-то номером. Урицкий, записав номер, позвонил и приказал вошедшему человеку принести ему этот пакет запечатанным, не вскрывая его. Дожидаясь бумаг, я сидела и слушала доклады, которые ему делали, и, по моему мнению, он давал вполне разумные распоряжения.

Принесли пакет, и мы вместе разбирали бумаги. На мой взгляд, он их только слегка просматривал и отдавал мне, я же очень волновалась, чтобы Урицкий не прочитал некоторых бумаг со сведениями относительно работающих на них людей и старалась чуть ли не выхватывать их из рук Урицкого. Один же план, составленный мужем по просьбе квартирантов для охраны домов от сильно развившихся тогда грабежей и нападений на квартиры, он оставил у себя, сказав, что это им пригодится. Дома страшно волновались за меня, что я так долго не возвращаюсь, предполагая всякие ужасы, могущие произойти со мной. Когда я уходила от Урицкого, поблагодарив его, он мне сказал, что должен меня предупредить, что если будет второй обыск, то кончится это очень плохо.

Мучилась я над решением вопроса, знал ли он, что я жена начальника Охранного отделения, фамилию свою я от него не скрыла, а по своему положению он должен был знать, кто я такая. Удивляло меня также и то, что за все время, что я была у него, он ни разу не спросил, кто мой муж и чем он занимается, и потом его странное предупреждение - все это было тайной для меня и моего мужа, которая так и осталась неразгаданной. Ходили слухи, что Урицкий против массовых расстрелов и что в Москве расстреливают гораздо больше, чем в Петрограде при нем, но тем не менее через две или три недели после моего посещения Урицкий был убит одним молодым евреем, якобы возмущенным расстрелами офицеров. Пышные похороны устроили большевики Урицкому, и процессия с его телом под роскошным балдахином двигалась в течение нескольких часов по главным улицам Петрограда. Большевики были во всевозможных формах и несли бесчисленное количество плакатов с разными угрожающими надписями и призывами. Таких богатых похорон, я думаю, не было ни у одного царя в мире.

После смерти Урицкого началось что-то ужасное, жить стало невмоготу, каждую ночь подъезжали к домам грузовики, забирая людей на расстрел. После обыска у нас мы, боясь второго, перебрались из квартиры генерала Казнакова в квартиру одного морского офицера, уехавшего с женою и с маленьким сыном на юг. Сдал нам ее его отец с мебелью и со всеми хозяйственными приспособлениями. Потом этот морской офицер с женой и ребенком были убиты большевиками в Ялте. Фамилия его была немецкая - Шумахер, и так как немцы в то время имели большое влияние на большевиков, то эта прибитая дощечка на дверях с его немецкой фамилией спасала нас, быть может, до поры до времени от них. По той же причине, я думаю, большевики не трогали генерала Казнакова, который еще до войны был в хороших отношениях с немецким послом, назначенным после заключения мира с большевиками в Петроград. Скоро, однако, было уже опасно оставаться и в этой квартире, уже по несколько грузовиков каждую ночь подъезжали к домам и

стр. 72


обыскивали каждую квартиру. Я не смыкала глаз все ночи, прислушиваясь к проезжавшим грузовикам, поднимающемуся лифту: на каком этаже он остановится. Это была не жизнь, а сплошное мучение. Швейцар дома, который был и при царском режиме, ненавидел большевиков, называл мужа по- прежнему "ваше превосходительство" и предупредил меня, что если ночью придут большевики, то он даст предупредительных три звонка, и муж должен тогда спуститься по черной лестнице, а он выпустит его на улицу. Это было малым утешением, так как большевики обыкновенно шли и по парадной и по черной лестницам одновременно. Наконец, грузовики их добрались до соседних с нами домов, и медлить было нельзя, надо было что-нибудь предпринять. Решено было, что мой муж отправится к моему брату, артиллерийскому офицеру, которого комитет солдат выбрал своим начальником, но брат не захотел у них оставаться и уехал к своей семье в Гатчину.

В тот день, когда муж готовился уже уехать в Гатчину, он вдруг по какому-то предчувствию передумал и отправился только на следующий день вечером; я послала сопровождать мужа своего сына и сказала ему, чтобы он сперва сам зашел к брату узнать, все ли благополучно, а потом уже пошел за мужем, который должен был пока оставаться на станции. Сын застал жену и детей брата в отчаянии: накануне, именно когда муж, по предчувствию, отменил свою поездку туда, брата арестовали и отвезли куда-то, и он так и погиб у большевиков. Муж с сыном сейчас же вернулись из Гатчины домой, в Петроград. На следующий день, заручившись письмом от знакомых к кассирше спальных международных поездов, мы отправились за билетами, но, хотя кассирша очень хотела исполнить просьбу наших знакомых, она ничего не могла сделать, так как все билеты были уже проданы на два месяца вперед, и даже все стоячие места в коридорах. С отчаянием возвращались мы, не имея уже надежды выбраться из Петрограда, где каждый проведенный лишний день и ночь означали смерть. Когда мы проходили мимо кассира, продававшего билеты на обыкновенные поезда, меня что-то кольнуло в сердце, и я предложила мужу стать тут в очередь - это была соломинка, за которую мы, утопающие, ухватились, так как все стоявшие в очереди до нас отходили от кассы, узнав, что и тут все билеты давно проданы, но только тогда, когда кассир уже вывесил объявление, что все билеты распроданы, мы с мужем двинулись к выходу, и вдруг совершилось действительно чудо, вошла какая-то дама и громко выкрикнула "Кому нужен билет?". Мигом очутилась я около нее, заявив, что мне он нужен, и когда ее тут же окружили другие, билет был уже у меня в руках, и я за него платила деньги, не зная, куда с ним можно ехать и когда, но все равно, куда бы то ни было, но мужу надо было уехать из Петрограда. Когда же я спросила эту даму, куда этот билет годен, то, к нашей великой радости, ответ был - "в Оршу", именно туда, куда нужно было ехать мужу - на юг.

Билет был на поезд, отходящий в этот же самый день в два часа дня, времени оставалось у нас очень мало, так как было уже 11 часов утра, и мы почти бегом отправились домой, покупая по дороге кое-что из съестных припасов у продававших их на улице дам. Дома уложили немного белья и купленные припасы в маленький ручной чемоданчик, и я проводила мужа на вокзал, держась в стороне, чтобы не навлечь на него внимания своим волнением, так как швейцар нашего дома предупредил нас, что на вокзалах уже арестовывают многих уезжающих. Когда поезд отошел, я вздохнула с облегчением. У нас был уговор с мужем, что по приезде в Оршу он сейчас же пришлет условную телеграмму на имя одной знакомой старушки, а вторую - на ее же имя, когда он уже будет на другой стороне, вне досягаемости большевиков. Вечером я после многих и многих бессонных ночей крепко заснула, не страшны мне были ни грузовики, ни лифт, где он именно остановится.

На следующий день ночью пришла телеграмма из Орши, а потом и вторая, но этой последней я не очень доверяла, зная, что муж для моего успокоения мог послать ее из Орши еще не перейдя большевистской границы, что в действительности и было. Муж потом рассказывал, что он спасался от про-

стр. 73


верки паспортов большевиками тем, что все время переходил из одного вагона в другой, в промежутки скрываясь по уборным. Он ехал в купе с двумя дамами, и они перезнакомились, они тоже ехали на юг. Приехав в Оршу, все они остановились у железнодорожного сторожа переночевать, и утром муж попросил этих дам взять его чемоданчик и перевезти вместе со своими вещами через большевистский пропускной пункт, сам же он не рискнул переправиться этим путем, где большевики проверяли паспорта, а пошел окольной дорогой к стоящему на посту у границы часовому и сказал, что ему надо за справкой пройти на товарную станцию, которая находилась уже на другой стороне, и что он сейчас же вернется. Видя, что у мужа нет никакого багажа с собой, часовой его пропустил.

Попав на станцию, которую занимали немцы после мира с большевиками, муж подошел к немецкому офицеру, назвал себя и тот, взяв под козырек, провел его к поезду, уходящему в Киев. Я же с детьми оставалась еще два месяца в Петрограде, и во время нашего пребывания там произошло зверское убийство Царской семьи в Екатеринбурге. Сперва пошел по городу смутный слух об этом, но никто не хотел ему верить, а большевики молчали, видимо, не решаясь объявить об этом, и выжидали, как будет реагировать на этот слух население, но, когда все оставалось спокойным, они через неделю объявили, что "в ночь с 16 на 17 июля 1918 года по приговору местного совета рабочих и солдатских депутатов расстрелян был бывший царь Николай, его жена Александра Федоровна и дочери Ольга, Татьяна и Мария". О наследнике и Анастасии не было ни слова. Меня это поразило, и я обратила внимание других на это обстоятельство, но они решили, что просто по ошибке газета не напечатала этих имен тоже. Я же часто задумывалась над этим, и, когда (мы были уже в Америке) появилось сообщение о самозванке Анастасии, мне вспомнилось объявление большевиков об убийстве царской семьи.

Оставаясь в Петрограде, я постоянно наведывалась в украинский комитет, чтобы поторопить выдачу нам украинских паспортов, так как, когда муж был еще в Петрограде, он приписался с нами к образовавшемуся тогда украинскому комитету для выдачи нам украинских паспортов на основании того, что он родился в Екатеринославе, но сам он, не дождавшись этого паспорта, уехал, и я продолжала ходить в комитет, пока не получила их. Нужно было только еще взять разрешение на выезд от комиссариата внутренних дел, но я боялась, что если я явлюсь за необходимым разрешением, то меня могут задержать как заложницу, и поэтому не рискнула пойти туда, а выехала с детьми из Петрограда без этого разрешения.

Через полчаса после отхода поезда начался обход большевиков для проверки паспортов. К нам в купе вошел маленький еврей с двумя солдатами и потребовал от меня документы. Я подала ему наши украинские паспорта, он спросил, нет ли у меня еще других документов, и на мой отрицательный ответ заявил, что эти документы он мне не отдаст и я буду высажена на станции "Дно", куда поезд должен был прийти через некоторое время. Я страшно взволновалась и спросила его, кто он такой, чтобы удерживать мои документы. "Я комиссар", - ответил он. "Покажите ваши бумаги об этом", - сказала я. Он послушно вынул какую-то бумагу и передал мне, и тогда я спрятала ее за спину, сказав, что я тоже не отдам его бумаги. Он сильно растерялся и обратился к солдатам со словами: "Товарищи, да что же это такое?" Те тупо и апатично смотрели на все это и ничего ему не ответили. Я одумалась и отдала ему его бумагу и легла уснуть. Дети волновались, а я их успокаивала, уверяя что раз я могу спать, то значит все обойдется благополучно.

Поезд подошел к станции "Дно", и пассажиры, которые волновались за меня во время моих пререканий с комиссаром, разбудили меня, постучав в дверь, и посоветовали самой пойти к большевистскому коменданту, куда уже побежал с бумагами комиссар. Дождь лил как из ведра, была уже ночь, я выскочила в одном платье и побежала по направлению, где находился кабинет коменданта, как вдруг мчится ко мне навстречу этот комиссар и сует мне

стр. 74


мои документы в руки со словами: "Можете ехать дальше". Это была вторая загадка, как и у Урицкого, которая осталась тоже неразгаданной. В эту же ночь с нашего поезда на станции "Дно" были высажены 30 семейств, даже с маленькими детьми, и без всякого своего багажа. Мы же отправились дальше и, когда прибыли на станцию Витебск и к поезду подходили крестьянки с целыми караваями хлеба для продажи, мы не могли понять, страшно изнуренные длительной голодовкой, что видим целые хлебы, которые продают здесь свободно и в изобилии.

Наконец мы прибыли в город Оршу, и надо было представить все имеющиеся вещи большевикам из ЧК для осмотра. Я выставила две корзины; в одной находились военные вещи моего мужа, заказанные еще до революции, которые я взяла из магазина перед отъездом с собою, это было новенькое генеральское пальто на шелковой подкладке, с погонами, и две пары высоких лакированных сапог, так как я думала, что все эти вещи пригодятся, когда кончится эта кошмарная большевистская кутерьма. Вещи эти я положила на дно, а сверху прикрыла детскими вещами и книжками. Мои знакомые были в ужасе, что я беру эти вещи, и настаивали, чтобы я хотя бы отпорола подкладку и сняла погоны, но я как-то сильно верила в мое тогдашнее везение и все повезла как было. Дети мои знали, в какой корзине находятся эти вещи, и, когда большевики подошли и потребовали, чтобы я открыла одну из них, моя дочь, волнуясь, указала на ту, в которой их не было, и тогда большевики, потребовав от меня ключи, сами открыли именно ту, в которой эти вещи находились. Запустив руку в середину, один из них вытащил сапог. "Что это?" - спросил он. "Как видите, сапог", - спокойно ответила я, и он, вытащив другой, сразу запустил руку на самое дно, где лежало пальто. Признаться, я перепугалась и по какому-то наитию вдруг закричала на них, что они перерывают мне всю корзину, которую я сама должна буду опять укладывать, а не они и что в ней только книжки и детские вещи. Очевидно, это подействовало на них, так как другой большевик, смотревший на производимый осмотр корзины, по-видимому, старший, приказал своему товарищу, чтобы он не перетряхивал так всего и уложил бы все аккуратно обратно. Закрыли корзину и вернули мне ключи, и, таким образом, я не ошиблась, и мне опять повезло.

Со станции мы отправились ночевать в находящуюся недалеко в городе еврейскую гостиницу "Серебряный якорь", но не успели мы заснуть, как раздался сильный стук в дверь с требованием открыть ее немедленно - это были большевики, которые кого-то искали, как мы узнали на следующий день. За дверьми послышался какой-то разговор, очевидно, хозяин гостиницы, сопровождавший обход, сказал им, что в этой комнате находится женщина с двумя детьми, так как не успели мы вскочить с постели, как раздался опять тот же голос и сказал: "Можете спать".

На следующий день с самого раннего утра начались мои мытарства по переходу через границу. Сперва побежала я узнавать, как можно переправиться через большевистскую границу без разрешения. Извозчики раньше брались за 3-4 тысячи рублей перевезти желающих. Таких денег у меня не было, но теперь они боялись это делать, так как всюду в поле и по дорогам были расставлены конные патрули, которые возвращали их и арестовывали вместе с пассажирами. Оставался мне один только путь - отправиться в большевистский местный комитет и объяснить, что я должна была экстренно выехать и не имела времени взять разрешение на выезд от комиссариата внутренних дел.

Придя туда, я обратилась к секретарю комитета, молодому человеку, еврею по фамилии Семкин, но он сказал мне, что без разрешения ничего сделать нельзя, и посоветовал пойти к начальнику украинского отряда, который как раз должен был перевести через большевистскую границу группу украинцев, и попросить его записать и меня в эту группу. Побежала я туда, но начальник украинского отряда не решался записать меня без письменного разрешения комитета большевиков. Что делать? Я просто теряла голову и

стр. 75


помчалась обратно в комитет; там в смежной комнате было много народу, и мне сказали, что рядом идет совещание комитета о немедленном закрытии границы, и никто больше не будет пропущен. Если закроют границу, подумала я, и уйдет украинский отряд, то я с детьми уже никогда не выберусь от большевиков, и я решилась на отчаянный шаг. Вскочив в комнату заседания, где было 12 человек большевиков, я подбежала к секретарю Сем кину и сунула ему бумагу в руки с просьбой сейчас же подписать ее, так как начальник украинского отряда готовится уходить. Семкин нерешительно повертел бумагу в руках и затем обратился к комитету с объяснением в чем дело. Тотчас же выступила одна полька-большевичка, единственная женщина, находящаяся в этом комитете (фамилию ее не помню), и требовала немедленно отправить меня обратно в Петроград. Я стояла вся бледная перед столом, за которым заседали большевики, ее требование безумно возмутило меня, и я, обратившись к ней, сказала: "Удивляюсь, вы сами женщина и можете быть такой бессердечной, чтобы требовать отправки моей с детьми обратно в Петроград, вы что ли дадите мне денег на обратный проезд туда, так как я денег не имею". После моего такого бурного выступления заговорил мужчина средних лет, доктор-еврей, как я узнала потом, по-видимому, он председательствовал и сказал, что, по его мнению, на этот раз надо пропустить меня, но написать в Петроград, чтобы таких случаев больше не было. Обрадовавшись, я обратилась опять к польке и сказала: "Как видно, мужчины гораздо лучше Чем вы, женщина". После моих слов все мужчины присоединились к мнению председателя, и разрешение было мне дано. Выбежала я оттуда, и бегом отправилась к начальнику украинского отряда, и поспела как раз вовремя, так как он с украинской группой уходил, и телеги, нагруженные бедным имуществом, уже двинулись гуськом вперед. Оставался еще только один большевистский пункт осмотра вещей и людей, которых раздевали совсем, рассчитывая найти что-нибудь спрятанное на них, но, к счастью, к началу этого осмотра приехали большевики, забрали своих большевичек на какое-то празднество, а пункт велели закрыть совсем. Наконец освободившись от всех осмотров, двинулись мы пешком черепашьим шагом и добрались до деревни Пустынки на берегу Днепра, где должны были дожидаться парохода, чтобы он доставил нас в город Киев.

Два дня и две ночи пробыли мы в этой деревне, большая часть людей оставалась ночевать на берегу реки при разведенных кострах, а некоторые, в том числе и я, отправлялись по хатам, чтобы хоть на лавках вздремнуть немного. Немцы-солдаты, квартировавшие в этой деревне после заключения мира с большевиками, подходили к кострам, предлагали горячее кофе и папиросы и расспрашивали про большевиков. Зажиточные же крестьяне с ужасом прислушивались к тому, что мы им рассказывали. На третий день пришло известие, что пароход не может прийти за нами, так как с обоих берегов Днепра его обстреливают большевики, и решено было идти пешком за несколько верст на товарную станцию, занимаемую немцами, и там погрузиться в вагоны. Был прекрасный осенний день, когда мы двинулись в дорогу. Наш караван - телеги медленно двигались, поскрипывая, воздух был удивительно свежий и прозрачный, шли мы лесом, и солнце освещало наш путь, проникая через верхушки деревьев, а пожелтевшие уже листья блестели и шуршали под нашими ногами. Картина была умиротворяющая, и я в первый раз почувствовала какое- то успокоение в душе.

В пути познакомились с некоторыми симпатичными людьми, тоже из Петрограда, с которыми мы потом все время поддерживали дружеские отношения в наших последующих странствиях. Прибыв на станцию, мы расположились по вагонам третьего класса (других там не было) и таким образом добрались до города Гомеля, почти целиком населенного евреями. Грязь на мостовых была непролазная, и когда дети, я и еще одна дама сели на извозчика, то я от усталости представляла из себя какое-то безжизненное тело, толкаемое из стороны в сторону тряской коляски по ухабам; дети меня поддерживали, чтобы я не выпала при толчках, но если бы это случилось, то я

стр. 76


так и осталась бы лежать в этом болоте, так как не имела бы больше ни сил, ни даже желания подняться. Приехали мы в гостиницу, на этот раз под названием "Золотой якорь", я от усталости физической и моральной ничего не сознавала, бросилась на кровать одетой и так и проспала до утра, ничего не видя и не слыша, а вместо меня всем распоряжались дети и знакомая дама.

На следующий день, не задерживаясь в Гомеле, мы укатили в Киев. Поезд двигался страшно медленно, иногда часами почему-то стоял в открытом поле, провизия вся вышла, которую мы захватили с собою, и на одной из долгих остановок в поле я вышла и обходила вагоны снаружи: не найду ли немного хлеба у солдат, ехавших в теплушках. И действительно, один сердобольный солдат отрезал мне половину своего хлеба за 3 рубля, которым я поделилась с детьми и дала кусок сидящему какому-то пассажиру напротив нас, смотревшему на хлеб голодными глазами. Во время пути в Киев на одной из станций вошел в наш вагон какой-то пассажир, оказавшийся мастером на одном из заводов в Екатеринбурге. Он рассказал, что бросил завод, так как нельзя было вытерпеть всего того, что творили рабочие. Они разбивали дорогие машины, никаких распоряжений не выполняли, никого не слушались, буйствовали и пьянствовали. Он бросил все и убежал, а теперь ехал к своей семье. На мой вопрос про Царскую семью он подтвердил, что она была расстреляна, а когда я сказала, что мне показалось странным, что большевики, объявляя о расстреле царской семьи, не упомянули в числе расстрелянных Наследника и Анастасию, то он ответил, что про Анастасию он ничего не знает, а что касается Наследника, то упорно ходили слухи по городу Екатеринбургу, что он умер до расстрела Царской семьи, от потрясения, когда взорвалась бомба недалеко от окна, у которого он стоял.

Наконец после разных мытарств добрались мы до города Киева, застали мужа живым и невредимым, он уже был на службе в Департаменте полиции (Державная варта) при гетмане Скоропадском и жил у брата своего, доктора, и мы тоже временно поселились там. Когда мы приехали в Киев, наш организм был страшно истощен длительной голодовкой и мы никак не могли насытиться. Уходя из дому, в течение дня мы только и делали, что переходили из одной булочной или кондитерской в другую, съедали неимоверное количество булок, пирожных, пили кофе по несколько раз в день и все же оставались еще полуголодными. Жители Киева смотрели на нас с изумлением, видя такое количество булок и пирожных, поставленных на нашем столе, которые мы быстро уничтожали, но мы не обращали никакого внимания на их удивление - нам было не до того, так как мы знали, что сытый голодного не понимает.

На почве нашего хождения по кондитерским случались и курьезы. Так, например, расставшись, мы отправлялись порознь домой, но где-то на полпути неожиданно опять встречались в какой-нибудь булочной или кондитерской и ели, ели без конца, и это продолжалось до тех пор, пока наш организм не требовал уже такого сверхнормального питания.

Киев производил прекрасное впечатление. Замечательно красивый был огромный купеческий сад на горе с видом на реку Днепр, с большой красивой раковиной посередине, где в спокойное время по вечерам играла музыка. В Киеве была знаменитая Киево-Печерская лавра, очень чтимая православными, куда стекалось бесчисленное количество паломников со всех концов России, были также в Киеве многие красивые своеобразные здания. Во время нашего пребывания в Киеве нам пришлось увидеть ужасную картину. Как-то шла я с детьми по одной из улиц Киева, и мы увидели, что из церкви выносят четырнадцать гробов, чтобы увезти их на кладбище. В этих гробах были четырнадцать трупов молодых белых офицеров, зверски замученных большевиками. Офицеры эти стояли на бивуаке в одной маленькой деревушке, когда их ночью окружили украинские большевики и, захватив их, надругивались над ними, срезая губы, поджигая свечкой носы, вырывая глаза и отрезая уши. Жутко даже и теперь вспомнить об этом и думать, до чего только могут дойти люди-звери.

стр. 77


Пробыв некоторое время у брата мужа, мы перебрались в гостиницу Гладынюк, и хотя белые занимали еще Киев, но мы жили как на вулкане, ежедневно ожидая прорыва фронта белых и прихода украинских большевиков. И действительно, вскоре после нашего переселения в гостиницу, вошли в Киев, после упорного боя с белыми, петлюровцы, то есть те же большевики-украинцы под предводительством Петлюры, их вожака, бывшего сельского учителя. Входили они очень торжественно, с музыкой, но были встречены белыми, остававшимися в городе, пулеметным огнем.

Мы стояли как раз на улице при вступлении большевиков и вбежали в какие-то ворота, когда началась стрельба, которая длилась недолго, так как белые должны были отступить и покинуть город. Как-то, вернувшись домой в первые дни прихода петлюровцев, к мужу подошел хозяин гостиницы и посоветовал ему скрыться, так как в этот день пришли уже большевики в гостиницу, арестовали двух полковников и увели их с собою на расстрел. Муж вечером же отправился к брату, а я должна была с детьми оставаться пока в гостинице. Я пошла провожать мужа и, возвращаясь поздно ночью в гостиницу, невольно остановилась, пораженная необычайным видом, открывшимся перед моими глазами. Всюду по дороге, по которой я шла, горели огромные костры и стояли освещенные огнем солдаты-большевики, греясь около них и поставив ружья в козлы; большое зарево пожара далеко расстилалось по небу, и все время разрывались снаряды над вокзалом, разрушая его, немного же поодаль от жарева на чистом темно-синем небе мириады звезд и полная луна спокойно освещали землю, на которой проливалось столько невинной крови. Контраст был непередаваемый, и я несколько времени, потрясенная этой картиной, не сознавала даже опасности от разрывающихся недалеко снарядов, но, наконец, отправилась дальше в поисках какой-нибудь пищи для детей, а так как в гостинице ничего съестного не было и с приходом Петлюры все магазины сразу закрылись, то мне пришлось довольно долго побродить по улицам, пока я не наткнулась на какую-то лавчонку, еще открытую в такое позднее время, и, купив колбасы и хлеба, вернулась домой. Поужинав принесенными мною припасами, мы легли спать.

Поздно ночью раздался громкий стук с требованием открыть двери. Сын, спавший в первой комнате, накинув пальто, открыл ее. В дверях стоял, весь бледный, управляющий гостиницы, два офицера и несколько солдат с ружьями. Офицеры вошли в первую комнату, а солдаты оставались стоять в дверях; я с дочерью спала в другой комнате с альковом. "Где генерал?" - спросил один из них. Лежа, не вставая с постели, я ответила, что он уехал по делам, но куда - не знаю, а на вопрос, когда муж вернется, сказала, что недели через две-три. Тогда офицер, одетый в украинскую форму и с косичкой на черепе, на ломаном украинском языке (очевидно это был русский, заделавшийся украинцем) сказал, что за мужем они придут, когда он вернется, а мне приказал немедленно очистить комнаты, так как они нужны для штаба Петлюры. Была ночь, и меня так возмутила наглость этого офицера, что я вскочила с постели, накинув на себя пеньюар и туфли на босу ногу, и выбежала к ним. Проходя мимо зеркала и увидев себя в таком виде, я невольно горько улыбнулась. Горячо спорила я с ними, доказывая, что не могу же я выбрасываться ночью на улицу вместе с детьми и вещами. Офицер в русской форме стал уговаривать украинского, чтобы он не настаивал на немедленном освобождении помещения, но тот ломался, упрямился и, наконец, уступив, "милостиво" разрешил нам остаться до утра. Конечно мы уже не могли уснуть всю ночь, и, как только большевики ушли, я побежала вниз, в контору, посмотреть, как нас записали в гостинице, то есть откуда мы прибыли, так как я боялась, что если поместили адрес брата мужа, где мы жили до переезда в гостиницу, то большевики могут отправиться туда и арестовать моего мужа. Но отмечены мы были в книге как приехавшие из Петрограда. Утром я отправилась к мужу и рассказала все как было. Решено было, что мы переберемся в Слободку - это поселок Черниговской губернии на другом берегу Днепра с маленькими отдельными домиками среди садов - и поселимся в

стр. 78


одном из них, где жил приятель брата мужа - инженер со старушкой матерью, бежавшие во время войны от немцев из Варшавы.

Приняв такое решение, я вернулась в гостиницу и вместе с детьми начала укладывать вещи. Около 12 часов дня подъехал военный грузовик, и к нам явился маленький украинский офицер, молодой, веселый и довольно вежливый. Он очень извинялся, что мы должны очистить комнату, но что штабу Петлюры некуда деваться, и, выразив свое соболезнование, что так быстро нам надо уходить, приказал вносить вещи штаба. Вносили без конца огромные ящики, но все они были наполнены только шампанским, вином и водкой, и сам этот офицер уже был навеселе, когда явился к нам. Пришлось перебираться нам опять.

Уложив веши, мы нагрузили их на извозчика, и сын отправился с ними на наше новое местожительство - поселок Слободку, где ждал нашего прихода. Началась снова наша кошмарная жизнь. Из Слободки мне с детьми нужно было каждый день отправляться в Киев, так как дети там учились, не желая пропускать учебное время, - куда бы мы ни прибывали, они, хотя и временно, посещали гимназии. Приходилось переходить из Слободки пешком длинный мост через Днепр и потом ехать паровозом с вагончиками по узкоколейке до Киева, по дороге к которому мы всегда видели лежащие на земле трупы людей. Уходя из дома, мы с трепетом возвращались домой - в ужасе, что, быть может, в наше отсутствие мужа арестовали и увели. Муж никуда не выходил, так как всюду ходили большевистские патрули, останавливая прохожих, проверяли документы и многих арестовывали. Наша жизнь в Слободке была довольно тяжелая, всем приходилось спать на полу на тюфяках, набитых соломой, так как кроватей не было, и только я одна пользовалась привилегией и спала на походной кровати. Старушка-хозяйка варила нам кофе по утрам и, жалея нас, топила печку в нашей комнате, чтобы мы, вернувшись, могли согреться, так как было уже холодно и снег лежал на дворе, а теплого у нас ничего не было. Обед мы брали у одной женщины, которая жила в одном из домиков напротив и сравнительно за очень малую плату кормила нас прекрасно. Она давала нам обед из трех блюд: первое суп, на второе или гуся, утку или курицу, или жаркое и сладкое.

Дети, возвратясь из гимназии, ходили за обедом, и когда приносили его, то расставляли блюда на двух стульях, которые только и были у нас в комнате; стола у нас не было, и наши хозяева не могли нам дать его, так как и у них, беженцев из Польши, никакой почти мебели не было и, таким образом, нам приходилось обедать или стоя, или сидя, кто мог поместиться на походной кровати. Видя такое полное довольствие всего, а главное припасов, в Киеве, мы часто грустно подумывали о том, что и здесь большевики скоро сделают свое пагубное дело, разрушат совсем так хорошо налаженную жизнь людей и начнется голод, нищета и расстрелы, как в Петрограде, что, действительно, произошло в очень короткий срок после вступления большевиков в Киев.

Однажды, возвращаясь домой в Слободку, я шла с детьми по одной из главных улиц Киева, и мы увидели стоявшую толпу мужчин, а навстречу нам шла простая бедная торговка с корзинкой яблок в руках и громко рыдала. Я спросила ее, чего она плачет, и она нам рассказала, что шел по улице молодой человек в штатском пальто, а из-под пальто чуть виднелась его военная форма, и шедший ему навстречу вооруженный солдат, заметив это, задержал офицера и потащил его к извозчику, чтобы увезти к коменданту, а может, и пристрелить по дороге, что она находилась в стоявшей толпе и, увидев это, вцепилась в руку солдата, плакала и кричала, что офицеры такие же люди, как и все, и требовала отпустить этого молодого офицера. Солдат вырвался, грубо оттолкнул ее, и она упала, а он отвез офицера неизвестно куда. Возмущенная тем, что никто из толпы мужчин не попробовал даже вступиться за офицера, которого тащил один только солдат, я обратилась к ним с упреком и заявила о своем недоумении, почему они оставались безучастными к происходящему на их глазах. "Мы не знаем, мы как будто были загипнотизированы кем-то", - ответили они.

стр. 79


Начались обыски и в поселке Слободка, надо было уезжать опять дальше. У нас были все те же две корзины, взятые с собой еще из Петрограда, но увезти обе было невозможно, и поэтому ночью прислуга наших хозяев вырыла глубокую яму в подвале и зарыла там корзину, которая была побольше, в которой между другими вещами находилось упомянутое уже генеральское пальто и лакированные сапоги мужа, с таким риском вывезенные мною из Петрограда. Муж ждал только удобного момента, чтобы уехать, и, воспользовавшись первой возможностью, отправился опять один в Одессу, а я с детьми поехала позже.

На вокзале, когда мы уезжали, творилось что-то невообразимое, все поезда были переполнены солдатами и жителями, спасающимися от большевиков, и все крыши вагонов были усеяны людьми. Мы едва-едва нашли место в третьем классе благодаря хорошим чаевым носильщику и его расторопности. Над нами сидели солдаты, спустивши ноги перед нашими лицами, ни выйти, ни повернуться нельзя было, воздух был ужасным, и у меня до того разболелась голова, что я не могла пошевельнуться, а все время по вагонам ходили разнузданные, шумливые, ругающиеся большевики- солдаты, кого-то разыскивая. При таких ужасных условиях мы все же, наконец, добрались до товарной станции Одесса, и нам нужно было пересесть на телегу и пробраться еще через украинский большевистский пост, который тоже осматривал все вещи. Подошел к нашей телеге солдат и, узнав, что у нас кроме носильных вещей и детских книг в корзине ничего нет, пропустил нас без осмотра; вероятно, ему надоела вся эта процедура и просто лень была осматривать. Пока мы ехали со станции до пункта осмотра, все время слышалась стрельба и несколько пуль просвистело мимо нас, очевидно, это был бой украинских большевиков с отступающими белыми. Проехав последнюю большевистскую зону, мы очутились в свободной пока от большевиков Одессе, так как там находились белые. Нашли мужа и поселились в гостинице "Франция".

Муж уже служил в Одессе, ведая разведкой, но не долго мы прожили и здесь. Вскоре начали циркулировать слухи, что большевики, отбрасывая белых, подходят к Одессе. Хотя белые показывали чудеса храбрости, но сила солому ломит, большевиков было много на фронте, а белых было сравнительно мало. Штаб белых начал отправлять свои семьи в Варну (Болгария), и муж принес для меня и детей билеты на отправляющийся туда пароход, но я отказалась ехать, заявив, что мы или поедем все вместе, или останемся с ним.

Прошло еще немного времени в таком тревожном положении. Союзники понемногу и незаметно стали покидать Одессу, и в один прекрасный день все же неожиданно для всех было приказано садиться на французский пароход "Кавказ". Грузили как-то поспешно, места на пароход брались с бою, без всякого порядка. Погрузился на этот же пароход и генерал Шварц, начальник обороны Одессы, и архиепископ Анастасий с духовенством, и при чудной погоде мы отошли из Одессы. Поместили нас в трюмах. Спали вповалку на нарах, покрытых какой-то неопределенно-грязного цвета травой. Я и еще одна знакомая дама не решались лечь на эти нары, противно было и жутко, так и казалось, что оттуда полезут всякие черви и насекомые, и поэтому мы просидели две ночи в столовой парохода, опершись руками об стол и дремали, но на третью ночь не выдержали, бросились в изнеможении на нары и уснули как убитые. Кормили нас всю дорогу какой-то похлебкой и фасолью.

Отплыв некоторое расстояние от Одессы, владыка Анастасий с духовенством вышли на палубу и отслужили молебен. Молились за оставшихся в Одессе, молились за всех нас, покинувших родину и плывущих навстречу неведомому будущему. Картина была торжественно грустная, с пением молитв, сверкающим солнцем и беззаботно весело кувыркающимися вокруг парохода дельфинами. Плакали не только женщины, но и многие мужчины.

Пробыв на пароходе 12 дней, мы прибыли в Константинополь поздно вечером и бросили якорь в Босфоре. Прекрасный вид представляли освещенные огнями дома на горе, внизу белый дворец султана с мраморной тер-

стр. 80


расой и спускающейся лестницей к морю, силуэт мечети Ай- Софии, выступающий в темноте, и [другие] мечети с их минаретами. Сняли нас с парохода и отправили на остров Халки, находящийся в ведении французов, и большинство беженцев поместили в греческом монастыре, который находился там же, на острове, на довольно высокой горе. Там расположились по комнатам, на полу, целые семьи, отгораживаясь друг от друга простынями, но как-то все сумели приноровиться ко всему и жили как бы в цыганском таборе, только не на воздухе, а в стенах греческого монастыря. Некоторые же из приехавших сняли комнаты у греков или турок.

Мы сняли комнату у одной гречанки-вдовы с дочерью, говорившими по-французски. На вид это была опрятная комната с мебелью, покрытой белыми чехлами, но ночью происходило что-то ужасное, так как из всех щелей и из под чехол мебели вылезали какие-то своеобразные, особо длинные клопы и не давали нам покоя, а на нашу жалобу хозяйке она равнодушно советовала нам собирать их. Везде в комнатах, снятых у греков, происходило то же самое, и можно было видеть, проходя ночью по улицам, мерцание свечей и движущиеся тени русских, занятых охотой на этих клопов. На следующий день [после] нашего приезда на остров Халки я встала утром и выглянула в окно. У колодца, окутанная с головы до ног в белый балахон, стояла черная африканка с кувшином на одном плече, уже наполненным водою, перед глазами сверкало море, и мула, взобравшись на минарет мечети, громко призывал правоверных к молитве. Все это было до того красиво после всех пережитых ужасов в России, что какое-то непередаваемое чувство спокойствия охватило меня, и не хотелось отойти от окна, как бы боясь, что все это сейчас исчезнет.

Остров Халки - это один из четырех Принцевых островов, расположенных недалеко от Константинополя и сообщавшийся с ним колесными маленькими пароходами - шеркетами. Местность на острове Халки довольно гористая, покрытая лесом, и на этих островах, "на Принкипо", когда-то заседала Лига Наций. Всем нам вообще неплохо жилось на острове Халки, и французы в лице коменданта и его помощников относились хорошо, были приветливы и вежливы. Большей частью кормили всех кроликами, которых мы никогда не ели, а отдавали нашей гречанке.

Прибыли мы на остров Халки летом, и погода была удивительно хорошая. Совершались часто прогулки по острову верхом на ослах, в особенности в лунные ночи. В то время в Греции был главой правительства Венизелос, которого, очевидно, константинопольские греки очень любили, так как часто ночью, когда они ездили верхом на ослах, то громко распевали всю ночь напролет, не давая никому спать, одну и ту же песню, восхваляя Венизелоса. Нам говорили, что константинопольские греки резко отличались по натуре от тех греков, которые находились в Греции. Греки на острове Халки проявляли большую скаредность и старались выжать из нас, беженцев, как можно больше денег, тогда когда бедные турки не хотели и не брали денег от некоторых беженцев, поселившихся у них, говоря, что, когда у них будут деньги, они тогда им, туркам, заплатят. Турки оказались очень симпатичными людьми, они относились с большим почтением и соболезнованием ко всем прибывшим беженцам, и в начале нашего приезда только и слышно было, как они указывали друг другу на нас и шептали "рус, рус". Они ведь впервые столкнулись в массе с мирно настроенными русскими - их прежним могучим врагом.

Самой [заметной] достопримечательностью на острове Халки был морской кадетский корпус, выстроенный на берегу моря, обнесенный высоким решетчатым железным забором. Перед корпусным зданием находился большой плац, на котором обучались морские кадеты, и всякий раз, встречая пароходики-шеркет, приходящие из Константинополя, что было для большинства живущих на острове Халки большим развлечением, мы останавливались перед железной решеткой и смотрели на маршировку и упражнения морских кадетов, одетых всегда очень чисто, в белой морской форме. Вскоре

стр. 81


по прибытии на остров Халки мы познакомились с директором морского корпуса, воспитанным и образованным человеком, а также со всеми морскими офицерами, говорившими по- немецки. Воюя против нас, русских, под руководством немцев, они выучились этому языку, и поэтому мы имели возможность разговаривать с ними, так как большинство прибывших русских на остров Халки были интеллигенция, говорящая тоже по-немецки. Все морские офицеры были воспитанные люди из лучших турецких семейств. Водили они нас осматривать корпус, гуляли с нами, и проявляли большое внимание, и очень интересовались всем, что происходит в России. Как-то мы, русские, гуляли целой компанией с ними, и один из них, женатый на сестре султана, объявил нам, что он находился на военном турецком корабле "Гебене", когда тот обстреливал Севастополь, и, узнав, что мы все там в то время были, сказал шутя, что если б он только знал, что мы там находимся, то конечно отдал бы приказ не стрелять, а другой молодой морской офицер, находясь в обществе русских барышень, клялся аллахом, что, узнав русских, он никогда не возьмет больше оружия против них.

Все это было очень мило и приятно было слышать и видеть такое отношение к нам - несчастным теперь беженцам. Гражданская турецкая публика тоже проявляла большое уважение и внимание к нам - русским. Приглашали в свой клуб и радовались как дети, когда мы, выучившись цифрам на турецком языке, выкликали их по-турецки, играя с ними в лото; это доставляло им громадное удовольствие, они одобрительно причмокивали, удивляясь, по-видимому, нашим проявленным способностям. Между греками, живущими на острове Халки, и турками была сильная вражда, и, когда мы хвалили турок, греки возмущались, доказывая, что мы их недостаточно знаем, и страшно их ругали.

Во время нашего пребывания на острове Халки я познакомилась с очень милой молодой еще супружеской парой, муж был турецкий морской офицер, а жена его очень симпатичная образованная англичанка, и мы часто проводили время вместе. Случился как-то на острове большой пожар, люди помчались помогать тушить его, и не обошлось без присутствия хулиганов, которые, пользуясь суматохой, начали грабить вещи. Англичанка с мужем присутствовали на этом пожаре, и она подробно мне о нем рассказывала. Турецкий полицейский, охранявший спасенные вещи, отгонял хулиганов, но не мог с ними справиться, так как они призвали еще своих товарищей на подмогу, и начался форменный грабеж, и только когда появились еще несколько полицейских, они были арестованы. Хулиганы эти оказались греками, и тогда греки, проживающие на острове Халки послали греческому патриарху телеграмму с воплем о том, что турки режут греков. Патриарх снесся сейчас же с английским командованием, и был прислан английский офицер для расследования, который расспрашивал как свидетельницу и мою знакомую англичанку и выяснил, как все дело обстояло.

Благодаря странному обычаю, существовавшему тогда в Турции, я очутилась однажды в неловком положении. Я зашла в открытую русскими кондитерскую и потребовала себе кофе. Турецкие морские офицеры ее охотно посещали и, когда я сидела за столиком и пила кофе, подошел к столу моему лакей и поставил передо мной мороженое. Я удивилась и сказала ему, что я его не заказывала, но он, обернувшись, указал мне на сидящего в конце комнаты турецкого морского офицера, с которым я не была знакома, сказав что он приказал ему отнести мне это мороженое. Возмутившись до глубины души таким поступком, который у нас в России считался бы чрезвычайно оскорбительным, я приказала лакею немедленно убрать принесенное мороженое и, не докончив своего кофе, встала и ушла. Турецкий же офицер наблюдал за всем этим с напряженным вниманием. На следующий день, встретившись с некоторыми морскими офицерами, я не успела рассказать им о случившемся со мной инциденте, как они мне сообщили, что их товарищ чувствует себя очень обиженным мною, так как у них такой обычай, что если вы хотите выразить свое глубокое уважение к кому-нибудь, то приказываете

стр. 82


отнести к столу даже незнакомого человека какое-нибудь угощение. Рассмеявшись, я сказала им, что в таком случае пусть они передадут ему о моем сожалении, что я не поняла его внимания, но с тех пор он избегал меня.

На острове Халки среди бежавших из России была также одна наша знакомая Велецкая, дочь которой была фрейлиной Государыни и была при ней до самого отъезда царской семьи из Царского Села. К Белецкой часто заезжали разные знакомые ей офицеры с юга России. Я с детьми однажды сидела у нее, как раз когда ее навестил один из приехавших к ней офицеров по фамилии Марков, якобы отправлявшийся к адмиралу Колчаку в Сибирь.

Мы уже собирались уходить, но Велецкая удержала нас, сказав, что сейчас вернется приезжий офицер и расскажет нам много чудес о спасении царской семьи. Конечно мы остались. Этот офицер рассказал нам, что многие офицеры, как гвардейские, так и армейские, желая спасти царскую семью, заделались большевиками и были назначены нести службу в Екатеринбурге при царской семье. Они нарочно очень грубо обращались с царской семьей, чтобы отвлечь от себя возможные подозрения большевиков. Когда они узнали, что над Государем назначен местным советом рабочих и солдатских депутатов день суда, то решили действовать и, загримировав под Государя князя Долгорукова, который остался там для этой подмены, переодели Государя и Наследника в крестьянское платье, Государыню и великих княжен одели крестьянками с платочками на головах, и ночью подъехали две телеги. В одну из них сел Государь с Наследником, а в другую Государыня и великие княжны, и поехали по заранее назначенному направлению. Он, Марков, якобы находился в числе конвоировавших царскую семью, и когда они ехали лесом, то рано утром повстречалась им крестьянка, едущая на телеге, и Марков подъехал к ней и велел повернуть обратно, что она испуганно сейчас же и выполнила, а они двинулись дальше. Он вместе с другими офицерами довез царскую семью до известного пункта, где она была передана другим конвоирам, а они все разъехались в разные стороны, и таким способом царская семья передавалась от одного пункта до другого, где каждый раз сменялись конвоиры, чтобы никто не мог узнать конечного пункта назначения. Все вещи золотые и бриллиантовые были брошены в костер как доказательство, что царская семья погибла. Мы все отнеслись довольно скептически к его рассказу, хотя тогда еще не было произведено расследование убийства царс-

стр. 83


кой семьи следователем по особо важным делам Соколовым, которому было поручено адмиралом Колчаком это сделать. Когда же позже появилась книга следователя Соколова о произведенном им расследовании убийства царской семьи в Екатеринбурге, то я обратила внимание на одно место в ней, совпадавшее с рассказом этого офицера о встрече по дороге в лесу бабы в телеге, которую якобы он, Марков, заставил повернуть назад.

Кто был на самом деле этот офицер? Преданный ли Государю и царской семье человек или посланный большевиками для распространения слухов об ее спасении?

После двухмесячного пребывания на острове Халки начали приходить известия из России, что белые отбрасывают красных, то есть большевиков. Начали поговаривать о возвращении на Юг России. Многие же собирались отправиться к адмиралу Колчаку во Владивосток, в Сибирь, и союзники предназначили для этой цели пароход "Иерусалим", который должен был прийти за нами и ожидался каждый день, но почему-то его приход все оттягивался, так что многие, так и не дождавшись его, уехали не к генералу Колчаку, а к генералу Деникину на Юг России. Муж, собиравшийся с нами тоже ехать на пароходе "Иерусалим", так и не дождался его и уехал на юг, в Ростов-на-Дону. Я с детьми оставалась еще месяц на острове Халки, а потом тоже отправилась в Ростов, к мужу. Турки очень жалели, что все русские уезжают, уговаривали нас остаться, что все равно нам придется опять пережить много ужасов и вернуться в Константинополь, - и они не ошиблись.

Ростов был переполнен как гражданским населением, так и военным, когда мы приехали. Ни одной квартиры, ни одной комнаты нельзя было достать. Муж занимал крошечную комнату, в которой еле мог поместиться один человек, но мы все же ухитрились втиснуться в нее в первые дни. Потом нам отвели квартиру одного чиновника, живущего постоянно в Ростове, который уехал отдыхать к своим родственникам в Ялту. Расположились мы в его квартире довольно сносно в сравнении с другими. Муж остался в своей комнате, и только я с детьми поселилась там, так как приезд хозяина этой квартиры ожидался не ранее чем через месяц.

Однажды, когда мы спали глубоким сном и было уже два часа ночи, раздался сильный стук в двери, а потом и в окно. Мы вскочили в испуге, думая, что это большевики, а сын подошел к дверям и спросил, кто это и что кому нужно. В ответ раздался сердитый голос, который сказал, что он - приехавший хозяин, и спросил, кто мы такие, занявшие его квартиру. Не впустить хозяина квартиры было бы довольно странно, и мы попросили его немного обождать пока мы оденемся. Впустив хозяина, мы увидели, что, очевидно, рассчитывая найти свою квартиру такой, какой он ее оставил, то есть свободной, он привез с собою одного своего знакомого полковника с женою. Хозяин оказался очень милым и предупредительным человеком, просил нас не тревожиться и спать, а они, приехавшие, как-нибудь устроятся. Он поместил жену полковника в столовой на столе, а сам с полковником расположились как-то на плите в кухне. Нам было очень совестно, что мы его так стеснили, но он сказал, чтобы мы на это не обращали внимания и жили у него, пока не найдем, где устроиться, и обещал помочь нам в этом. Одно было неудобно, что, не желая его беспокоить и проходить в ванную через его комнату, мы ходили туда через двор, и так как в то время часто были сильные бури и ветер завывал, я очень боялась, чтобы дети и я не расхворались.

Так прожили мы некоторое время, пока мне с детьми не реквизировали одну комнату в большой хорошей квартире, принадлежащей директору банка города Ростова. В ней жила его вдова, ее мать старушка, младшая взрослая дочь и сын. Муж этой вдовы недавно застрелился на этой квартире, а старшая дочь после этого несчастия повесилась там же. Вдова его была пренеприятная особа и очень бестактная. Часто уже часов в 6 утра она входила в занимаемую нами комнату, разбудив нас, и разговаривала по часу по телефону о какой-то провизии. Наконец, потеряв терпение, я запротестовала, и

стр. 84


после этого мы почти не разговаривали друг с другом, но все же она прекратила свои утренние посещения нас.

Когда муж приехал с острова Халки в Ростов, то его назначили в Главное управление снабжения. Работа - неинтересная, монотонная и мертвая - не нравилась моему мужу, и он охотно согласился, когда ему предложили сформировать морскую контрразведку в Севастополе и в Одессе, куда он и отправился на пароходе "Николай", уходившем из Новороссийска. Муж обещал мне написать, как только прибудет туда. Я тем временем ходила с детьми обедать в устроенную столовую для военных и гражданских чинов с семьями, так как цены в ресторанах были очень высокие и все повышались. С нетерпением ждала я письма от мужа, но оно не приходило, и знакомые, обедавшие там же, видя мое волнение, скрывали от меня полученное известие, что пароход "Николай" попал в ужасный шторм и двух человек снесло с палубы в море, но кого именно - было неизвестно. Наконец я узнала об этом и, не имея никаких еще известий от мужа и зная, что он любил во время бури прогуливаться по палубе, я так сильно встревожилась, что у меня сделалось что-то вроде сонной болезни, я все спала: приходила ли обедать, или к знакомым, или разговаривала с кем-нибудь - я не могла сдержать себя и тут же сейчас же засыпала. Через месяц пришла военная радиотелеграмма, что муж мой выехал на военном миноносце с таким-то адмиралом (фамилию не помню) и должен такого-то числа прибыть в Ростов. Хотя я и успокоилась, но моя необъяснимая сонливость продолжалась еще долго и после приезда мужа. Как оказалось, он послал мне несколько писем, которые не дошли, что тогда постоянно случалось из-за невозможности правильных рейсов пароходов.

Муж, вернувшись в Ростов, недолго оставался там. Пошли слухи опять, что большевики надвигаются, а так как почти все белые войска были на фронте и очень мало оставалось для охраны города внутри, то начали привлекать желающих. Как- то отправилась я на Дон встретить знакомых, которые должны были прибыть на пароходе из Ялты. По дороге туда я с удивлением увидела на одной из улиц стоявшего бывшего градоначальника генерала Балка и человек тридцать стариков лет под 60 и больше, марширующих с ружьями на плечах. Я подошла к генералу Балку и спросила его, что это такое, на что он мне с улыбкой ответил, что обучает защитников города. Странная встреча произошла у меня, когда я возвращалась назад, не встретив знакомых, которые не приехали. Возвращаясь домой по берегу Дона, задумавшись, я не обратила внимания на цыганку, которая шла мне навстречу, но она остановилась, пристально посмотрела вдруг на меня и сказала: "А у тебя крест позади, о котором ты еще не знаешь". Через три дня после этого я встретила совершенно случайно полковника Генерального штаба Скворцова, женатого на сестре жены моего брата; я не знала ничего о брате с тех пор, как он был арестован большевиками в Петрограде, и спросила о нем Скворцова, и он сообщил, что брата моего большевики расстреляли. Вот это и был тот крест позади, о котором я еще не знала.

Вскоре муж, взяв меня и детей, отплыл в Севастополь, и, пробыв там несколько дней, мы отправились в Одессу, где муж сразу приступил к своей работе. Все время прибывали и проходили через Одессу белые войска с фронта, и однажды я была поражена видом одного офицера, когда мне пришлось отправиться за чем-то к заведующему тогда отделом Белого креста - полковнику Димитриеву: у дверей его канцелярии стоял офицер без фуражки, в лаптях на босу ногу, в шинели, накинутой на голое тело, бледный, изможденный, еле державшийся на ногах. Я пропустила его вперед, а когда он вышел, я вошла и первым делом спросила Димитриева, кто этот вышедший от него офицер. "Только что прибывший с фронта, - ответил он. - Обоз их с вещами и продовольствием попал к большевикам, и оставшиеся на этом фронте очутились без всего и долгое время голодные, раздетые удерживали позиции". Вот это действительно герои не от мира сего - подумала я.

В Одессе между тем шла лихорадочная работа. Когда мы прибыли в Одессу, то опять, как и первый раз, очутились в гостинице "Франция", и два-три

стр. 85


месяца все шло хорошо, и вести с фронта получались довольно утешительные, но вдруг союзники заметались и засуетились и сообщили мужу, что они собираются эвакуироваться. Один английский офицер, командир миноносца, предложил мужу взять меня и детей и доставить в Константинополь, но я отклонила его любезное предложение, решив всюду оставаться с мужем, так как знала, что, раз разделившись, мы, может быть, больше и не встретимся в жизни из-за этого кромешного ада. Главнокомандующий города Одессы, Новороссийской области - генерал Шиллинг, товарищ мужа по кадетскому корпусу, советовал готовиться к эвакуации, которая все же произошла неожиданно быстро, когда большевики прорвали фронт и двинулись на Одессу.

На рейде стояло много военных судов союзников, но вдруг все они снялись и ушли в море. Муж приказал всем своим подчиненным собраться вечером к пароходу "Владимир", так как утром пароход должен был уже отойти. Я оставалась в гостинице, укладывая наши немногочисленные вещи, а дочь побежала предупредить всех служивших под начальством мужа об его приказании, так как все младшие служащие куда- то разбежались и некого было послать. Муж все время совещался с генералом Шиллингом, но несколько раз прибегал в гостиницу узнать, что с нами, но я просила его не делать этого, так как большевики, скрывавшиеся в городе, начали обыскивать уже гостиницы; просила я его только взять сына с собою и дочь. Сама же я велела позвать извозчика - сани, но извозчики отказывались везти офицеров, и их семейства, и даже их вещи. Прислуга гостиницы сразу тоже враждебно настроилась, и вообще в городе царил уже большевистский дух, и только благодаря номерному, который сказал извозчику, что я жена обывателя, удалось мне заполучить сани для вещей. Уложив в них вещи, я поплелась сзади саней пешком, так как хулиганы уже нападали на уезжающих и грабили увозимые вещи. Таким способом прибыла я поздно вечером к пароходу "Владимир" и застала всех уже в сборе и мужа с детьми тоже. Попав на пароход, я очень просила мужа, чтобы он больше не отправлялся в город, где шла стрельба и большевики уже расстреливали людей.

Утром прибежал мой сын, взволнованный, в каюту сообщить мне, что муж только что уехал с двумя офицерами и казначеем в город. Я страшно перепугалась, так как канонада все усиливалась и ни одного союзного корабля уже не было на рейде, один только пароход "Владимир" покачивался на волнах. Люди все были страшно возбуждены, пароход был набит людьми до отказа, на нем находилось около 11 тысяч человек. Много тифозных больных лежало на полу в зале и столовой парохода. Хаос был ужасный, так как большевики с берега стреляли по пароходу, и два полковника были убиты на палубе. К ужасу своему, я увидела, что пароход "Владимир" начинает отчаливать и комендант парохода (фамилии не помню) охрипшим уже голосом отдавал какие-то распоряжения.

В большом волнении подбежала я к нему, уговаривая его не отчаливать без моего мужа, который был послан в город с каким-то поручением от генерала Витнивицкого, начальника эшелона на этом пароходе. Комендант, надрываясь, стараясь перекричать шум и стрельбу, кричал, что пароход без генерала Глобачева не отойдет, а между тем понемногу пароход отходил от берега, освобождаясь от льда вокруг него. Все были страшно взволнованы и торопили коменданта скорее отплыть. Я побежала в каюту, где собрались все подчиненные мужа, и собиралась уже сойти с парохода вместе со своими детьми, не желая уезжать без мужа, как вдруг на палубе раздался крик, что генерал Глобачев подбежал к пароходу, корма которого была уже на некотором расстоянии от берега. Тотчас же морские офицеры контрразведки бросили мужу канат, по которому он взобрался на пароход, а также казначей и директор банка с сестрой, прибежавшие вместе с мужем.

У всех нервы были до того напряжены, что некоторые из мужчин, увидев мужа живым, заплакали. Оказалось, что начальник эшелона генерал Витнивицкий, очевидно, до того был перепуган [тем], что матросы отказывались отплыть, если им не будут заплачены деньги вперед, что забыл, что деньги

стр. 86


находятся уже на пароходе, и просил мужа съездить за ними в город в банк, хотя знал, что там уже орудуют большевики. Муж рассказал, что, приехав в банк с казначеем и оставив двух офицеров в автомобиле дожидаться его, муж попросил директора банка выдать казначею деньги под расписку, что тот и исполнил. Когда же они собирались уже выйти, то кругом банка стояли местные большевики, угрожая, что никого не выпустят и первому, кто покажется в дверях, пустят пулю в лоб.

Деньги пришлось оставить - за невозможностью взять их с собою - и директор банка провел их черным ходом в свою квартиру, где, накинув мужу штатское пальто поверх военного, вместе с сестрой присоединился к ним и все, выбежав на улицу через черный ход, помчались под выстрелами к пароходу пешком, так как офицеры с автомобилем, которые должны были дожидаться мужа, уехали, увидев, что банк окружен большевиками.

По дороге к пароходу лежало уже много убитых людей. Как только пароход стал отчаливать, большевики начали его обстреливать, прогремел один снаряд, а потом другой, взорвавшись недалеко от отходящего парохода. Паника на пароходе была ужасная, некоторые офицеры, не попавшие на пароход за неимением места, тут же стрелялись на берегу. Это был действительно какой-то ад. Небывалый для юга мороз и шторм свирепствовали, и казалось, будто все дьявольские силы вышли на подмогу большевикам, и даже тогда, когда мы прибыли в Севастополь, то при спуске с парохода в сильнейшей давке были задавлены насмерть два человека.

В Севастополе мы остановились в гостинице, которую не отапливали за недостатком топлива, и дети чуть не замерзли в ней, когда я вышла к знакомым достать какие-нибудь теплые вещи для них и они уснули от холода и утомления, К счастью, пришли нас навестить наши знакомые, которые с трудом разбудили их и стали отогревать. На следующий день муж ушел по делам и решил уехать в Константинополь, так как больше ему здесь нечего было делать. Нужно было только найти пароход, уходящий в Константинополь, и для этого он снесся с одним английским адмиралом для переговоров о предоставлении ему с семьей и его подчиненным, тоже с семьями, какого-нибудь парохода. Адмирал пригласил к себе мужа на корабль и отдал приказание капитану английского грузового парохода "Мерседес" взять всех указанных мужем людей, числом в 25 человек, на пароход и доставить в Константинополь. На пароходе "Мерседес" всех мужчин и женщин поместили вместе в кают-компании, и только мне с моей дочерью предоставили отдельную маленькую каюту - как привилегию. Кормили нас хорошо, но через некоторое время капитан парохода, очевидно, желающий от нас избавиться, хотел высадить нас где-нибудь на азиатском берегу, и все время ходил к нам, и причитал, что "no more food, no more food" ["продовольствия больше нет"] у него на пароходе для нас.

Причалив к азиатскому берегу, где находилась Тузла и санитарный пункт для дезинфекции как вещей, так и людей, прибывающих из России, где свирепствовал тогда сыпной тиф, капитан парохода уговаривал нас собрать наши вещи, рассчитывая, очевидно, что, оставив нас на берегу, он сможет таким образом уйти без нас в море. Видно, заботы о нас и неудобства, сопряженные с занятием нами кают-компании, порядочно ему надоели. Но мы не поддались на его удочку и оставили более тяжелые вещи на пароходе, зная, что приказ английского адмирала капитану "Мерседеса" был доставить нас в Константинополь. После длительного, утомительного в течение 20 дней плавания, так как "Мерседес" двигался черепашьим шагом и часто приставал то к одному берегу, то к другому, нагружая и выгружая уголь, мы сошли на турецкий берег в Тузле и были рады отмыться, наконец, от угольной пыли и с наслаждением, после долгого неупотребления ванны, принимали душ в турецкой бане, а добродушно улыбающиеся старые турчанки обмывали нас усердно и что- то рассказывали, чего мы никак не понимали. Курьезно было, но грустно для нас, потерпевших от дезинфекции людей, когда и так ограниченное количество наших вещей возвращалось нам в сильно укороченном

стр. 87


виде, в особенности кожаные куртки, рейтузы, пальто и оставленные в карманах перчатки превращались в какую-то одежду для детей или карликов и, конечно, совсем не годились уже для употребления.

Наконец "Мерседес" бросил якорь в море в нескольких милях от Константинополя, сообщив туда по радио о нашем прибытии, и за нами был прислан большой катер, в который мы должны были спуститься поздно вечером по веревочной лестнице, что нас, женщин, сильно пугало. Прибыв в Константинополь, муж хотел сейчас же видеть английского адмирала, но адъютант сказал ему, что адмирал ложится уже спать и примет его только утром. Пришли потом два английских офицера и не знали что с нами делать, так как мы вышли уже из катера на пристань. Один ушел куда-то и, вернувшись, сказал, что адмирал приказал нам пока отправиться обратно на пароход "Мерседес". "Это невозможно", - сказала я. "Почему?" - спросил морской офицер. "Потому что это приказание равносильно тому, чтобы мы отправились на луну". Тут они оба переглянулись и улыбнулись. "Теперь ночь, море неспокойно, мы и так очень рисковали, спускаясь с парохода в катер, и среди нас есть дети, которые не умеют даже еще хорошо ходить, и взбираться опять по лестнице ночью на пароход среди моря немыслимо", - ответила я.

После моего ответа английский офицер спросил меня, так как я одна среди нас всех могла объясняться по-английски, что мы думаем предпринять. "Ничего, - ответила я. - Будем прогуливаться по пристани до утра, пока муж не увидится с адмиралом. Тогда он ушел и, вернувшись, спросил, не согласились бы мы в таком случае переночевать на английском военном корабле, который стоял у берега. Мы, конечно, согласились, и вещи наши перенесли на склад, а мы отправились на корабль. Нас, женщин, поместили всех в каком-то зале, где приготовлены были постели, и принесли нам огромный чан с чаем, черным, как кофе, и сандвичи. Мужчин поместили отдельно. Вообще были любезны. Переночевав, муж отправился к английскому адмиралу, и решено было всех нас отправить на остров Принкипо, который находился в их ведении. Мы очень обрадовались этому, так как знали еще по первому приезду на острова, когда мы попали на остров Халки, что англичане очень хорошо относятся и устраивают русских беженцев и хорошо их кормят.

Прибыв на катере на остров Принкипо, мы попали в первые несколько дней в какой-то дом около пристани и должны были ютиться в маленькой комнатке, которую нам уступил бывший генерал-губернатор в Сибири Пильц. Эти несколько дней, проведенные в этой комнате, были ужасные. В доме помещались почти [исключительно] люди, которые, в сущности, могли не эвакуироваться, а смело оставаться у большевиков - грубые, неопрятные, с вечной руганью на языке; они сейчас же устроили какую-то коммуну, назначая живущих там людей на уборку дома и для исполнения всяких других обязанностей. Мы этого избежали благодаря тому, что англичане очень скоро устроили нас на прекрасной даче с садом вокруг и отдельной купальней, с лестницей, спускающейся в море, где мы и купались. Кроме нас, на этой даче наверху помещалась только одна еще семья. Дача эта принадлежала богатым грекам. У англичан было все хорошо устроено, на каждой даче был выбран один из живущих там беженцев, который отправлялся ежедневно в назначенные часы в кантину [столовую. - Ред .] к англичанам за провизией и потом раздавал ее всем поровну по числу людей. Кормили они нас, беженцев, хорошо и в изобилии, давали мясо, сыр, варенье, масло, хлеб и даже керосин, спички и связки щепок для подтапливания.

Было устроено комендантское управление на острове Принкипо, во главе которого стоял полковник шотландского полка и куда были приглашены русские переводчицы для переговоров с русскими беженцами. Сперва свободно можно было ездить в Константинополь и даже некоторые ездили туда на работу, но потом работающие в Константинополе должны были списаться с пайка, а остальные могли ездить в город Константинополь только по

стр. 88


разрешению комендатуры, но она никогда этому не препятствовала. Вообще жилось у англичан хорошо, надо отдать им справедливость.

Принкипо - самый красивый остров из четырех Принцевых островов, находящихся очень недалеко друг от друга, и сообщение между ними было теми же пароходиками- шеркетами, которые шли из Константинополя. Местность на Принкипо гористая, покрытая лесом, и были там чудные дорожки, на которых почти сплошь стояли прекрасные дачи, принадлежащие богатым грекам и туркам, и в них англичане разместили русских беженцев. На острове Принкипо был хороший ресторан на берегу моря, с большой террасой наверху, где каждый вечер играл хороший струнный оркестр, и ресторан этот посещался как греками, турками, так и русскими. На острове Халки были помещены тоже русские, которыми ведали французы, и, как и в первый приезд, русских кормили большей частью кроликами и фасолью и относились хорошо. На другом острове русские находились в ведении итальянцев, которые кормили их большей частью сардинками и макаронами, а остров Проти был самым маленьким, и русскими беженцами там ведали американцы, но никто как-то не хотел туда попасть, так как кормили довольно плохо, что всех удивляло, так как Америка, как всегда, должно быть, широко отпускала деньги на продовольствие. Объясняли это тем, что на поименованных выше трех островах снабжение продовольствием русских беженцев было в руках военных, тогда когда на острове Проти в руках штатских людей, которые не умели, очевидно, на отпускаемые американцами большие деньги организовать как следует снабжение продовольствием русских беженцев. Вообще же американцы оказывали колоссальную помощь русским - как американский Красный Крест, так и разные американские благотворительные учреждения, устраивая столовые бесплатного питания, снабжая неимущих беженцев продовольственными продуктами, помогая одеждой, бельем и обувью, беря на свое воспитание детей и помогая юношеству продолжать образование в средних и высших учебных заведениях в Европе. Муж недолго пробыл на острове Принкипо и раньше нас уехал в Константинополь, получив назначение начальником паспортного отдела в русском посольстве при представителе главнокомандующего белой русской армии генерале Лукомском, который был чрезвычайно порядочный, честный и умный человек, горячо любивший Россию.

Русское посольство находилось на главной улице Пера, и муж получил там три комнаты наверху, в драгоманате. Из одной комнаты вела дверь на большую террасу, где, переехав с Принкипо, я часто гуляла или сидела, наслаждаясь дивным видом на Босфор и на расположенный внизу дворец султана, который казался мне таким таинственным, когда я вспоминала все прочитанное когда-то о жизни султанов, их гаремов и обо всем, что там происходило. Знакомые нам турки обрадовались нашему приезду и, как и в первую эвакуацию, относились к нам очень хорошо и с уважением и часто приезжали навещать нас на остров Принкипо, пока мы там были, когда же мы переехали в Константинополь, то они водили нас всюду, показывая свои достопримечательности. Водили они нас и в Ай-Софию во время служения. У входа в мечеть знакомые турки, бывшие с нами, сняли башмаки и, держа их в руках, вошли туда, а мне с детьми дозволено было надеть соломенные туфли, стоявшие у входа, на наши ботинки. Служивший мулла, увидя нас, неверных, во время службы в мечети, взволновался и послал узнать, кто мы такие, но после некоторого шушуканья с сопровождавшими нас турками, когда посланный им служитель принес ему ответ, он улыбнулся и продолжал спокойно службу.

Турки показывали нам также самое старинное турецкое кладбище, которое содержалось в большом порядке. Когда надо было проходить мост через Золотой Рог, соединяющий два берега, то старые турки, стоявшие у входа и выхода с моста и собиравшие плату за переход его, никогда ничего не брали с русских беженцев. Посещали мы вместе с турками и базары внизу Галата - торговой части города, где были большие анфилады магазинов,

стр. 89


наполненные богатейшей парчой, золотыми и серебряными старинными чашами и изделиями. Все это купцы охотно показывали нам, несмотря на то, что знали, что мы ничего не купим у них, и даже приносили из других, задних складов магазинов какие-то особенные, богатые, вытканные золотом материи и золотые вещи и, с гордостью раскладывая их перед нами, угощали нас особо приготовленным кофе в миниатюрных чашечках, так как, по турецкому обычаю, каждого покупателя или посетителя их магазинов купцы всегда угощают своим кофе.

На свой большой праздник "байрам" турки приглашали нас на всякие увеселения и в ресторанчики, где турецкие артисты играли на каких-то дудочках и пели заунывные песни, а турки, глубокомысленно задумавшись, слушали и курили свой калиак (трубка), а потом объясняли нам содержание песен. Платить нам не дозволялось, и за все платили сами турки, говоря, что мы их гости. Как-то мы выразили перед морскими офицерами желание видеть выезд султана из дворца в мечеть, что происходило по известным праздникам и присутствовать при этой церемонии позволялось немногим и только по билетам. Турецкие офицеры это нам устроили. При входе во дворец нас встретил какой-то турецкий полковник, адъютант султана, и провел нас в небольшой зал к окнам, из которых вся эта церемония выезда была видна. Подъехал открытый экипаж, запряженный белыми лошадьми, и султан вышел, окруженный всеми своими министрами, и сел в экипаж, а все министры шли пешком вокруг экипажа, и процессия эта медленно двинулась по направлению к мечети, но когда экипаж султана двигался быстрее, то все министры принуждены были бежать около него, не отставая. Этим закончился наш визит во дворец, так как ждать возвращения султана не дозволялось. Кажется это был последний выезд султана из дворца в мечеть перед наступившими событиями в Турции.

Константинополь произвел на меня какое-то особенное впечатление своей красочностью, так как всюду мелькали красные фески, турчанки гуляли большей частью в черном под чадрой, гордо и неторопливо выступали красивые паши, и муллы призывали с минаретов к молитве. Константинополь (Стамбул) был разделен как бы на две части: одна - наверху, так называемая европейская часть, Пера, где находились посольства и консульства европейских государств, хорошие магазины, рестораны и сады, где играла музыка и где на открытой сцене подвизались артисты. Отправившись как-то в один такой сад, мы с грустью смотрели на выступающих там доморощенных акробатов - русских беженцев и все время дрожали за них, пока они проделывали свои трюки, боясь, что они сорвутся каждую минуту - так неуверенно они это делали; но нужда заставляла их работать и на этом поприще.

Другая часть города считалась торговой и называлась Галата. Там жили и торговали греки и турки, были банки, меняльные лавки и тому подобное. Сообщение между этими двумя частями города было или по галатской широкой длинной каменной лестнице, по бокам которой были всевозможные лавки и маленькие кафе, или по фуникулеру. Первое время нашего пребывания в Константинополе меня ошеломлял, но и нравился тот шум и гам, который царил на галатской лестнице. Турченята в своих красных фесках повсюду бегали и громко выпрашивали деньги у прохожих, торговцы выкрикивали свои товары и все это было так необычайно, что я жалела, когда союзники потребовали, чтобы этого шума и гама больше не было. Поражала меня в Константинополе добровольная пожарная команда, когда она спешила на пожар. С громким криком бежали пожарники-турки, полуголые и с босыми ногами, и несли на плечах носилки, посредине которых была миниатюрная водокачка.

Когда муж был уже при представителе главнокомандующего белой армией, генерале Лукомском, на должности начальника паспортного пропускного пункта, то есть ведал разрешением выдачи виз, контролем перевозок в Крым и информацией на Ближнем Востоке, в смысле большевистской пропаганды и их работы, то неожиданно для него был получен приказ о назначении

стр. 90


его на должность директора Департамента полиции при штабе главнокомандующего в Крыму. Для меня это назначение было большим ударом. После перенесенных ужасов в России и после того, как мужа чуть не оставили на произвол судьбы в Одессе у большевиков, я содрогалась при мысли, что муж должен будет ехать обратно туда. К счастью моему, генерал Лукомский написал главнокомандующему генералу Врангелю, что он просит оставить мужа при нем, что он ему необходим, так как некем будет его заменить, - и мы остались в Константинополе, и муж продолжал работать все время в контакте с союзниками, которые очень ценили его сведения и советы и никому не давали разрешения на выезд без его подписи.

Так проходило время, и начали опять появляться слухи с юга России, что большевики побеждают. Все надеялись, что все же генералу Врангелю удастся удержать хоть часть территории на юге, как вдруг пришло известие о полной эвакуации всей белой армии и флота. Грустное и потрясающее зрелище представлял собою теперь для нас Босфор, когда один за другим подходили русские военные корабли и пароходы, переполненные войсками, и становились на рейде.

Не хотелось верить, что это конец, но воевать вне России было невозможно. Муж был занят с утра до ночи. Союзники не разрешали никому сходить с кораблей на берег, и русские зависели уже от них, а не от себя. Муж посылал своих подчиненных с разрешением от союзников снять с корабля того или другого генерала и других должностных лиц. Он получал с кораблей просьбы прислать хлеба, так как многие люди уже не получали его последнее время - все, что имелось, было израсходовано в пути. Так как все подчиненные мужа были очень заняты, то я предложила самой отправиться на катере к кораблям с мешками хлеба и булок. Муж согласился и дал вестового, армянина, в подмогу. Взяв с собою свою дочь и приятельницу ее, мы, нагруженные мешками с булками, подплывали на греческом катере то к одному кораблю, то к другому, и нам сбрасывали сверху канаты с крючками, к которым мы привязывали мешки с хлебом, и их поднимали таким образом на палубу, а также мы просто бросали хлеб наверх, и солдаты ловили их руками, проявляя большую радость, так как были голодны. Лица у всех были грустные, сосредоточенные и изможденные.

Через несколько дней муж получил записку от одного из моих братьев, командира полка, что он находится на таком-то пароходе, и я отправилась на катере с разрешением снять его. Он был страшно изможден, опечален, сразу постаревший на несколько лет, и переживал ужасно тяжело разлуку с семьей. Жена его как раз приезжала к нему в лагерь на фронт на несколько дней и накануне, не зная еще об эвакуации, уехала обратно домой в Симферополь с двумя маленькими дочками. Брат, получив приказ идти с полком в Севастополь и грузиться на корабль, не мог по своей честности и сознанию долга оставить полк и проехать за семьей и послал только вестового за ними, чтобы он привез их тоже в Севастополь. Но вестовой не мог добраться до них, так как все дороги были уже запружены войсками и обозами. Брат, высадившись в Константинополе, не находил себе покоя, все искал случая, как бы вернуться в Россию, чтобы забрать свою семью, и хотел даже поплыть туда на маленькой турецкой шлюпке, но мы всячески отговаривали его от этого, доказывая, что прежде чем он доберется до своей семьи, он попадет в руки большевиков, и он остался.

Самый старший мой брат с сыном-кадетом тоже находился на одном из пароходов, который был отправлен в Румынию, но их там не приняли, и пароход со всеми людьми вернулся. Братья пробыли некоторое время в Константинополе, а потом решили уехать. Старший брат - искать свою семью, которая оставалась в Литве, а второй брат - добраться каким-нибудь образом поближе к России, чтобы, в случае возможности, вырвать свою семью оттуда. Три года он странствовал, работал не покладая рук, был он и в Польше, и в Литве, стараясь очутиться поближе к России, и, наконец, добрался до Финляндии, где поселился в доме одного инженера, у которого он работал.

стр. 91


Семья же его с юга России переехала в Петроград, и брат начал хлопоты о ее выезде из России и въезде в Финляндию. И хлопоты его после нескольких месяцев увенчались успехом, и он получил от жены своей телеграмму, что она с детьми выезжает. Это была идеальная пара супружества, горячо любящая друг друга. Получив телеграмму, брат возликовал, и находился в страшно возбужденном состоянии, и всю ночь не мог спать, а утром почувствовал себя плохо и умер от разрыва сердца, так и не увидев своей любимой семьи, жене же его была послана телеграмма, чтобы она не выезжала, так как без брата ей нечего было делать в Финляндии, а в Петрограде у нее оставались мать и брат, у которых она жила с детьми.

Обо всем этом сообщил нам инженер, у которого брат жил в Финляндии, и сообщил нам также, что брата похоронили с большим почетом, как георгиевского кавалера, и хоронили его вечером, так как вся фабрика хотела присутствовать на похоронах - его очень любили. Трагедия же этой семьи продолжалась и после смерти брата. Через несколько лет старшая его дочь, окончив гимназию в Петрограде, была невестой одного студента-инженера и, простудившись, умерла от скоротечной чахотки семнадцати лет как раз в день, назначенный для их венчания. Больше я не имела от семьи брата никаких известий и на все мои письма и посылаемые деньги не получала никакого ответа.

Эвакуация белой армии из Крыма на пароходах, судя по рассказам эвакуированных, происходила при самых кошмарных условиях. Главный ужас был в необычайной скученности людей, даже на сравнительно больших пароходах Добровольного флота. На некоторых число пассажиров доходило до 11 тысяч, и если к этому прибавить недостаток провизии, то будет вполне понятно, что испытывали русские беженцы в течение нескольких дней путешествия. Во время стоянки всей русской флотилии на константинопольском рейде все русские и иностранные благотворительные организации и даже частные лица развозили продукты, главным образом хлеб, голодным беженцам. Весь военный флот с командами русских моряков был отправлен во французскую колонию в Африке - Бизерту, а весь остальной торговый флот, после того как были сняты все пассажиры и весь груз, был взят французами в пользование в возмещение расходов по перевозке и содержанию русской армии и гражданских беженцев.

С приездом белой армии Константинополь ожил и наполнился военными в разных формах, и странную картину представлял Константинополь в эти дни, он точно был завоеван русскими, наводнившими все улицы города. Жизнь лихорадочно била ключом, союзники преимущественно поселяли русских военных беженцев в лагеря, казармы и общежития, которые были рассеяны по всему Константинополю, но большинство беженцев было бездомно, ходили в поисках заработка, продавали на рынках и на улицах те немногие крохи своего имущества, которые им удалось вывезти с родины, валялись по ночам на папертях мечети, ночевали в банях и тому подобное. На главной улице Пера, около русского посольства, ежедневно стояли толпы русских, продававших своих пожитки и русские деньги, уже не стоившие тогда ничего. Двор посольства и все находившиеся в здании посольства учреждения были переполнены русскими беженцами, одни приходили за паспортами, другие за пособиями и помощью, а много было и таких, которых просто тянула к себе русская территория. Среди общей массы находились и такие, которые по своим убеждениям подходили к большевикам, и неизвестно было, почему они эвакуировались. Они занимались в помещении посольства кражами, распространяли ложные слухи, что не сегодня-завтра посольство будет захвачено большевиками, всячески пугали публику красной опасностью и предлагали для охраны посольства свои услуги и услуги каких- то таинственных организаций. Все это привело к необходимости для сохранения порядка и безопасности посольства и всех его учреждений создать особую охранную команду и учредить должность коменданта, на которую генералом Врангелем был назначен генерал Чекотовский, для охраны же зданий был

стр. 92


назначен полуэскадрон конной гвардии, который охранял также и русское консульство и Николаевский военный госпиталь.

Главнокомандующий генерал Врангель имел свое пребывание на яхте "Лукулл" и только по служебным делам приезжал в посольство в Константинополе. "Лукулл" стоял на якоре в Босфоре довольно далеко от посольства. Когда же "Лукулл" погиб - благодаря умышленному или неумышленному столкновению с наскочившим на нее итальянским пароходом "Адрия", то генералу Врангелю пришлось переехать в посольство. Дознание, произведенное портовыми властями по поводу гибели "Лукулла", не выяснило истинной причины столкновения, но у всех русских сложилось убеждение, что "Лукулл" был потоплен с целью покушения на жизнь главнокомандующего генерала Врангеля по инициативе большевиков.

Недалеко от русского посольства был большой пустырь, где расположилась группа молодых студентов, и так как погода в Константинополе вообще была прекрасной, то они устроились под открытым небом, где спали и варили себе пищу, но когда стало холоднее по ночам, то они попросили моего мужа достать им палатку. Муж обратился к американцам с этой просьбой, и они прислали огромную палатку-шатер, в которой студенты все время жили, пока находились в Константинополе. По вечерам слышалось оттуда великолепное хоровое пение, грустные напевы которого, когда я находилась на террасе, слушая их, вызывали томящую тоску по родине и о прошлом.

Не имея ниоткуда материальной и моральной помощи, вся белая армия мало-помалу распылялась, а союзники были заняты уже все приближающейся угрозой со стороны Кемаль- паши. В Турции стало неспокойно, и русские люди отправлялись в Сербию и в Болгарию целыми толпами, а те, у кого были деньги, уезжали во Францию и Италию. В особенности много отправлялось в Сербию, где король Александр очень хорошо относился к русским - сербский король сам воспитывался в России в пажеском корпусе и очень любил ее. Всем русским разменивали там ничего не стоящие уже деньги русского командования на юге на сербскую валюту. Русским в Сербии жилось тогда очень хорошо, всех почти со стажем устраивали на государственную службу, а остальные находили себе всюду работу.

В Константинополе муж оставался до последней минуты на своих постах (он занимал тогда, кроме должности начальника паспортного отдела, еще должность помощника военного агента генерала Черткова). Когда же генерал Врангель со штабом и оставшейся еще в Константинополе белой армией уехали из Турции, то муж решил ехать в Америку и, покончив со службой, выехал с нами на греческом пароходе "Константинополь" в Нью-Йорк вместе со многими русскими.

Целый месяц находились мы на этом пароходе, путешествуя при ужасных условиях. Я с дочерью вместе с моей приятельницей и ее дочерью получили маленькую каютку, а всех мужчин поместили по трюмам. Кормили отвратительно, хотя все находящиеся на пароходе лица заплатали за свой проезд. К счастью погода была прекрасной, море совершенно спокойное во все время нашего плавания, иначе при шторме, при таком скоплении людей, а также при отвратительных санитарных условиях было бы что-то ужасное.

Во время плавания скоропостижно скончался русский повар на пароходе, тоже ехавший с женой и ребенком в Америку, и его тело опустили в море, что произвело на всех пассажиров удручающее впечатление. Всем было жаль расстаться с турками и Константинополем и, хотя очень многим русским в материальном отношении жилось плохо, но все почти сохранили самые лучшие воспоминания о своей жизни в Турции. Наконец наше странствие кончилось, показались статуя Свободы и небоскребы, нигде еще не виданные всеми нами. Пароход прибыл на Ellis Island и после осмотра отплыл к Нью-Йорку, куда мы прибыли 30 сентября 1923 года.

София Глобачева


© library.ee

Permanent link to this publication:

https://library.ee/m/articles/view/Прелюдия-происходящих-в-мире-событий

Similar publications: LEstonia LWorld Y G


Publisher:

Eesti OnlineContacts and other materials (articles, photo, files etc)

Author's official page at Libmonster: https://library.ee/Libmonster

Find other author's materials at: Libmonster (all the World)GoogleYandex

Permanent link for scientific papers (for citations):

С. Н. Глобачева, Прелюдия происходящих в мире событий // Tallinn: Library of Estonia (LIBRARY.EE). Updated: 02.01.2023. URL: https://library.ee/m/articles/view/Прелюдия-происходящих-в-мире-событий (date of access: 05.10.2024).

Publication author(s) - С. Н. Глобачева:

С. Н. Глобачева → other publications, search: Libmonster EstoniaLibmonster WorldGoogleYandex

Comments:



Reviews of professional authors
Order by: 
Per page: 
 
  • There are no comments yet
Related topics
Publisher
Eesti Online
Tallinn, Estonia
121 views rating
02.01.2023 (642 days ago)
0 subscribers
Rating
0 votes
Related Articles
Словообразовательная игра как феномен языка современных СМИ
63 days ago · From Jakob Teras
Иаков и Исидор - соловецкие хранители духовной культуры
63 days ago · From Jakob Teras
"Твои ледяные А"
63 days ago · From Jakob Teras
Внимательному читателю рассказа В. В. Набокова "Весна в Фиальте"
63 days ago · From Jakob Teras
Русская эмиграция о Н. В. Гоголе
63 days ago · From Jakob Teras
Кармадон альтиста Данилова и Черт Ивана Карамазова
63 days ago · From Jakob Teras
"Чайка" Б. Акунина - "чисто английское убийство"
63 days ago · From Jakob Teras

New publications:

Popular with readers:

News from other countries:

LIBRARY.EE - Digital Library of Estonia

Create your author's collection of articles, books, author's works, biographies, photographic documents, files. Save forever your author's legacy in digital form. Click here to register as an author.
Library Partners

Прелюдия происходящих в мире событий
 

Editorial Contacts
Chat for Authors: EE LIVE: We are in social networks:

About · News · For Advertisers

Digital Library of Estonia ® All rights reserved.
2014-2024, LIBRARY.EE is a part of Libmonster, international library network (open map)
Keeping the heritage of Estonia


LIBMONSTER NETWORK ONE WORLD - ONE LIBRARY

US-Great Britain Sweden Serbia
Russia Belarus Ukraine Kazakhstan Moldova Tajikistan Estonia Russia-2 Belarus-2

Create and store your author's collection at Libmonster: articles, books, studies. Libmonster will spread your heritage all over the world (through a network of affiliates, partner libraries, search engines, social networks). You will be able to share a link to your profile with colleagues, students, readers and other interested parties, in order to acquaint them with your copyright heritage. Once you register, you have more than 100 tools at your disposal to build your own author collection. It's free: it was, it is, and it always will be.

Download app for Android