Русь - Россия - СССР... В этом смысловом треугольнике вращалась мысль эмигрантов, то воскрешая славное прошлое своей утраченной Родины (Русь), то отсылая к предбеженскому периоду и наполняя сердце тоской (Россия), то навевая чувства безнадежности и уныния (СССР). Последнее, пожалуй, хорошо иллюстрируют слова М. Цветаевой: "Была бы я в России, все было бы иначе, но России (звука) нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу" (Что в имени твоем?..). Какие ассоциации и представления возникали в сознании эмигрантов первой и второй "волны" при произнесении и написании имени ("звука") Россия - в отличие от "безгласного" ("свистящей гущи букв") СССР?

Особое положение имени собственного в языке диктуется тем, что его номинативные возможности сосредоточиваются на обозначении единичной реалии, а не класса предметов. Поэтому имя собственное не имеет значения, но имеет смысл. В силу этого имя собственное нарекает, именует, оно естественно соотносится всегда с одним предметом (денотатом). На это отличие имен собственных от нарицательных указал еще в конце XIX века Н.В. Крушевский (Очерки науки о языке. Казань, 1883); а полвека спустя это доказал польский лингвист

стр. 77

Е. Курилович: имена собственные имеют узкую сферу употребления и обладают "крайне богатым лингвистическим содержанием" (Очерки по лингвистике. М., 1962). Немецкий философ и логик конца XIX века Г. Фреге в статье "Смысл и денотат" (1898 г.) дал точную характеристику смысла имени собственного: это "способ представления денотата в знаке".

Имени Русь всегда везло на внимание этимологов (только за последние годы опубликовано более десятка статей), так как оно является не просто географическим наименованием (топонимом), а выполняет в русском языке и культуре важную прагматическую и идеологическую роль. Оно не могло остаться в стороне от "ономастической революции" после 1917 года, когда многие прежние (дореволюционные) названия в советском языке оказались замененными новыми и оттесненными на периферию общественного сознания. До революции 1917 года Русь употреблялось в составе исторических терминов Киевская Русь, Белая Русь, Московская Русь, патриарх Московский и всея Руси (сан восстановлен 5 [18] ноября 1918 г.), или в риторическом и поэтическом стиле (поэзии, фразеологии, пословицах и поговорках).

Эмигрантский "круг жизни" не только не умертвил смысловые ассоциации, присущие имени Русь в дореволюционное время, но, пожалуй, еще больше активизировал их. В эмигрантских изданиях "первой и второй волны" (1918-1930-е годы) можно выделить несколько "пластов" смысла имени собственного Русь.

Терминологическое использование имени Русь как второго слова в составных наименованиях нам не встретилось. Однако этот элемент употребляется в сложных образованиях типа Великороссия (Великоруссия), Белоруссия.

В отличие от советской публицистики термины великорус (великорос - название распространилось со второй половины XIX века), белорус, малорос и образованные от них прилагательные великорусский (великоросский), малороссийский достаточно часто встречаются на страницах эмигрантских изданий: "Большевики иногда "пугают" теперь народ "возвратом монархии", но они неизменно воскрешают при этом другие, более страшные, хотя тоже мнимые "пугала": "крепостное право помещиков", "кабала фабрикантов", "угнетение великороссами всех прочих народностей"" (Возрождение. 1937. N 4107. 20 нояб.); "Я убежден, что мы все, т.е. все интеллигентные русские люди, носим в своих жилах такую смесь национальных кровей, что по признаку географического происхождения нам крайне трудно определить себя, - особенно в вопросах малороссийском и великорусском здесь мы очень просто столкуемся, когда надо будет, да, вероятно, и столковываться не надо будет" (Русский голос. 1939. N 415. 19 марта).

В советском языке нормативным стало последовательное устранение несущих негативные ассоциации прилагательных малый, великий

стр. 78

при обозначении народов или национальностей, государственных образований (Великое княжество Финляндское). "Толковый словарь русского языка" (под ред. Д.Н. Ушакова) обозначения великорусский, великорусы (великоросы), великороссийский, малороссийский, малорос, малорус, малорусский снабжает пометами "книжн.(ое) устар.(елое)", "доревол.(юционное)" с идеологическим уточнением для великоруса, великорусского - "название возникло в Московском государстве на почве великодержавной идеологии, объявлявшей русскую народность "великой" в сравнении с украинской и белорусской" и для малорус, малорусский - "шовинистическое название украинцев" (Там же. Т. 1, 2).

В эмигрантской прессе появляется даже новое имя - Прикарпатская Русь, идеологически несущее важную для эмигрантов функцию: "Третья составная часть покойной чехословацкой республики - несчастная и беззащитная Прикарпатская Русь, переименованная проходимцем "монсиньором" Волошиным в Карпатскую "Украину", оставлена на милость ближайших соседей" (Русский голос. 1939. N 415. 19 марта).

Помимо употребления Русь в составе указанных обозначений, оно участвует в образовании таких словосочетаний, которые позволяют выделить в имени следующие круги смыслов, или устойчивых ассоциативных полей: круг исторических ассоциаций, связанных с древним прошлым государства, поэтому часто имя сопровождается эпитетом святой - Святая Русь; монархических ассоциаций - тесно сплетенных в сознании монархически настроенных эмигрантов идеей монархии, а государство без царя, императора - представлялось им как обезглавленное, недееспособное; круг церковных ассоциаций с традиционными определениями, сочетающимися с именем Русь, - это православный, христианский. Использование названия Русь в церковных и иных стилистически окрашенных контекстах рождало пафосность и патетичность и приводило к формированию круга риторических ассоциаций: "Книга дает яркое изображение нравственного облика Государя Императора Николая Александровича и Императрицы Александры Федоровны, величие Их духа, непоколебимой Их верности идеалам Святой Руси, беспредельной Их любви к Отечеству и к Русскому Народу и Их мученического Крестного пути" (Русский голос. 1939. N 414. 12 марта); "Генерал Дитрихс большое значение придает религиозной стороне стоящей перед ним задачи, и здесь, среди казаков, истинных сынов Святой Руси, усвоенный им образ действий находит непосредственный отклик в сердцах" (Призыв. 1919. N 46. 5 [23] сент.).

Тоска по Родине, милым сердцу местам, русскому языку заключена в обозначении Святорусье, объемлющем все многообразие эмигрантских воспоминаний: "Трудно влиять на такое массовое явление,

стр. 79

как язык, но это особенно затруднительно вне родины, вне воздуха, который сам, по старинному выражению, - Святорусьем пахнет" (Русский голос. 1939. N 413. 5 марта). Впрочем, связь с утраченной Родиной эмигрантами постоянно поддерживается хотя бы за счет перенесения данного наименования на будущую Россию после большевиков, либо на ту Россию, которая оказалась в эмиграции и хранит ее в своих сердцах и традициях. Так рождается новый круг ассоциаций преемственности имени и государственности.

В сознании эмигрантов существует четкая связь, соединяющая в цепочку понятия "Русь прежняя" - "продолжение Руси (России) в эмиграции" - "Русь возрожденная, воссозданная". Имя Русь получает расширительное употребление и возрождает старое, древнерусское, когда этим обозначением называли жителей страны: "...Пушкина чествует также американская Русь, путем устройства лекций, докладов и литературно-музыкальных вечеров" (Рассвет. 1937. N 35. 11 февр.) - семантическим механизмом выступает метонимия: название страны переносится на людей. В публицистическом тексте имя Русь становится символом, сопряженным с именем Россия. Имя Россия ассоциировалось с государственно-территориальным устройством, имя Русь - с его духовно-национальным и религиозным своеобразием: ""Русская газета"... будет вести всевозможную борьбу против чужеземцев, мечтающих захватить русскую территорию и закабалить или уничтожить Русский народ, что - недопустимо! Мы против раздела России - мы за Свободную, Неделимую Русь" (Русская газета. 1937. N 1).

Таким образом в имени собственном Русь в эмигрантской публицистике "первой и второй волны" актуализируются смыслы, обусловленные прежними историческими, культурными ассоциациями, происходит приобретение новых, связанных с эмигрантским "кругом жизни". В этом - отличие от советского языка, где данное название в 20-30-е годы XX века находилось на языковой и культурной периферии.

Своеобразие использования эмигрантами имени Русь - в отличие от советского языка - проступает на семантическом и синтаксическом (сочетаемостном) уровнях, определяясь прагматическим фактором. В отличие от дореволюционного дискурса имя Россия уже не может обойтись без своих смысловых конкретизаторов - произошла, говоря словами С.И. Карцевского, "партикуляризация" слова; прежде плотная семантическая определенность понятия ("императорская Россия", "Россия как государство в Европе") сменилась неустойчивым семантическим содержанием (есть ли такое государственное образование? есть ли вообще такая страна, которой может быть "присвоено", "наречено" это имя?).

Эпитеты весьма красноречиво показывают эту "партикуляризацию": для "прежней" России ими являются - национальная Россия, са-

стр. 80

модержавная Россия, державная Россия, царская Россия, императорская Россия, русская Россия, былая Россия: "Союзную былой России Францию толкают на финансовые жертвы ради помощи Германии, а последняя поддерживает СССР - врага России" (Голос России. 1931. 2 авг.). Для "новой", советской России эпитетами служат: советская Россия (или заимствованное из советского языка сокращение сов. Россия ); подневольная Россия - "Подневольная Россия молчит, а эмиграция пребывает в розни и блуждает во тьме..." (Голос России. 1931. 2 авг.); оборванная и нарумяненная Россия - "[Лео Лондон] рисует перед миллионами французов картину оборванной и нарумяненной России" (Возрождение. 1927. 4 окт.); распятая Россия - " ...надо верно и дружно нам стать под святой стяг, поднятый Законным Царем. Надо сейчас же совершить то, что всего ненавистней всем врагам распятой России и, следовательно, что всего им полезней" (Русский стяг. 1925. 4-7 июня) и др.

Эпитеты, даже будучи относительными прилагательными, приобретают в публицистическом тексте сильную оценочность. Это явление хорошо известно в языке: относительность может легко переходить в качественность, это особенно касается политических понятий, терминов в переломные периоды развития общества. Ср.: прилагательные советский, коммунистический, революционный и некоторые др. в языке революционной эпохи приобрели сильную качественность, порой оказывающуюся доминирующей (Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., 1968). В языке эмиграции оценочность сквозит в прилагательных, причастиях, других синтаксических конструкциях: живая Россия - "...бродячий революционный спрут, насевший на живую Россию" (Возрождение. 1939. 7 июля); воскресшая Россия - "Воскресшая Россия никогда не простит пролитой крови невинных" (Возрождение. 1937. 20 нояб.); мыслящая, творящая и трудящаяся Россия - "Вся борьба Дзержинского, Сталина и прочих аппаратчиков с троцко- зиновьевской оппозицией была и остается только "рупором" той борьбы, которую ведет вся мыслящая, творящая и трудящаяся Россия с реакционной, изжившей себя схоластикой ленинизма" (Дни. 1926. 21 нояб.); Россия Христа - "коммунизм умрет - и восторжествует Россия Христа" (Голос России. 1933. янв.-февр.-март) и многие др.

Очевидно, приведенных примеров достаточно, чтобы утверждать, что для эмигрантского сознания имя Россия выступает как образ: происходит - с одной стороны - олицетворение России, с другой - образуется смысловая и духовная перекличка с библейскими страданиями Христа: воскресение России, восстанет и Россия, пытки над Россией, Россия голодает, порабощение России большевиками, жизненность России, чтобы Россия стала свободной и довольной, Россия

стр. 81

при большевиках, болъшевицкое разложение России, обезглавить Россию, Россия заструилась потоками крови и слез и т.д.

Метафоричность восприятия имени Россия рождает сравнение с вольной степной лошадкой: "Со стороны, да еще издали, трудно представить и оценить страшную губительность сталинской коммунистической банды, которая взнуздала, оседлала вольную степную лошадку - Россию и пока гонит ее, куда хочет" (Русский голос. 1939. 26 марта). Ассоциативное сцепление названия Россия с удалой ездой на лошадях и тройкой (ср. "Мертвые души" Гоголя) или длинными многоверстными перегонами между остановками в пути (ср. "Станционный смотритель" Пушкина) или молодым жеребенком (ср. поэму "Русь Советская" С. Есенина, где в образе молодого жеребенка легко угадывается деревенская, сельская Россия), видимо, у русских достаточно глубоко проникли в смысловую структуру имени Россия, так что появление сравнения в публицистическом тексте как развитие символа не случайно. Символ только тогда жив, когда появляются новые формы словесного, языкового выражения в границах заданного образца - образа (смысловой связи символа).

Восприятие имени Россия не просто как географического термина (топонима), а образа приводит к появлению большого количества словосочетаний, характеризующих отношение к слову со стороны разных партий, движений, групп: любовь к России, враг России, в борьбе за Россию, палачи России, убийцы России, пораженцы России и т.д.

С семантической точки зрения приложения выступают средством характеристики предмета через параллельное наименование. В эмигрантских изданиях одним из самых частотных приложений выступает слово Родина, которое сопрягается с именем Россия очень часто: общая Родина-Россия, несчастная Родина Россия, Великая Родина Россия.

Таким образом, имя Россия в эмигрантской публицистике (1919-1930-е годы) свидетельствует об особом прагматическом напряжении данного обозначения и его насыщенном смысловом содержании, позволяющем "вычитывать" и вычленять в нем актуальные смыслы, сопряженные как с историческими аллюзиями, так и с современной эмигрантам действительностью. Имя Россия оказывается образом, раскрывающим в тексте скрытые, "спрятанные" внутри смыслы, спрессованные в нем представления и ассоциации.

Для советского языка было характерно стремление к полному отрыву и разрыву имени со старыми, дореволюционными, царскими представлениями, ассоциациями и наполнение его новым смысловым содержанием. В эмигрантском сознании название страны встраивалось в многомерную историко- хронологическую систему форм одного слова (парадигму), элементами которой - помимо названных - яв-

стр. 82

лялись Советы, СССР, СССР-ия, Советская Россия, Кремль, Совдепия, Советский Союз, Триесерия, Союз Советских Социалистических Республик, Чингисхания, Восток.

Одним из наиболее частотных употреблений в эмигрантской публицистике являлось использование наименований Советская Россия, Советский Союз. Даже если эти названия применяются как номинативные единицы, нейтральность их кажущаяся: идеологический уточнитель советский решает все дело - его прагматика практически для всех эмигрантских групп негативна. Написание еще не устоялось: можно встретить такие формы - советская Россия, Советская Россия, сов. Россия. Первая из них - свидетельство того, что прилагательное воспринимается эмигрантами только как лексическое определение, а словосочетание еще не стало составным термином; вторая - говорит о том, что сформировался составной термин из двух номинативных единиц, третья - является, очевидно, вынесенной из "советского" языка, где эта слого-словная аббревиатура использовалась очень широко.

Обозначение Советский Союз в эмигрантской публицистике пишется либо со строчной, либо с прописной буквы. Прагматический потенциал данного обозначения в глазах эмигрантов оказывается однозначно негативным: "Мы хорошо знаем, как трудно Русским людям, сидящим за проволокой той огромной тюрьмы, что называется Советским Союзом, и принужденным видеть все через лживые очки красных советских газет, разобраться в том, что делается на белом свете" (Русская правда. 1925. сент.-окт.); "Правители советского союза - уголовные гангстеры, пользующиеся услугами и знаниями гангстеров политических. Оба типа имеют один и тот же признак: атрофию психических центров, управляющих представлениями о моральных ценностях" (Русский голос. 1939. 26 февр.). Ярким графическим знаком, переводящим наименование в плоскость иронии или смысловой фиктивности, являются кавычки: ""Известия" негодуют на вмешательство французской Палаты во внутренние дела "советского союза"" (Дни. 1925. 15 февр.). Существовало также слого-словное написание сов. союз: "Некоторые депутаты, рассказывая о кровавых пиршествах чекистов в Грузии, одновременно поддерживали стремление грузин к отторжению от СССР. В этом "Известия" увидели выступление против "единства советского] союза"" (Дни. 1925. 15 февр.). Справедливости ради следует заметить, что неупорядоченность этих написаний была свойственна и советскому языку в 20-е годы.

В эмигрантской публицистике также используется "метонимическое замещение Советы (<Советы рабочих и крестьянских депутатов) для обозначения Советского государства, вынесенное из большевистских изданий: "В германских промышленных кругах, имеющих

стр. 83

дело с Советами, довольно сильное впечатление произвел арест жившего в Москве крупного дельца Юлия Исааковича Гессена" (Сегодня. 1930. 14 янв.); "...радуясь за "клику" японских "плутократов", большевики сулят россиянам только журавля в небе: "очень возможно, что советско-японское соглашение даст новый толчок к сближению между Америкой и советами"... Жди!" (Дни. 1925. 30 янв.).

Еще во времена Гражданской войны родилось обозначение территорий, занятых большевиками, - Совдеп, Совдепия. Хотя наименования использовались особенно широко антибольшевистскими партиями и группами, они проникли даже в большевистский речевой обиход, однако в 20-е годы были вытеснены как обидные и неблагозвучные; "Так как в Совдепии процветает небывалое в истории России взяточничество, то большинство беженских эшелонов имело возможность выбраться из Советской России благодаря крупным взяткам советским работникам" (Руль. 1920. 1 дек.); "... за последний год люди стали спасаться не от лично против них направленных скорпионов, а просто - от чудовищных, невозможных и невыносимых - политических, материальных, правовых, культурных - условий, превращающих жизнь в Совдепии в подлинный ад" (Владимир Набоков. Мы и Они // Руль. 1920. 2 дек.).

Самое пристальное внимание эмигрантов привлекала аббревиатура СССР. Новизна, непривычность и непонятность такого обозначения рождала самые различные ассоциации или толкования. Одно из них - прочтение второго компонента как существительного Союз Советов Социалистических Республик: "...главным соперником Японии на Дальнем Востоке (...) являются не Америка и не Китай, а ближайший и коварнейший сосед в лице Союза Советов Социалистических Республик, или короче - СССР-ия" (Голос России. 1932. сент.-окт.).

Попытка адаптации аббревиатуры СССР к названиям на =ия (-uja) часто встречается на страницах эмигрантских изданий и может свидетельствовать о двух процессах: о "языковом" способе "борьбы" с чуждым идеологическим и политическим термином; приспособлением топонимической аббревиатуры к системе русского языка по типу Россия и неологизмов послереволюционного времени Совдепия, Большевизия: "...начиная от Северного Кавказа, через Волгу и Урал на Западную Сибирь и далее вплоть до берегов Тихого океана по СССР-ии прокатилась грозная волна землеробных восстаний, ближайшее участие в которых, на стороне землеробов, приняли широкие слои низовых властей советского партийного аппарата" (Голос России. 1933. янв.-февр.-март); "Там, в СССР-ии, в пятнадцатилетней изуверской пытке четвертования души и тела, русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви, и, перерождаясь, по-

стр. 84

степенно пробуждается к возрождению национального единства" (Голос России. 1933. янв.-февр.-март).

Активизация образований на -ия (-uja) для обозначения политико-географических реалий не является чисто эмигрантским изобретением, а была вообще характерна для языка 20-х годов: Скоропадия (по имени гетмана Скоропадского), Совдепия и даже Эрэсэфэсерия (A. Mazon. Lexigue de la guerre et de la revolution en Russie (1914-1918). Paris, 1920). Очевидно, модельность спровоцировала также возникновение в языке неологизма- обозначения Большевизия по аналогии с именем Совдепия: "Этот, когда-то очень талантливый, писатель [А. Толстой] еще в 1922 году сменил эмигрантское существование на советское житье-бытье. В большевизии сразу же занял он весьма сытное местечко подле власть имущих..." (Возрождение. 1939. 14 июля); "В Большевизии нельзя звонить в колокола" (Дни. 1925. 10 февр.).

Написание инициальной аббревиатуры С.С.С.Р. (с точками, то есть как графическое сокращение) редко встречается в эмигрантских изданиях, гораздо чаще - без точек. Этот процесс был также характерен и для советского языка: "точечные" написания стали уступать место лексикализованным (без точек), а в начале 30-х годов практически сошли на нет (Словообразование современного русского литературного языка. М., 1968). Обозначение СССР служило предметом языковых и идеологических манипуляций у эмигрантов, и многие из них отказывали в праве на существование самому понятию, не видя в нем реальных содержательных элементов: "За теми же, сталинскими, дрожками услужливо бежали и бегут "Последние новости", забрызгавшие себя, теперь уже с ног до головы, большевицкой грязью. Что для них СССР. Без малого - "нормальное государство" - сказано в передовице "Последних новостей"..." (Возрождение. 1939. 7 июля); "Говорят об англо- франко-русских переговорах, как будто в течение двадцати лет Россия не заключена в грязный и кровавый гроб, именуемый СССР" (Возрождение. 1939. 7 июля); и мн. др.

Повышенная метафоричность и публицистичность термина СССР вызывала негативные ассоциации и фонологического характера: "Официально в этом году России не было. Она была переименована в четыре звука какого-то разбойничьего посвиста - СССР..." (За свободу. 1925. 1 янв.). Сопоставление данной аббревиатуры со свистом и обращение к народно-фольклорным мотивам свиста ("всю страну просвистели") вообще часто встречаются на страницах эмигрантских изданий, не только публицистики. Родовая принадлежность аббревиатуры СССР также не определилась - мужского, женского и среднего рода; "Эта самая обстановка существует во всей СССР под властью Политбюро: кого комячейка хочет почему-либо уничтожить, того уничтожает" (Дни. 1925. 11 февр.); "...эмиграции приходится выносить борьбу за духовные ценности русского народа, сохранять то, что

стр. 85

мешает действительному превращению России "всерьез и надолго" в безличное СССР" (Дни. 1925. 27 янв.).

Непривычность наименования страны аббревиатурой СССР породило в эмигрантской публицистике ироническое обозначение Триесерия: "...рассчитывать на сытую и привольную жизнь в условиях Триесерии не приходится" (Рус. голос. 1939. 1-14 янв.); "Невежественные правители Триэсерии, настроенные, как и полагается истинным революционерам, истерически, не могут, конечно, понять, что в старой культурной Англии относятся ко всем явлениям жизни спокойно и уравновешенно, будь то хотя бы чествование великого национального гения (...) И ровно через двадцать пять лет отпразднует Англия четырехсотлетие со дня рождения Шекспира. Но откликнется на это празднество, даст Бог, уже не Триэсерия, а настоящая национальная Россия" (Возрождение. 1939. 14 июля).

Метонимическими замещениями названий Советская Россия, СССР часто служат названия Москва, Кремль как символическое средоточие большевистской политики и советского государства: "На самом деле заключать настоящий союз с Англией и Францией Москва не хочет, а с Германией - и не может" (Возрождение. 1939. 7 июля); "Та же линия Москвы - точь-в-точь! - проводилась из дня в день "Юманитэ", по явному заказу Кремля" (Возрождение. 1939. 7 июля); "Таковы мысли Красного Кремля, мысли безусловно большие, широкие, хитро задуманные и сулящие советской власти и 3 Интернационалу широкие перспективы в отношении обеспечения их военного вторжения вглубь азиатских государств" (Голос России. 1931. 1 окт.).

Сопряжение нового названия с прошлой историей страны возрождает старое, бытовавшее в иностранных источниках XVI-XVII веков наименование Московия и рождает неологизм Чингисхания: "Современные нам последыши славянофильства идут дальше. Для них идеал настоящей России находится в глубине веков, когда Русь была только Востоком. Возвеличивая Чингисханию, они забывают, что главным желанием русского человека тех времен было - да минет Бог орду.

И как только Русь стала на ноги, то скоро потянулась к свету общечеловеческой, европейской культуры" (Дни. 1925. 10 февр.). Таким образом, публицистические обозначения России служат для эмигрантов, оказавшихся в большинстве своем в европейских странах, средством осознать роль и место утраченной ими отчизны в европейской истории и культуре.

Санкт-Петербург

Permanent link to this publication: