Статья посвящена тем изменениям, которые произошли в северокорейском обществе с 2002 г. С начала 1990-х гг. старая общественно-политическая система, некогда созданная по образцу послевоенного СССР, находилась в состоянии глубокого кризиса. В 2002 г. северокорейские власти решились на проведение умеренных реформ, однако эти реформы в основном сводились к запоздалому признанию тех социально-экономических изменений, которые к тому времени уже произошли в стихийном порядке.

Однако, вопреки ожиданиям оптимистов, некоторое улучшение экономической ситуации, происшедшее в последние годы, не привело к дальнейшим преобразованиям. Напротив, с 2004 г. северокорейское правительство начало последовательно проводить политику контрреформ. В последнее время власти КНДР стремятся возродить, по крайней мере, частично - ту систему общественных и экономических отношений, которая существовала во времена Ким Ир Сена.

В контексте политической ситуации в Северной Корее эти меры властей представляются совершенно рациональными. Сам факт существования экономически успешной Южной Кореи означает, что северокорейские лидеры сталкиваются с ситуацией, которая радикально отличается от той, что существует в Китае или во Вьетнаме. Реформы китайского образца вполне рациональны с экономической точки зрения, но чрезвычайно опасны политически. Такие реформы неизбежно увеличат информированность северокорейского населения о внешнем мире, и прежде всего о Южной Корее, а это может подорвать режим.

Статья написана на основе сообщений беженцев из Северной Кореи (как опубликованных, так и полученных в ходе непосредственных бесед-интервью), а также публикаций периодической печати, в том числе малотиражной и специализированной.

Ключевые слова: Северная Корея, Корейская Народная Демократическая Республика (КНДР), контрреформы, беженцы из КНДР.

До начала 1990-х гг. Северная Корея являлась классическим образцом страны с централизованной плановой экономикой, причем основные особенности этой системы в КНДР были выражены еще более резко, чем в Советском Союзе 1940 - 1950-х гг. В Северной Корее карточная система с 1960-х гг. стала носить всеобъемлющий характер: почти все продовольствие и товары народного потребления не продавались, а распределялись государством, так что торговли как таковой практически не существовало. Площадь приусадебных участков не могла превышать 100 кв. м в сельской местности и 30 - 40 кв. м в городах, а поэтому частный сектор в сельском хозяйстве практически отсутствовал. Планирование было крайне жестким, участие в международной торговле было сведено к минимуму в рамках политики "опоры на собственные силы".

Экономика КНДР оставалась на плаву в основном из-за прямых и косвенных субсидий из стран социалистического лагеря, в первую очередь из СССР. Хотя советское руководство не испытывало особых симпатий к режиму Ким Ир Сена, оно оказывало Пхеньяну значительную экономическую помощь: отчасти в качестве платы за нейтра-

стр. 88
литет КНДР в советско-китайском конфликте, отчасти из общестратегических соображений. Помимо прямой помощи СССР продавал КНДР нефть по субсидируемым ценам и соглашался на невыгодные для себя условия бартерной торговли.

Исключительная жесткость режима была заметна не только в области экономики: уровень повседневного административно-полицейского контроля за населением в КНДР был выше, чем в любой стране социалистического лагеря, за исключением, пожалуй, Албании. Для выезда за пределы родного города или уезда граждане КНДР обязаны получать специальные "разрешения на поездку", причем для их получения требуются длительные бюрократические процедуры. Некоторые регионы страны, включая ее столицу Пхеньян, практически закрыты для частных поездок. Каждый северокореец является членом "народной группы" (инминбан), которая состоит из 20 - 40 семей, живущих в одном доме или в одном сельском квартале [Ким Сынъ-чхоль, Пак Сон-енъ, 2006, с. 186 - 201]. В обязанности начальника "народной группы" входит наблюдение за всем, что происходит в округе. Все те, кто остается на ночь у друзей или родственников, должны сначала зарегистрироваться в "народной группе" и предъявить необходимые документы. Несколько раз в год около полуночи в домах проводятся внезапные проверки, главная цель которых - выявление лиц, находящихся в доме без соответствующего разрешения [Ким Сынъ-чхоль, 2000, с. 185 - 197].

Еще в начале 60-х гг. XX в. руководство Северной Кореи осознало, что информационная изоляция от внешнего мира является важнейшим условием сохранения внутриполитической стабильности. Первоначально основное беспокойство у северокорейского руководства вызывало влияние Советского Союза, который предлагал тогда куда более либеральный вариант государственного социализма. Однако особое значение информационная изоляция стала приобретать с конца 1960-х гг., когда Юг, до этого экономически отсталый, сначала догнал Север, а потом начал быстро его обгонять.

Для поддержания этой самоизоляции пхеньянские власти стали прибегать к чрезвычайным мерам, которые не имели аналогов в истории социалистического лагеря. В КНДР были запрещены радиоприемники со свободной настройкой, все иностранные публикации, исключая технические, доступны только в спецхранах (исключение при этом не делалось даже для периодики "братских" стран). Главное содержание северокорейской пропаганды достаточно предсказуемо: утверждается, что Юг - это нищая и голодающая американская колония, в то время как Северная Корея является самой богатой и прогрессивной страной мира, "страной образцового социализма", маяком и надеждой всего человечества.

Распад социалистического лагеря в 1989 - 1991 гг. означал, что Пхеньян лишился жизненно важной помощи из-за рубежа. Торговля с СССР резко сократилась: в 1993 г. северокорейский импорт из России составлял всего 10% от уровня 1980-х [Haggard, Noland, 2007, p. 27]. Лишившись подпитки извне, северокорейская экономика оказалась в тяжелейшем кризисе. С 1991 по 1998 г. Северная Корея испытывала экономический спад, на протяжении этого времени ее ВВП постоянно сокращался [Bank of Korea..., 2008, p. 1]. Государственная экономика советского образца, в которой основную роль играла тяжелая промышленность, фактически прекратила свое существование: к 1997 г. объем промышленного производства составлял всего 46% от уровня 1990 г. Карточная система в течение многих десятилетий обеспечила основные нужды северокорейских потребителей, также перестала функционировать: уже в 1994 г. карточки перестали отоваривать за пределами городов, а с 1996 г. даже в Пхеньяне продовольствие по полным нормам получали лишь немногочисленные представители привилегированных слоев.

В 1996 г. в стране начался голод, ставший самой крупной гуманитарной катастрофой в Восточной Азии последних десятилетий. Точная статистика недоступна и едва ли станет доступной в обозримом будущем, но, даже по осторожным оценкам

стр. 89
количество погибших от голода в 1996 - 1999 гг. составило от 600 до 900 тыс. человек [Haggard, Noland, 2007, p. 27].

Голод и экономический кризис нанесли сокрушительный удар по всей системе административно-полицейского контроля. Хотя старые инструкции и ограничения обычно не отменялись формально, но на практике они перестали исполняться. Чиновники, прежде всего на низовом уровне, стали активно брать взятки и игнорировать свои обязанности, зная, что их служебное рвение государство более не в состоянии адекватно вознаградить. В результате многие запреты, сохранившись на бумаге, на практике превратились в фикцию. В частности, почти свободным стало передвижение внутри страны - разрешение на поездку можно получить, дав взятку в несколько долларов (хотя в целом властям удалось сохранить контроль за въездом в Пхеньян). Прекратили действовать и многочисленные запреты, направленные на ограничение частного сектора.

Крах государственной экономики неизбежно привел к быстрому росту экономики теневой. По данным обследования, которое провели среди беженцев из КНДР, ныне проживающих на Юге, в 1998 - 2003 гг. нелегальные доходы составляли 78% их личного бюджета (для сравнения: этот показатель для Советского Союза 1964 - 1990 гг. составлял 16.3%) [Kim Byung-Yeon, Song Dongho, 2008, p. 373 - 374]. Конечно, нельзя забывать, что данная выборка малорепрезентативна: доля бывших торговцев среди беженцев существенно выше, чем среди населения в целом, так что реальная доля неофициальных доходов у среднестатистического корейца заметно ниже, чем заявленные в исследовании 78%1. Тем не менее ясно, что выживание жителей Северной Кореи с начала 1990-х гг. в значительной степени зависит от их деятельности за пределами государственной экономики. Ким Бенен и Сон Донхо следующим образом описывают ситуацию в Северной Корее: "Через официальные каналы население получает не более 20% товаров народного потребления, продовольствия и иных сельхозпродуктов. Такая ситуация резко контрастирует с периодом до 1990-х гг., когда система государственного распределения играла доминирующую роль в экономике" [Kim Byung-Yeon, Song Dongho, 2008, p. 374].

С середины 1990-х гг. на окраинах северокорейских городов возникли и стали быстро расти рынки. Рынки эти стали не только местом частной розничной торговли, но и средоточием коммерческих предприятий самого разного типа. Начали появляться частные гостиницы, столовые, видеозалы, даже частные автобусные компании. Возникли и частные мастерские, своего рода мануфактуры, которые производили продукцию для продажи на рынках и активно использовали наемный труд [Ли Му-чхоль, 2006, с. 187- 213; Ли Су-хен, 2002, с. 192 - 200; Янъ Мун-су, 2005, с. 1 - 22; Haggard, Noland, 2007, p. 165 - 209; Lankov, Kim Seok-Hyang, 2008, p. 53 - 72]. Чтобы облегчить перевозку товаров между провинциями, торговцы начали арендовать грузовой автотранспорт. Поскольку грузовики принадлежат государству, "аренда" фактически означает подкуп тех чиновников, в ведении которых находится грузовик [Янъ Мун-су, 2006, с. 25 - 26]. Кроме того, сформировалась частная кредитная система: ростовщики предоставляют начинающим торговцам займы под высокий (до 30% в месяц) процент. Степень и масштабы перемен были таковы, что Северную Корею стало возможным характеризовать как "постсталинистское" и даже "постсоциалистическое" общество. При этом перемены начались снизу и стихийно, не в результате инициированных правительством реформ, а как спонтанная реакция самого общества на новую экономическую ситуацию.

При отсутствии структурных изменений такие ростки капитализма не смогли привести к экономическому прорыву китайского образца, но они тем не менее сыграли важную стабилизирующую роль, смягчая последствия катастрофы, постигшей государственный сектор экономики.

1 Это обстоятельство признавал в беседе со мной и сам проф. Ким Бенен, автор цитируемой статьи (беседа с профессором Ким Бененом, 28 декабря 2008 г., Сеул).

стр. 90
Важным изменением стало начавшееся распространение иностранной видеопродукции в виде кассет и дисков DVD. Около 2000 г. в Северной Корее начали в массовом порядке появляться видеомагнитофоны, а вскоре после этого обеспеченные северокорейские семьи также стали обзаводиться DVD-плеерами, к тому времени резко подешевевшими. Согласно китайской таможенной статистике, к 2006 г. в КНДР было ввезено 350 тыс. DVD-плееров - немалое количество для страны с населением в 23 млн. человек (статистика вдобавок не учитывает контрабандного ввоза). В отличие от радиоприемников со свободной настройкой DVD-плееры и видеомагнитофоны в КНДР легальны (предполагается, конечно, что их будут использовать для просмотра северокорейской и другой официально разрешенной видеопродукции). На деле же контрабандисты начали ввозить на Север множество иностранных фильмов и сериалов, преимущественно южнокорейских. Эти фильмы оказали немалое влияние на представления корейцев о внешнем мире, в первую очередь о Южной Корее [Ли Чу-чхоль, 2008, с. 245 - 248]. Кореянка средних лет, покинувшая КНДР в 2006 г., два года спустя сказала автору этой статьи: "Наверное, сейчас только дети на Севере все еще думают, что на Юге живут плохо. Все остальные отлично знают, что Юг живет хорошо"2.

Другим важным фактором в прорыве информационной блокады стала массовая миграция в Китай, в основном в Манчжурию. В 1998 - 1999 гг. число северокорейских беженцев в КНР достигло пика и оценивалось в 200 - 250 тыс. человек. Большинство среди этих людей составляли уроженцы северных провинций, которые уходили в Китай, спасаясь от голода. Некоторые в конце концов добрались до Южной Кореи, но подавляющее большинство осталось в Китае в качестве нелегальных рабочих. Примерно до 2004 г. границу можно было пересечь без особых проблем, поэтому многие из беженцев превратились в нелегалов-отходников, которые чередовали работу в Китае с периодическими возвращениями домой. Все это стало возможным благодаря тому, что северокорейские пограничники либо игнорировали свои обязанности, либо охотно принимали взятки от желающих пересечь границу [Haggard, Noland, 2006]. В результате этой массовой, хотя и нелегальной миграции в Китае за последние 15 лет побывало около полумиллиона жителей КНДР3. Возвращаясь на Север, эти люди привозили с собой не только заработанные в Китае деньги, но и рассказы об экономическом успехе Китая и невероятном процветании Южной Кореи (южнокорейское присутствие очень ощутимо в приграничных районах Китая, значительную часть населения которых составляют этнические корейцы).

Большинство описанных выше видов коммерческой деятельности формально оставались незаконными, однако 1 июля 2002 г. власти Пхеньяна ввели ряд мер, которые часто описываются в иностранных СМИ как "реформы 2002 года". Средства массовой информации КНДР, впрочем, никогда не использовали слово "реформа". Считается, что Северная Корея обладает безупречной экономической системой, которая по определению не нуждается в реформировании, и что сама идея "реформы" (кэхек) коварно навязывается КНДР империалистическими силами. Газета "Нодон синмун" писала по этому поводу: "Империалисты болтают о "реформах" и "открытости", которые являются не более чем реакционным заговором, направленным на то, чтобы остановить общественный прогресс и повернуть вспять ход истории" [Нодон синмун, 2005].

Официально преобразования, о которых объявили 1 июля 2002 г., полагается именовать "мерами по улучшению управления экономикой", но на практике они более известны как "меры первого июля" [Канъ Иль-чхон, Конъ Сон-ен, 2003, с. 131 - 146; Young Chul Chung, 2004, p. 283 - 305].

"Меры первого июля" на практике включали в себя несколько реформ.

2 Интервью 1 ноября 2008, Сеул.

3 Эти данные, почерпнутые из беседы с Куртландом Робинсоном, руководителем группы, изучавшей северокорейскую диаспору в северо-восточном Китае на протяжении многих лет, начиная с конца 1990-х гг.

стр. 91
Во-первых, были резко повышены розничные цены. Например, в течение нескольких десятков лет рис "продавался" по карточкам по совершенно символической цене - 0.08 вон за килограмм. После "мер" цена риса увеличилась в 550 раз и составила 44 вон за килограмм, приблизившись к тогдашней рыночной цене. Заработная плата также была увеличена, хотя и в меньших масштабах (в среднем розничные цены летом 2002 г. увеличили в 25 раз, а зарплату - в 18 раз) [Лим Кенъ-хынъ, 2007, с. 290, 295 - 391].

Во-вторых, "меры первого июля" изменили систему управления государственными предприятиями. Полномочия директоров государственных предприятий были расширены. Им, в частности, позволили покупать и продавать сырье и продукцию на рынках, а также большую свободу предоставили в вопросах материального стимулирования рабочих. Некоторые специалисты сравнивали эту политику с ранними стадиями китайских реформ или с экспериментами по введению "частично рыночной экономики" в Венгрии в 60-е гг. XX в. [Лим Кенъ-хынъ, 2007, с. 295 - 391].

В-третьих, "меры первого июля" предусматривали учреждение "общих рынков" (чонъхап сичжанъ). Это решение в иностранных СМИ ошибочно описывалось как "снятие запрета на частную торговлю". В действительности такого запрета в КНДР никогда не существовало: рынки, пусть и в очень ограниченных масштабах, действовали даже в 1960-е гг., а уж к 2002 г. едва ли не большинство северокорейцев зарабатывало в частном секторе экономики, центром которого служили именно рынки. На самом деле и имелось в виду резкое расширение ассортимента товаров, официально разрешенных к продаже на рынках. В частности, формально было разрешено торговать на рынках промышленными товарами. Однако, это не привело к радикальным изменениям, так как торговля промышленными товарами, несмотря на официальные запреты, процветала уже в 1990-е гг. Те северокорейские торговцы, с которыми беседовал автор, однозначно сходятся на том, что "меры первого июля" не оказали особого влияния как на реальную деятельность рынков в их родных городах, так и на их собственные коммерческие операции: запреты, официально снятые в 2002 г., к тому времени уже давно игнорировались. Один бывший торговец заметил: "Большинство жителей Севера даже и не знает, что такое "меры первого июля"" [Со Ю-сок, 2008, с. 198]. Фактически "меры первого июля" означали не более чем запоздалое признание тех перемен, которые к тому времени уже стихийно произошли в обществе и экономике.

"Меры первого июля" сопровождались и другими изменениями, в целом направленными на частичную либерализацию экономики и ослабление государственного контроля над ней. Приблизительно в 2005 г. рабочим и служащим государственных предприятий в некоторых провинциях стали выдавать небольшие земельные участки (известны как "участки N 112", по номеру соответствующего официального постановления). Предполагалось, что, работая на этих участках, горожане должны самостоятельно обеспечивать себя продуктами питания в течение нескольких месяцев (аналогии с дачными участками в СССР в данном случае очевидны). Хотя появление северокорейского варианта "дач" едва ли можно считать шагом на пути к превращению экономики КНДР в рыночную, эта мера, безусловно, подразумевала расширение частной экономической инициативы [Рю Кен-вон, 2008, с. 116].

Наблюдались и другие признаки общего ослабления государственного контроля. В 2001 - 2002 гг. в КНДР появились мобильные телефоны, и к декабрю 2003 г. число абонентов сотовой сети достигло 20 тыс. [Хангере синмун, 5.12.2003, с. 4]. Мобильный телефон в КНДР немедленно стал признаком высокого статуса. Европейский дипломат в январе 2008 г. вспоминал в разговоре с автором: "Похоже, что в 2003 г. многие северокорейские чиновники специально договаривались, чтобы во время встречи с иностранцем кто-нибудь позвонил им на мобильник. Они хотели произвести впечатление на собеседника, небрежным жестом достав из кармана сотовый телефон".

стр. 92
Поэтому неудивительно, что к 2003 - 2004 гг. многие - даже большинство - иностранных наблюдателей решили, что Северная Корея наконец-то встала на путь реформ, в принципе более или менее сходных с реформами в Китае. В те дни и в наиболее влиятельных СМИ, и в академических публикациях были часты заявления о том, что Северная Корея "недавно перешла к политике внутренних реформ и международного сотрудничества" [Sang T Choe, Suk-Hi Kim, Hyun Jeong Cho, 2003, p. 104]. Заголовки западных газет в те годы сочились оптимизмом: "В сталинистской Северной Корее разрешают рынки: другого выбора у них не осталось" [Wall Street Journal, 20.06.2003]; см. также: "Признаки перехода к рыночной экономике в Северной Корее" [New York Times, 03.06.2004]; "Северная Корея экспериментирует с китайской моделью развития" [New York Times, 28.03.2005]. Как показали последующие события, оптимизм этот был преждевременен.

С конца 2004 г. северокорейские власти начали проводить новую политику, цель которой - свести на нет все те изменения, которые произошли в стране в предыдущие десять лет, будь то стихийные изменения снизу или же инициированные правительством перемены сверху. Маятник, который на протяжении 1994 - 2004 гг. двигался в сторону политико-экономической либерализации, начал движение в обратном направлении, и правительство, вместо того чтобы продолжить реформы, приступило к систематическим попыткам восстановить ту ситуацию, что существовала в КНДР во времена Ким Ир Сена. Едва ли не первым признаком начинающихся контрреформ стал введенный в мае 2004 г. запрет на использование мобильных телефонов частными лицами (сохранить мобильники разрешили только верхушке бюрократии) [Хангук ильбо, 2004, с. 5; Кукмин ильбо, 2004, с. 11]. Именно с этого времени возросла активность так называемых групп по борьбе с антисоциалистическими явлениями. Эти группы состоят из членов местных партийно-государственных органов и полиции. Они были впервые созданы еще в 1992 г., но до 2004 г. особой активностью не отличались.

В августе 2005 г. по всей стране были введены запреты на частную торговлю зерном, после чего стали распространяться слухи о предстоящем восстановлении карточной системы [Ким Енъ-чжин, 2005]. Эти слухи были официально подтверждены в октябре, во время пышного празднования 60-й годовщины Трудовой Партии Кореи, когда правительство объявило, что карточная система полностью восстанавливается. При этом цены в государственной распределительной системе остались на уровне 2002 г. (рис, например, стоит 44 северокорейских вон за килограмм). Поскольку к 2005 г. рыночная цена килограмма риса уже достигла 800 - 900 вон, а к 2008 и вовсе составила 2500 вон, "карточная" цена является, как и во времена Ким Ир Сена, чисто символической [Ким Енъ-чжин, 2007]. Возрождение карточной системы было представлено как признак "возвращения к норме" (в корейских документах возрождение карточной системы официально описывалось как "нормализация распределения продовольствия" - сикрянъ конъгып чонъсанъхва). Не исключено, что большинство северокорейцев вполне согласится с таким определением: карточная система играет решающую роль в распределении продовольствия с конца 1950-х гг., и большинство северокорейцев неизбежно воспринимает карточную систему как норму.

После появления сообщений о возрождении карточной системы, многие иностранные и южнокорейские наблюдатели выражали сомнение в том, что это мероприятие удастся провести в жизнь. Однако к 2008 г. стало ясно, что карточную систему в целом удалось восстановить - во многом, конечно, из-за устойчивого притока иностранной продовольственной помощи и общего улучшения ситуации в сельском хозяйстве. В мае 2008 г., по оценкам Национальной службы разведки Южной Кореи, около 60% населения Северной Кореи получали полные или почти полные карточные нормы (в большинстве случаев полная норма составляет 540 г в день на взрослого), в то время как менее привилегированные группы населения получали уменьшенные порции - приблизительно 300 - 400 г в день - и поэтому вынуждены покупать дополнительное

стр. 93
зерно на рынках [Кенъхянъ синмун, 24.05.2008, с. 5]. Это, конечно, не полный возврат к кимирсеновским времен, но ясно, что такая ситуация резко изменилась по сравнению с серединой 1990-х гг., когда карточная система почти не функционировала: согласно оценкам У-Каммингс, в 1997 г. всего 6% населения получали продовольствие по карточкам [Woo-Cumings, 2002, р. 34].

Попытка ввести запрет на частную торговлю зерновыми, напротив, окончилась неудачей. Первые месяцы, которые последовали за восстановлением карточной системы, были отмечены кампаниями против торговцев зерном. Однако к концу 2006 г. рис и зерно снова открыто появились на рынках. Полиция и низовое чиновничество проигнорировали инструкции и не стали проводить в жизнь запрет на торговлю зерновыми (в том числе и потому, что торговцы были всегда готовы откупиться от проверяющих и контролеров).

Запрет на частную торговлю зерном был лишь одним из проявлений политики, направленной на снижение экономической и социальной роли рынков. После 2005 г. попытки ограничить и регламентировать торговлю на рынках стали более интенсивными. Летом 2007 г. в Пхеньяне и некоторых других крупных городах власти попытались ввести как ценовые ограничения, так и лимиты на количество товаров, продаваемых одним торговцем. Например, для осьминогов цена была ограничена уровнем 2200 вон за килограмм (существенно ниже рыночной цены в 3700 вон). Один продавец не мог продавать более 15 разновидностей товаров, и, кроме того, было запрещено продавать более 10 кг морепродуктов в день [Ли Кван-бэк, 2006; Ли Сонъ-чжин, Янъ Чонъ-а, 2007].

Летом 2008 г. "группы по борьбе с антисоциалистическими явлениями" активно патрулировали улицы Пхеньяна, выявляя людей, которые занимались торговлей за пределами специально отведенных для этого участков. Члены групп говорили, что такое поведение недопустимо, так как оно "вредит репутации социалистической столицы и подрывает основы государства" [Чосон ильбо, 28.07.2008, с. 6].

В декабре 2006 г. власти запретили работоспособным мужчинам торговать на рынке, разрешено было торговать только тем мужчинам, которые являлись иждивенцами. Это решение означало фактический запрет на участие мужчин в розничной частной торговле [Ким Енъ-чжин, 2006]. Предполагалось, что здоровые мужчины должны иметь "нормальную" работу в государственном секторе. Это решение, однако, не имело прямого отношения к задаче возрождения экономики, так как большинство государственных фабрик, бездействовавших в течение последнего десятилетия, в принципе не может быть запущено заново. Беженка рассказала автору о своем родственнике, оставшемся на Севере: "Сейчас требуют, чтобы он ходил на работу, но что там можно делать? Завод не работает, все оборудование давно продано в Китай на металлолом. Поэтому он может только приходить на работу и сидеть на заводе, ничего не делая". Судя по другим свидетельствам, это вполне типичная ситуация.

Однако запрет 2006 г. не оказал особого влияния на ситуацию на рынках, так как мужчины в Северной Корее торгуют редко: частная рыночная торговля и в 1990-е гг. была преимущественно женским занятием [Kim Byung-Yeon, Song Dongho, 2008; Lankov, Kim Seok-Hyang, 2008; Ли Ми-ген, 2006, с. 37]. Поэтому гораздо более важными представляются те меры, на которые власти пошли год спустя, в декабре 2007 г., когда они запретили торговать на рынках женщинам моложе 50 лет [Оныр-ый пукхан сосик, 6.12.2007, с. 2]. Идеологическое основание запрета было тем же самым: каждый физически здоровый житель КНДР должен трудиться в госсекторе, а единственно допустимая роль частной экономики - это функции вспомогательного механизма, полезного для преодоления временных кризисов.

Запрет на торговлю привел к немалым возмущениям. Крупнейшая из известных акций протеста состоялась в городе Чхончжине, на северо-востоке страны, в начале марта 2008 г. В этом городе власти добились полного соблюдения запрета, в то время

стр. 94
как продовольствие по карточкам выдавалось нерегулярно и не в полном объеме. Сообщается, что женщины, участвовавшие в стихийном митинге, кричали: "Если вы не разрешаете нам торговать, дайте нам еду!". "Если нет зерна [для выдачи по карточкам], то разрешите нам торговать!" [Оныр-ый пукхан сосик, 12.03.2008, с. 2 - 3].

В начале 2008 г. южнокорейский журнал "Римчжинганъ", имеющий большие связи в Северной Корее, сообщил, что в октябре 2007 г. ЦК ТПК выпустил документ по "проблеме рынков". Документ этот был разослан парторганизациям по всей стране. В документе утверждается, что рынки стали источниками беспорядков и рассадником спекуляции ("продавцы поднимают цены и получают сверхприбыль"). Также отмечается, что торговлей в основном занимаются женщины работоспособного возраста. Упоминается, что на рынках широко распространена продажа контрабандных товаров южнокорейского производства и что таким образом рынки помогают распространению опасных "фантазий о враге". Наконец, создание рынков вне отведенных для этого мест приводит к социальным беспорядкам и вредит облику города. В документе, который цитирует "Римчжинган", заявляется, что скандалы и прочие инциденты, которые случаются на рынках, тайно снимаются "врагами" и затем используются ими в их пропаганде - очевидный намек на несколько реальных случаев, когда видеоматериалы, тайно снятые на северокорейских рынках, были вывезены за границу, главным образом для продажи японским телеканалам.

Согласно документу, все эти проблемы можно решить путем усиления контроля над рынками. В то же время документ не предполагает полное закрытие рынков. Цитируется высказывание Ким Чен Ира, который подчеркивает, что на данном этапе социально-экономического развития Северной Кореи существование рынков неизбежно, но при этом рынки следует тщательно контролировать и следить за тем, чтобы их экономическая роль оставалась вспомогательной [Римчжинганъ, с. 83 - 85].

В конце октября - начале ноября 2008 г. местным властям сообщили, что с 3 января 2009 г. рынки будут работать только три дня в месяц (1, 11 и 21-го числа каждого месяца). Было объяснено, что рынки становятся ненужными из-за улучшения социально-экономической ситуации в Северной Корее. Одновременно было объявлено, что "общие рынки" снова становятся сельскохозяйственные, что на практике означало формальный запрет на торговлю на рынках промтоварами. Наконец, был в очередной раз подтвержден и запрет на торговлю зерновыми [Оныр-ый пукхан сосик, 6.11.2008, с. 1 - 2].

Была развернута разъяснительная работа, в ходе которой партийно-государственному активу объясняли, что рынки порождают частнособственническую стихию, спекуляцию, имущественное расслоение, отвлекают людей от труда в государственном секторе, создают почву для распространения вредных слухов.

Однако в последний момент правительство дало задний ход. В начале января было разослано постановление о том, что, поскольку не удалось провести должной подготовки, введение мероприятий откладывается на полгода. С мест сообщают, что идея закрытия рынков встретила массовое сопротивление со стороны чиновничества. Часть низовой номенклатуры кормится с рынков, а часть просто понимает, насколько рынки важны для нормального существования большинства народа [Оныр-ый пукхан сосик, 13.01.2009, с. 2 - 3].

В качестве любопытной иллюстрации отношения северокорейского руководства к рынкам можно процитировать замечание, сделанное северокорейским чиновником в конце октября 2005 г., т.е. вскоре после того, как было формально объявлено о возрождении карточной системы. Когда Нам Сонъ-ук, известный южнокорейский ученый и аналитик, часто посещающий КНДР, спросил чиновника, действительно ли власти хотят восстановить карточную систему, его северокорейский собеседник ответил: "Теперь, когда у нас есть хороший урожай и большие запасы риса, зачем вообще нужна торговля рисом на рынке?" [Нам Сонъ-ук, 2005, с. 81]. Основная мысль ясна: "нормаль-

стр. 95
ная экономика" должна быть основана на административном распределении и нормировании, а рынки и розничная продажа допустимы только в чрезвычайных ситуациях.

Контрреформы 2004 - 2008 гг. не ограничились экономикой. Правительство попыталось вернуться к тому уровню контроля над населением, который существовал до стихийной либерализации. Кампании против продажи и просмотра контрабандных фильмов (особенно южнокорейских) не прекращались никогда, но с 2005 г. власти стали уделять этой проблеме больше внимания [Хан Енъ-чжин, 2006]. Кроме того, власти попытались восстановить контроль за передвижением людей и товаров внутри страны. С 2006 г. начали поступать сообщения об участившихся проверках багажа в поездах, грузовиках и автобусах, а в конце 2007 г. была организована большая кампания по перехвату грузовиков с товарами частных лиц [Оныр-ый пукхан сосик, 26.12.2007, с. 2]. Примерно тогда же властям удалось провести в жизнь запрет на частные автобусные перевозки, которые процветали с конца 1990-х гг. (типичный для Северной Кореи пример теневой экономики; частные автобусы оформлялись как принадлежащие государственной структуре или совместному предприятию) [Оныр-ый пукхан сосик, 26.12.2007, с. 2 - 3]. Железнодорожная полиция (специальные патрули, которые сопровождают некоторые поезда в КНДР) получила распоряжение осматривать подозрительно большой багаж и конфисковывать то, что явно предназначается для продажи [Квон Чонъ-хен, 2007(2)].

Был усилен контроль на границе с Китаем, пересечение которой раньше не составляло особой проблемы. Это привело к резкому снижению числа северокорейских беженцев в Китае: примерно с 200 - 250 тыс. человек в 1998 г. до 30 - 40 тыс. в 2007 г. [Юн Е-санъ, 2008, с. 70; Квон Чонъ-хен, 2007(2)]. Этот спад был вызван многими факторами, в том числе и улучшением продовольственной ситуации на Севере, но усиление пограничного контроля также сыграло свою немалую роль. "Право прохода" по-прежнему можно приобрести: сообщается, что в 2007 г. средняя взятка за переход границы составляла 500 юаней, т.е. примерно 70 дол. (немалая сумма по меркам рядовых северокорейцев, но вполне умеренные деньги для профессиональных контрабандистов) [Тонъа ильбо, 2007].

"Группы по борьбе с антисоциалистическими явлениями" в октябре 2008 г. начали крупномасштабные проверки персонала полиции и службы безопасности в пограничных зонах. Основной целью этих проверок являлось выявление чиновников, связанных с контрабандными поставками из Китая [Оныр-ый пукхан сосик, 29.11.2008, с. 3 - 4]. Это не первая попытка расправиться с контрабандистами и их небескорыстными покровителями из числа местных чиновников. С конца 2007 г. на протяжении нескольких месяцев центральные власти провели масштабную проверку деятельности чиновников в крупнейшем пограничном городе Синыйджу, который служит главным центром легальной и нелегальной торговли с Китаем. Сообщается, что несколько местных чиновников, признанных виновными в коррупции, были казнены, а более удачливые отделались увольнением или понижением в должности [Оныр-ый пукхан сосик, 27.05.2008, с. 4 - 5; Ким Мин-со, 2007]. Годом раньше аналогичные проверки были проведены в городе Хверен, втором по значению центре северокорейско-китайской торговли [Тонъа ильбо, 26.02.2007].

Итак, вопреки ожиданиям оптимистов постепенная и в значительной степени стихийная либерализация 1994 - 2004 гг. не привела к радикальному и систематическому преобразованию общественно-политической структуры КНДР. Примерно с 2004 г. власти Северной Кореи начали проводить линию на возвращение к состоянию, существовавшему до 1994 г.

Почему северокорейское руководство так стремится вернуться в прошлое? В конце концов, те же самые люди смотрели сквозь пальцы на стихийную либерализацию конца 1990-х гг. Какие изменения во внутренних и внешних условиях сделали этот поворот в северокорейской политике, во-первых, возможным и, во-вторых, желательным с точки зрения пхеньянского руководства?

стр. 96
Таблица 1

Торговый оборот между Севером и Югом в 1997 - 2007 (млн дол.)

1997

308

2000

425

2004

697

2005

1055

2006

1349

2007

1797

Источник: 2008 нен веге пэксо, 2008, с. 49.

Для того чтобы дать ответ на этот вопрос, нужно обратиться к тем изменениям, которые произошли в международном положении Северной Кореи после 2000 г. В 1998 - 2008 гг. в Южной Корее у власти были левонационалистические силы, которые проводили в отношении Севера так называемую солнечную политику [Norman, Yong-Sup Han, 2003]. Эта политика, в частности, предполагала резкое увеличение количества гуманитарной помощи, предоставляемой Северу, причем эта помощь оказывалась в одностороннем порядке и без предварительных условий. Это изменение южнокорейской политики по отношению к Северу стало особенно заметным после первой межкорейской встречи на высшем уровне, которая состоялась летом 2000 г. Поток помощи сопровождался резким увеличением торговли между двумя корейскими государствами. Торговля эта обычно субсидировалась южнокорейской стороной и на практике часто не слишком отличалась от прямой помощи (табл. 1).

Существенно выросли и объемы торговли КНДР с Китаем (табл. 2). Есть основания полагать, что в 2001 - 2002 гг. китайское руководство решило, что крах КНДР следует по возможности предотвратить, и соответственно начало выделять определенные ресурсы на то, чтобы удерживать северокорейскую экономику на плаву.

За 2000 - 2008 гг. товарооборот между КНР и КНДР увеличился почти в шесть раз. Увеличилась и китайская помощь Северной Корее, точные данные об объемах которой, к сожалению, остаются неизвестными. В докладе, подготовленном американскими исследователями по результатам консультаций с китайскими специалистами, говорилось: "Если пять лет назад треть внешних гуманитарных поставок Китая приходилось на Северную Корею, то, согласно последним оценкам, эта доля достигла 40%. Учитывая, что помощь Китая Африке и азиатским странам росла пропорционально экономическому росту, этот факт, вероятно, отражает существенный количественный рост объемов китайской помощи КНДР" [Keeping an Eye..., 2008, p. 11].

Все это означает, что северокорейское правительство стало менее изолированным на международной арене, несмотря на очередной этап "ядерного кризиса", который начался в 2002 г. и достиг своей кульминации в 2006 г., когда Пхеньян провел испытания ядерного взрывного устройства.

Китайской и южнокорейской помощи недостаточно для полного восстановления экономики (по-видимому, такое возрождение без радикальных реформ невозможно в принципе). Тем не менее положение заметно улучшилось, в частности - покончено с массовым голодом (хотя продовольственная ситуация в стране остается непростой, и потенциальная угроза нового голода сохраняется).

События последних лет свидетельствуют: улучшение экономической ситуации и ослабление внешнего давления не подтолкнули правительство КНДР к рыночным преобразованиям. Напротив, относительная

Таблица 2

Торговый оборот между Северной Кореей и Китаем в 1997 - 2008 гг. (млн дол.)

1997

650

2000

480

2004

1360

2005

1580

2006

1700

2007

1974

2008

2787

Источник: Чхве Чуннам, 2007, с. 40.

стр. 97
экономическая стабилизация привела к контрреформам, направленным против рынков и связанных с ними общественных институтов, которые спонтанно сформировались в 1990-е годы.

Это поведение северокорейских лидеров на первый взгляд кажется иррациональным, так как успех китайских и вьетнамских реформ очевиден. В Китае партийной олигархии удалось не только сохранить, но и усилить свою власть, возглавив мероприятия, которые привели к беспрецедентному экономическому росту. Высшие северокорейские чиновники прекрасно осведомлены о грандиозных успехах Китая, в котором многие из них регулярно бывают. Китайские власти даже организовали визит Ким Чен Ира в шанхайский район Пудун, сосредоточение небоскребов и гигантских офисных комплексов, который считается одним из символов экономического успеха КНР [Kim Jong Il..., 2001]. Если верить газетным сообщениям, вид Пудуна произвел на Кима должное впечатление, но никаких последствий это посещение не имело.

Поведение пхеньянских властей, их явное нежелание проводить реформы часто воспринимаются как иррациональные, как результат недостаточной информированности Пхеньяна или же как продукт якобы присущего северокорейским руководителям "параноидального мышления". Однако у этой стратегии есть рациональное объяснение. Северокорейские лидеры не идут на реформы вовсе не потому, что они фанатически верят в собственную идеологию или плохо информированы о внешнем мире, а наоборот, потому, что они хорошо знают ситуацию в своей стране и отлично понимают, что эта ситуация в корне отличается от той, что сложилась в Китае или во Вьетнаме. Главное различие заключается в самом факте существования богатого Юга. Северокорейские лидеры помнят, что они живут рядом со страной, граждане которой говорят на корейском языке и официально считаются "другой частью нашей нации", но при этом имеют душевой доход, превосходящий доход северян не менее чем в 17 раз (по некоторым оценкам, разрыв между Севером и Югом в уровне национального дохода на душу населения вообще является 50-кратным)4. Если простые северокорейцы узнают о масштабах процветания Юга, это нанесет колоссальный удар по нынешнему северокорейскому режиму и может поставить под угрозу само его существование. Конечно, в общих чертах о процветании Юга известно и сейчас, однако лишь немногие на Севере представляют, насколько велик разрыв в доходах и уровне жизни в двух корейских государствах.

Существование по соседству богатого Юга означает, что "восточногерманский сценарий" остается потенциально возможным - в отличие от Вьетнама или Китая, где вероятность такого сценария отсутствует. Китайцы знают о процветании Японии или Соединенных Штатов, но не придают этому факту особого политического значения, так как и японцы, и американцы - это другие нации с другой историей. И конечно, ни у Вьетнама, ни у Китая нет богатого соседа, с которым они могли бы объединиться (Тайвань слишком мал, чтобы оказать ощутимое влияние на средний доход китайцев даже в гипотетическом случае объединения, а Южный Вьетнам прекратил свое существование в 1975 г.).

Однако реформы китайского типа принципиально невозможны без существенного ослабления информационной блокады изнутри и без либерализации контроля над населением. Иностранные инвестиции и технологии - необходимые стартовые условия экономического роста, и это означает, что в случае реформ заметное количество северокорейцев получит доступ к политически опасным знаниям о внешнем мире, прежде всего о Южной Корее. Неизбежным представляется и значительное ослабление административного контроля: нельзя проводить эффективные рыночные реформы в стране, где каждая командировка требует "разрешения на поездку", оформление которого занимает от нескольких дней до месяца, где допуск к жизненным благам определяется

4 Подробное изложение проблем, связанных с анализом северокорейского ВВП см.: [Ли Чжонъ-сок, 2008, с. 1 - 4].

стр. 98
не столько эффективностью труда, сколько реальным или демонстрируемым политическим рвением. Если северокорейцы узнают о том, насколько они беднее своих соседей, и если они станут меньше бояться власти, то почему они согласятся принять авторитарную "диктатуру развития" китайского типа - ведь перед глазами у них будет куда более привлекательный пример Юга (и соблазн объединения).

При этом в отличие от коллег в бывшем СССР и Восточной Европе в случае падения режима у северокорейской элиты нет особых шансов стать успешными бизнесменами. Скорее всего в экономике новой объединенной Кореи все руководящие позиции достанутся выходцам с Юга, у которых будут и деньги, и образование, и опыт и, возможно, политическая поддержка. Похоже, что северокорейская элита понимает, что в случае объединения она потеряет все и не получит ничего взамен. Не случайно один из вопросов, которые часто задают иностранцам в КНДР, - о судьбе, постигшей восточногерманских чиновников после объединения страны.

В подобной ситуации с точки зрения властей единственным разумным выходом представляется следование тому политическому курсу, который они и их предшественники проводили в течение десятилетий. Цель их внутренней политики состоит в том, чтобы держать население страны под контролем, не давая ему возможности организоваться и по возможности отсекая его от информации о внешнем мире. В области внешней политики наиболее безопасной представляется многократно проверенная стратегия максимизации иностранной помощи путем игры на противоречиях держав.

Однако для достижения этих целей необходимо ограничить или даже вовсе уничтожить стихийно зародившийся в стране частный сектор, само существование которого подрывает систему административно-полицейского контроля и способствует распространению в стране опасной для режима информации.

На протяжении 1994 - 2004 гг. в Северной Корее контроль государства над обществом и экономикой постепенно ослабевал, но в последние годы этот процесс был остановлен.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

2008 ней веге пэксо ("Белая книга" о внешней политике, издание 2008 г.). Сеул: Министерство иностранных дел и внешней торговли, 2008.

Канъ Иль-чхон, Конъ Сон-ен. 7.1 кенъчже кванли кэсон чонъчхи 1 нен-ый пхенъга-ва чэхэсок (Год с момента введения мер по улучшению управления экономикой 1 июля: анализ и оценка) // Тхонъиль мунчже енгу. 2003, N 2.

Квон Чонъ-хен. Тхальбук хэнърель 10 нен...сучча чульго кечхынъ таянъ (Десять лет побегам с Севера... Число снижается, увеличивается количество представителей различных социальных слоев) // DailyNK, 14.05.2007(1).

Квон Чонъ-хен. Пук сичжан тхончже кыксим... есонъ согос-ккачжи комса (Контроль за рынками достиг апогея... Проверяется даже нижнее белье у женщин) // DailyNK, 29.11.2007(2).

Кенъхянъ синмуку. 24.05.2008.

Ким Енъ-чжин. Пук 10 воль путхо 5 тынъгып сикрянъ пэгык сильси (В октябре Северная Корея введет пятиуровневую систему распределения продовольствия) // DailyNK, 15.09.2005.

Ким Енъ-чжин. Пэгык 700 г тэсанъын моду чикчанъ чхульгынхара (Те, кто имеет право на порцию в 700 грамм, должны идти работать) // DailyNK, 7.12.2006.

Ким Енъ-чжин. Хамбук Мусан чирек ссалькап сопхок харак [Резкое понижение цен на рис в Мусане и Хамген-пукто] // DailyNK, 17.'07.2007.

Ким Мин-со. Синыйчжу сегванчжанъ 'писагыруппа' комель ху чвачхон ([Главасиныйчжусской таможни смещен после расследования групп по борьбе с антисоциалистическими явлениями) // DailyNK, 29.10.2007.

Ким Сынъ-чхоль, Пак Сон-енъ. Пхенъянъси инминбан уненъ сильтхэ-ва чумин сэнъхваль (Роль народных групп в управлении Пхеньяном и в жизни населения) // Пукхан. 2006. N 4.

Ким Сынъ-чхоль. Пукхан тонпхо-дыр-ый сэнъхваль янъсик-ква мачжимак химанъ (Образ жизни северокорейских соотечественников и последняя надежда). Сеул: Чаревон, 2000.

Кукмин ильбо. 14.06.2004.

Ли Кван-бэк. Пук чанъмаданъ тхонъчже хегва опсо... Ким Чжониль токчэ вихеп еин-ыро (Контроль за рынками в Северной Корее неэффективен... Потому, что они угрожают диктатуре Ким Чен Ира) // DailyNK, 18.11.2006.

стр. 99
Ли Ми-ген. Тхальбук есонъ-гва-ый симчхынъ менчжоб-ыль тхонъхесо пон кенъчженан иху Пукхан есонъ-ый чиви пенхва-ва чонманъ (Перспективы изменения роли северокорейских женщин - на основании свидетельств беженок) // Качжок-ква мунхва. 2006. N 1.

Ли Му-чхоль. Пукхан чумин-дыр-ый кенъчжегван-ква кэхек, кэбанъ ыйсик (Отношение северокорейцев к экономике и восприятие ими открытости и реформ) // Пукхан енгу хакхвебо. 2006. N 2.

Ли Сонъ-чжин, Янъ Чонъ-а. Пук танъгук чанъмаданъ кагек-ква пхуммок-ккачи тхонъчже (На северокорейских рынках контролируют цены и предметы, допущенные к продаже) // DailyNK, 15.11.2007

Ли Су-хен. Пукхан-ый анчжын чанъса (Рыночная торговля в северной Корее) // Пукхан. 2002. N 12.

Ли Чжонъ-сок. Пукхан кукмин содык чэпхенъга (Новая оценка национального дохода Северной Кореи) // Чонсо-ва чонъчхэк. 2008. N 3.

Ли Чу-чхоль. Пукхан чумин-ый вебу чонъбо суенъ тхэдо пенхва (Исследование изменений в отношении северокорейцев к информации о внешнем мире) // Хангук тонъбуга нончхонъ. 2008. N 1.

Лим Кенъ-хынъ. Пукхансик кенъчже кэхег-е тэхан пхенъга-ва чонманъ: 7.1 кенъчже кванли кэсон чонъ-чхи-рыль чунсим-ыро (Оценка и перспектива реформ в северокорейском стиле; меры по улучшению управления экономикой 1-го июля) // Хангук чончхи-ый енгу 16. 2007. N 1.

Нам Сонъ-ук. Ноноп пуня-ый кэхек танхэнъ-гва пэгыпче чэге (Сельскохозяйственные реформы и возрождение карточной системы) // Пукхан. 2005. N 12.

Нодон синмун. 21.11.2008.

Оныр-ый пукхан сосик.

Римчжинганъ. 2008. N 2.

Рю Кен-вон. 2008 нен санъбанги сиклянъ виги-ый сильтхэ-ва вонин-ыль пхахйечхида (О продовольственном кризисе начала 2008 г. и его причинах) // Римчжинганъ. 2008. N 3.

Со Ю-сок. Пукхангун 31 садан минген тэдэ-ва тэнам еллаксо-ый сильчхе (31 дивизия северокорейской армии и ситуация в "центрах связи с Югом") // Пукхан. 2008. N 6.

Тонъа ильбо. 26.02.2007.

Хан Енъ-чжин. Пук ениль "чабончжуи моранэчжа" (Северокорейцы по-прежнему говорят об "избавлении от капитализма") // DailyNK, 10.01.2006.

Хангере синмук. 05.12.2003.

Хангук ильбо. 04.06.2004.

Чосон ильбо. 28.07.2003.

Чхве Чуннам. Чунъгук-ый тэбук чонъчхэк-ква 2.13 хаб-ыро тэхан ипчанъ (Китайская политика по отношению к Северной Корее и Соглашению от 13 июня). Сеул: KINU, 2007.

Юн Е-санъ. Хэве тхальбукча сильтхэ-ва тэчхэк (Современная ситуация с северокорейскими беженцами за рубежом и политикой в отношении них) // Пукхан. 2008. N 5.

Янъ Мун-су. Пукхан-ый чонъхап сичжанъ: уненъ сильтхэ, пэгыпхегва, сонъгек-ква ыйми (Общие рынки в Северной Корее: управление ими, их эффективность и значение) // Кенъчжехак конъдонъ хаксультхехве, 2005.

Янъ Мун-су. Пукхан-есо-ый сичжанъ-ый хенъсонъ-гва пальчжон (Создание и развитие рынков в Северной Корее). Сеул: Пукхан тэхагвон, 2006.

Bank of Korea. Gross Domestic Product of North Korea in 2007. Seoul: Bank of Korea (18 June 2008).

Haggard Stephen, Noland Marcus. Famine in North Korea: Markets, Aid and Reform. N.Y.: Columbia University Press, 2007.

Haggard Stephan, Noland Marcus. The North Korean Refugee Crisis: Human Rights and International Response. Washington: U.S. Committee for Human Rights in North Korea, 2006.

Keeping an Eye on an Unruly Neighbor: Chinese Views of Economic Reform and Stability in North Korea. Washington: Center for Strategic and International Studies & U.S. Institute of Peace, 2008.

Kim Byung-Yeon, Song Dongho. The Participation of North Korean Households in the Informal Economy: Size, Determinants, and Effect // Seoul Journal of Economics. 2008. Vol. 21 no. 2.

Kim Jong // Continues Shanghai Tour. Visits Bourse. Kyodo Wire Agency, 18 January 2001.

Lankov Andrei, Kim Seok-Hyang. North Korean Market Vendors: The Rise of Grassroots Capitalists in a Post-Stalinist Society // Pacific Affairs. 2008. N 1.

Norman D. Levin, Yong-Sup Han, Sunshine in Korea: The South Korean Debate over Policies Toward North Korea. Washington: Rand, 2003.

New York Times

Wall Street Journak. 20.06.2003

Woo-Cumings Meredith. The Political Ecology of Famine: The North Korean Catastrophe and Its Lessons. Tokyo: Asian Development Bank Institute, 2002.

Sang T Choe, Suk-Hi Kim, Hyun Jeong Cho. Analysis of North Korea's Foreign Trade: 1970 - 2001 // Multinational Business Review 11. N 1 (Spring 2003).

Young Chul Chung. North Korean Reform and Opening: Dual Strategy and 'Silli (Practical) Socialism' // Pacific Affairs 77. N 2 (Summer 2004).

Permanent link to this publication: