С момента своего появления в качестве особой научной области африканистика постоянно сталкивается с проблемой приближения познания к изучаемому объекту. Эта проблема присутствует во многих разделах африканистики, но ее осознание и понимание обусловливается опытом самого исследователя, точнее, той трудно определимой "материей", которую можно назвать чувством Африки. Проблема очевидна тогда, когда возникает ощущение присутствия барьеров на пути познания африканских реалий: коммуникативных, ментальных, этических, политических, источниковедческих и т.д. Суть же вопроса состоит в возможности реконструкции африканской действительности в терминах европейской культуры и познавательными средствами современной науки.

В отечественной африканистике проблема адекватности научных описаний изучаемому объекту стоит особенно остро. Для подавляющего большинства российских коллег Африка - это скорее умозрительное или теоретическое понятие, нежели эмпирическая или жизненная реальность. Собственно источниковая база исторических, социологических, политологических работ носит крайне ограниченный или вторичный характер. Полевые исследования столь важные для этнологов и антропологов, доступны одиночкам, и нет надежды на их расширение в ближайшем будущем. Если в 1970-1980-е годы эти трудности в какой-то степени компенсировались поступлением в центральные научные библиотеки России зарубежной африканистической литературы, то в последний период и названный источник информации постепенно иссякает.

Конечно, познавательные трудности не только присутствуют в предметном поле африканистики, но и служат мощным стимулом ее развития. В ней активно используются разнообразные методы проникновения в культурные и поведенческие коды, историю, ментальность африканских народов. Эти методы обеспечивают все большую соразмерность, сопоставимость субъекта и объекта исследования и, соответственно, понимание африканской действительности.

Здесь и далеко продвинувшаяся реконструкция прошлого бесписьменных культур по данным устной традиции, и обращение к лексике живых африканских языков как к отображению материального и ментального мира их носителей, и применение методик "включенного наблюдения", и изучение поведенческих стратегий в фиксируемых социальных обстоятельствах, и модели социокультурного синтеза и симбиоза. Применение этих и других "понимающих" методов и методик во многом определяет зрелость и научную значимость африканистики. Зрелость не только как предметной области, но и как своеобразного методологического и эпистемологического комплекса. Это накладывает определенный отпечаток и на "объектную сторону" африканистических исследований. Объекты изучения в африканистике во многом или в основном являются объектами конструируемыми, причем активную, а то и ведущую

стр. 5

роль в этом процессе играют не только изучаемые люди, культуры, институты, но и контактирующие с ними исследователи.

Однако познавательные барьеры сохраняются. Более того, их присутствие ощущается сейчас острее, чем 15-20 лет назад, и в разных, далеко отстоящих друг от друга отраслях африканистики. Музееведы говорят о том, что адекватное описание предметов африканских коллекций невозможно без обращения к традиционной мифологии народов и континента, и доподлинная реконструкция соответствующих смыслов и образов невозможна в терминах европейской культуры. Африканисты-этнологи, длительное время изучавшие традиционные этносоциальные системы, ставят под сомнение приложимость к этим системам (по крайней мере, к доколониальной эпохе их существования и развития) понятия "этничность" ¹ . Экономисты и политологи пишут о происходящей на рубеже веков маргинализации Тропической Африки по отношению к мировому сообществу, об обвале социальной сферы и нарастающем отчуждении населения от государства, о противоположности этих процессов тем направлениям развития, которые предлагались в предшествующий период африканским странам в качестве безусловной политико-культурной ценности и нормы ² .

Если в науке возникают сомнения в достоверности и истинности ее описаний, понятий, теорий, то впору говорить о познавательном кризисе (точнее, кризисе эпистемологических оснований науки - ее практик, норм, образов, обеспечивающих должное соответствие научного знания изучаемой реальности). Именно сейчас, в период накопления огромной и разносторонней суммы знаний об Африке и ее народах, африканистика стоит перед наиболее острым за последние десятилетия кризисом ее эпистемологических оснований. Наглядное выражение этого кризиса - появление в африканистике феноменов (или казусов) непонимания или, говоря более предметно, ускользания, исчезновения первоначального объекта изучения. Это очень опасные феномены: они заводят исследование в тупик, а исследователя ставят перед мучительным вопросом: что изучается - реальная Африка или представления самого исследователя об африканской реальности.

Более и активнее всего феномены исчезновения объекта обнаруживаются в тех областях африканистики, где достигнуто наиболее полное, глубокое и комплексное проникновение в изучаемое общество и жизненный мир аборигенов: африканский город как социальная структура и специфический культурный организм; этнические процессы и этничность в разных районах континента; становление и эволюция "суверенной государственности" в Тропической Африке. Чем больше погружаешься в изучение этих явлений (с учетом их исторической динамики, соотношения тенденций модернизации и ретрадиционализации, дискурсивного выражения в системе европейских или африканских культурных кодов), тем больше объективное содержание соответствующих процессов ускользает от понимания, тем скорее объективная действительность замещается ценностными и терминологическими конструкциями, культурными образами, совпадающими с терминами, образами, смыслами европейской культуры. Как будто все есть: и эмпирические представления о структуре и динамике трансформации местных обществ, и методологическая база реконструкции собственно африканского субстрата социально- исторических изменений, и подробные описания местных этнологических терминов, а четкой и надежной ясности в том, что мы фиксируем первоначальный объект исследования и получаем о нем истинное знание, не искаженное нашим присутствием, нет.

Например, понятия "племя", "трибализм" можно рассматривать как эффективную познавательную и политическую конструкцию, более соразмерную реалиям Тропической Африки, чем понятия "нация-государство", "гражданское общество" и т.п., соответствующие совершенно иной культурной и цивилизационной реальности.

стр. 6

Однако чем больше концепция трибализма трансформируется в конструируемую реальность - политизированную этничность (что неизбежно в силу зависимости современной политической культуры Африки от вестернизированного культурного дискурса), тем больше в этой новой реальности исчезает, растворяется, становится невидимым первоначальный объект изучения - традиционные социальные системы. Для этих систем была нехарактерна именно политизированная этничность, системы и социальные группы не выделялись строго по этническому признаку. Таким образом, исчезает грань между изучаемым объектом и нашим видением этого объекта. Можно изменить точку зрения, например, зафиксировать сравнительно позднее появление в странах Тропической Африки парадигмы этничности и этноцентризма по сравнению с детерминантами социального, регионального, конфессионального и прочего типа. Но тогда перестроится, притом существенно, и сам исследуемый объект: трибализм будет выступать как нововведение, явление модернизации, а не порождение традиционализма. Правда, в этом случае нет полной уверенности, что, реконструируя традиционные социальные системы, мы не вносим в них искажений, которые заслоняют первоначальный объект изучения.

Вопрос об объективности научного знания не новый для отечественной африканистики. Он был поставлен достаточно определенно в 1960-1970-е годы, когда проявилось различие двух исследовательских традиций. Для одной группы африканистов, тяготевших к Д.А. Ольдерогге и отделу этнографии Африки МАЭ, мерой объективности африканистического знания была прежде всего степень использования этнографических и социолингвистических данных. Для другой группы, концентрировавшейся главным образом в Институте Африки РАН, объективность означала распространение на африканскую историю и современность мировых законов общественного развития в версии теории формаций и мирового революционного процесса. Несмотря на элементы самодостаточности, повышенной самооценки, обе традиции формировали единое целое, единое познавательное пространство. Это пространство делилось не по принципу: эмпирическая - конструируемая реальность, а по принципу: уникальный факт - типологическая схема.

К 1990-м годам обе традиции (или школы?) сблизились. Разделявшая их грань потеряла былую жесткость: ленинградцы распространили этнографический подход на теорию политогенеза, социальной организации (управления) и социальной истории (работы В.В. Бочарова, Н.М. Гиренко, В.А. Попова) ³ . В то же время в "московской" и близкой к ней региональной российской африканистике этнокультурный и социолингвистический контекст значительно потеснил абстрактную теорию (работы А.С. Балезина, В.А. Бейлиса, В.Б. Иорданского, Н.Б. Кочаковой, Э.С. Львовой, М.Д. Никитина, В.Е. Овчинникова) ⁴ . Как писал в 1991 г. В.Б. Иорданский, налицо "признаки растущего интереса советской научной мысли к самым глубинным пластам африканской народной культуры. Постепенно начинают проясняться различные категории архаичного общественного сознания, обнаруживается скрытый механизм его работы, некоторые закономерности развития. Обнаруживается в то же время и колоссальная сложность возникающих перед исследователем проблем" ⁵ .

Сегодняшние трудности качественно иные. Сомнения возникают уже не по поводу того, какой подход - этнографический или социально-экономический - обеспечивает наибольшую полноту и объективность наших знаний об Африке, а по поводу значимости этих знаний. Формируются межпредметные проблемные области, где такие сомнения получают серьезное обоснование. Мы видим две такие области: глобалистику и культурологию. Первая формируется за рамками африканистики, но распространяет свое влияние на понимание проблем континента; вторая имеет и собственные основания внутри африканистики, а также способствует релятивизации традиционного научного знания.

стр. 7

В глобалистике радикальнее всего дисквалифицирует значение африканистики миросистемный подход, основанный на идеях И. Валлерстайна: мир как целостность и социоисторическая система, капитализм как мировая система накопления капитала и присвоения прибавочного продукта, буржуазия и пролетариат как мировые классы. Африканские и вообще страновые или региональные сообщества в этом подходе не имеют значения "единицы" научного анализа и, соответственно, самостоятельного объективного содержания (равно как и связи между обществами), социальное целое отождествляется исключительно с мироцелостностью, развивающейся в русле экспансии капитализма и разделяющейся на центр, периферию и полупериферию. В отечественной науке концепция мироцелостности хорошо известна, популяризована (работы А.В. Полетаева, А.В. Фурсова, М.А. Чешкова) ⁶ и активно используется в рамках африканистики (работы М.М. Голанского).

Но и в "постваллерстайновских", значительно более "мягких" версиях глобального развития, которые акцентируют тенденции к регионализации и исторической диверсификации мира, усилению автономности (идентичности) отдельных ее частей, возрождению исторических традиций, вплоть до традиций архаики, африканистика также теряет во многом то научное и практическое значение, которое она приобрела в начале деколонизации ⁷ . Африка отождествляется либо с зоной "архаичного Глубокого Юга" - "авансценой массовых деструктивных процессов", "обочиной цивилизации", пораженной "вирусом новой бедности", либо с периферией мира, которая лишена определенной цивилизационной идентичности и в отдельных своих субрегиональных частях страдает "избыточным разнообразием" ⁸ . На этом фоне накопление знаний об Африке - и этнографических, и социально-экономических - теряет самоценность, а то и просто важность. По оценке М.М. Голанского, которую он высказал в 1999 г., "... только неисправимо наивные оптимисты могут продолжать верить в возможность устранения собственными силами отсталости... Тропической Африки в новых условиях мирового развития" ⁹ .

Противоположные позиции как будто занимает культурология, культурологическое знание: африканские традиции, африканская идентичность, африканская личность признаются и определяются как самоценный и во многом самодостаточный мир. На самом деле эта позиция не меньше, чем глобалистская парадигма, ослабляет доверие к традиционной африканистике.

В российской африканистике уже заявил о себе радикальный вариант этого подхода, который критикует теоретические генерализирующие схемы за отрыв от реального объекта изучения и связывает возможность качественного расширения знаний об Африке с непосредственным, живым контактом субъекта и объекта изучения, экзистенциальным (эмоциональным, интуитивным) проникновением в мир "другого". Как альтернатива логико-объясняющим моделям такая практика не нова и составляет основу ряда направлений и дисциплин так называемой неклассической науки (этнометодология, когнитивная социология и социология повседневности, историческая герменевтика и т.д.). Однако для отечественной африканистики, не имеющей значительного опыта полевых исследований, практика "соединения с объектом" является во многом новой и экзотической.

Горячим сторонником этой методологии выступает В.Р. Арсеньев. Применительно к конкретному объекту изучения - обществу и культуре бамбара - герменевтический подход он комбинирует с традиционным, эмпирико- аналитическим: "центральной проблемой для меня становится определение параметров целостности культуры бамбара в единстве образа жизни (условно, "объективной реальности"), образов мира (условно, "отражения" или "субъективной реальности") и "произведений искусства" (т.е. символической системы...)" ¹⁰ . Одновременно та же методология используется им и солидарной с ним Т.Б. Щепанской ¹¹ для радикальной критики логико-тео-

стр. 8

ретического подхода (область отвлечения, обобщения - в терминологии В.Г. Арсеньева и область культурных классификаций - в терминологии Т.Б. Шепанской). Радикальность критики заключается в том, что подвергаются сомнению или даже отрицаются как мифологические объективность и достоверность каких-либо этносоциальных и этнокультурных реконструкций, если они не связаны с участием исследователей в изучаемой культуре.

Лучше об этом говорят сами авторы. В.Р. Арсеньев: "Традиция науки прежде всего диктует автору/наблюдателю отвлечься от индивидуального опыта общения с чужой культурой, освободиться от эмоций, порожденных этим общением, строго логично и, что особенно важно, "воспроизводимо" безотносительно к самому автору передать существо усвоенного, осмысленного, классифицированного в соответствии с устоявшимися клише и матрицами науки. Происходит процесс отвлечения автора от плоти материала, от его жизненной наполненности чувствами и впечатлениями - происходит как бы "объективизация" субъекта. Ученый как бы переносит себя во своевременное измерение. Он словно бы безучастный регистратор фактов и явлений. Фикция подобного изложения в конечном итоге ни для кого не представляет секрета. Но клише действует, как и действует определенная мифологизирующая линия в реализации самой науки" ¹² . И далее: "Процесс мифологизации науки - процесс сложный, и рассматривать его надо в контексте культурных явлений нынешнего века" ¹³ . Т.Б. Щепанская: "Этнология пытается изменить масштаб, выступая и задавая вопросы от имени Науки, как познавательной подсистемы общества - но там, в поле, она также сталкивается с обществом, однако организованным и действующим иначе... Дома, в научном кабинете, в процессе обработки собранных данных и даже самой их вербализации, возникает иная соразмерность: ум своими средствами рационализации стремится познать иную рациональность. И здесь познающий ум сталкивается с парадоксальным эффектом Алисы в Зазеркалье: чем глубже он вторгается в мир ментальной системы, тем дальше оказывается от ее понимания, с каждым шагом внося все больше искажений, фактически реконструируя на экзотическом материале свою собственную структуру" ¹⁴ .

Логика этих высказываний граничит с выводом о неполной проницаемости, ограниченной переводимости смыслов одной культуры на язык представлений другой, какими бы средствами мы при этом не пользовались (в том числе методами включенного наблюдения, эмпатии и т.п.), и о том, что радикальным выходом из этой ситуации может быть идентификация исследователя с изучаемой культурой. Похоже, что В.Р. Арсеньев и Т.Б. Щепанская не только допускают, но и принимают такую перспективу: наука "согласна принимать новую информацию, но только до тех пор, пока она вписывается в ее собственную систему рациональностей" ¹⁵ , экстраполяция этнографических материалов на традиционное (историческое) состояние этносов - "такой же миф, как и... миф об отвлеченности авторов от материала непосредственного наблюдения" ¹⁶ .

Большинство отечественных африканистов, работающих в культурологической парадигме, не готовы пойти так далеко. Приобщение исследователя к "экзотическим" культурам с целью их более адекватного постижения понимается либо как необходимость более точного соотнесения научных определений с местными языковыми нормами и терминами, либо как фиксация доминантных элементов местных культур, либо как учет влияния социоисторической и ментально- культурной среды на сущностные особенности африканских обществ. Все эти варианты отнюдь не исключают построения генерализирующих схем и моделей. Это четко фиксирует В.А. Бейлис: набор культурных черт в принципе ограничен и довольно точно "может быть выражен формулой, подобной той, которую вывел В.Я. Пропп для волшебной сказки, описав сто сказок как одну (как единый текст)", "своеобразие той или иной куль-

стр. 9

туры заключается не в наличии или отсутствии каких-либо элементов, а в их доминантности, способе их соединения, в системе ударений" ¹⁷ .

Но и в "мягких" версиях культурологической парадигмы наблюдается тенденция к релятивизации объективности научных выводов. Допускается, что любая попытка логически выразить многозначность, подвижность, изменчивость культурных и языковых значений, да еще в отрыве от жизненных ситуаций, может приводить к редукции, искажению или исчезновению первоначального объекта исследования ¹⁸ . (В созвучии с выводами В.Р. Арсеньева и Т.Б. Щепанской.)

Конечно, глобалистика и культурология не определяют всецело предметное поле отечественной африканистики. Те, кто занимается изучением места Африки в процессах глобализации, обращают мало внимания на штудии этнологов, антропологов, культурологов, а последние, в свою очередь, спокойно обходятся без картины единого глобального мира, рассматривая его как нечто далекое от "жизневоспроизводства" в Африке, а то и отрицая разрушение местных традиций под влиянием западной цивилизации. Например, для В.А. Бейлиса несомненно, что "взаимодействие (африканских культур. - И.С .) с Западом содействует не разрушению, а укреплению и расширению традиционных культур, повышению жизнестойкости, в том числе и на почве соперничества (!) с другими цивилизациями, по крайней мере в духовной сфере" ¹⁹ . От крайностей глобалистского и культурологического подходов представителей нашего "цеха" удерживает и привычная дискурсивная практика, которая по- прежнему тяготеет к высказываниям типа "африканское общество", "социальная и политическая структура", "современное (национальное) государство" и т.д. Привычный теоретический дискурс позволяет нам оставаться в едином понятийном поле и создает ощущение целостности наших знаний об Африке.

В действительности, такая целостность, на мой взгляд, находится под угрозой или распадается, несмотря на сохранение традиционных теоретических клише. Целостность, которую мы имеем в виду, предполагает взаимодействие или единство генерализирующего и индивидуализирующего подходов. Суть же познавательного кризиса в отечественной африканистике вполне конкретна и заключается в постепенной поляризации, активном или пассивном отчуждении друг от друга этих способов изучения Африки. Условия для кризиса создает активизация глобалистской и культурологической парадигм, которая ослабляет возможность и необходимость теоретического самоопределения африканистики. До 1990-х годов российская африканистика смогла предложить или дополнить ряд идей и концепций, которые поднимались над эмпирическим и прикладным страноведением. Это приближало их к теориям среднего уровня. Отметим концепции "колониального общества", "вторичного формационного развития" (стадиального отрыва политогенеза от классообразования), "раннего государства", "взаимоотношения рода, общины, большой семьи" и т.д.

Однако в рамках глобалистской и культурологической парадигм значимость этих концепций оказывается под вопросом. Если бы африканистика как предметная область строилась целиком по образцу глобалистского или культурологического знания, то потребность в таких концепциях, как и в дисциплинарной организации знания, видимо, вообще отпала бы. Роль регионалистики определялась бы в этом случае значением ее конкретных разделов и направлений в конкретных познавательных ситуациях или даже "ориентацией на полезность" ²⁰ . Российской африканистике это обещало бы мало хорошего по причине оттеснения большинства африканских стран на обочину глобализации и невозможности для российских исследователей изучать Африку изнутри.

Однако главным фактором кризиса становится расхождение и даже поляризация генерализирующего и индивидуализирующего способов изучения Африки. Выше мы уже говорили о том, что эти способы связаны с двумя исследовательскими традици-

стр. 10

ями российской африканистики. Традицией, которая акцентирует общие, закономерные процессы и тенденции и подводит под них отдельные общества, и традицией, которая отдает приоритет изучению индивидуальных культур, человеческих коллективов, институтов и подводит под них теоретические понятия, типологические схемы и т.п. Первая традиция тяготеет к политико-экономическим исследованиям, имеет политическую направленность, идентифицирует себя в контексте развития, современности, глобализации; вторая имеет историко-этнологическую или антропологическую основу, отталкивается от политики ("конъюнктуры") и оценивает свое значение в контексте сохранения традиций, воспроизводства жизни, исторической преемственности.

Мы считаем некорректным "делить" эти традиции по местническому принципу: Москва versus Ленинград. И отдельные исследователи в Институте Африки (Н.Б. Ко- чакова, И.Е. Синицына), и культурно-историческое направление африканистики в Институте всеобщей истории РАН, возглавляемое А.Б. Давидсоном, внесли вклад в индивидуализацию образов и значений африканской истории, тогда как вне генерализирующего подхода трудно представить работы Д.А. Ольдерогге, В.В. Бочарова, Н.М. Гиренко, В.А. Попова. Да и синтез обоих подходов знает отечественная африканистика (Л.Е. Куббель, Ю.М. Кобищанов).

В то же время, как отмечалось выше, обеим традициям были присущи элементы самодостаточности и повышенной самооценки. Каждый из подходов претендовал на более точное и глубокое понимание африканской реальности. Однако тенденция к конкуренции и отчуждению до 1990-х развивалась скорее подспудно. Официально разные направления изучения Африки могли идентифицировать себя лишь с марксистско-ленинской теорией, которая устанавливала нормативно соотношение общего и особенного в знании об Африке. Теперь, когда прежнее нормативное пространство марксистской теории потеряло значение, вопрос о соотношении обоих подходов стал открытым. Поляризация их возникает тогда, когда основа африканистики начинает замыкаться на одной из двух традиций изучения Африки, и она - эта традиция - получает явное нормативное и ценностное значение, становится способом научной самоидентификации исследователя.

После затяжного кризиса и распада нормативной теории российская африканистика ищет пути нового теоретического самоопределения. Но синтез общего и особенного, универсального и индивидуального, логического и исторического не достигнут. Наоборот, появились признаки самозамыкания генерализирующей и индивидуализирующей тенденций, самоидентификации исследователей с той исследовательской традицией, в которой они выросли и к которой привыкли. Это распространяет познавательный кризис на область методологии: обе традиции начинают конкурировать за эту область или не замечают альтернативный подход.

Абсолютизации индивидуализирующего подхода способствует идея постижения Африки через артефакты собственной активности исследователя-интерпретатора: волевые побуждения, особый стиль изложения материала, поэтические образы Африки, вплоть до "чувства Африки" и умения строить миф вокруг себя, своих коллег и объекта изучения. В 60-70-е годы XX в. непосредственное ощущение Африки считалось монополией писателей, художников, журналистов. Теперь же полумагическое "чувство Африки" приобретает нередко статус самоценной, почти сакральной реальности, занимающей место эмпирической реальности фактов. Самостоятельное значение придается артефактам литературы, искусства, вообще художественного творчества. Иногда именно с ними как конструируемой реальностью связывают надежду на выход Африки из полосы кризиса и упадка. 10 лет назад В.А. Бейлис сформулировал оптимистический вариант развития Африки, основанный на экспериментах африканских литераторов. Конструкция получилась, если не утопическая, то идил-

стр. 11

лическая: любовь и романтические семейные отношения, описываемые в современной африканской литературе, найдут аналоги в реальной жизни, "подлинная любовь" превратится в ценность и фундамент культуры, удержит Африку (и не только ее!) от падения ²¹ .

Подспудно изменяются и базовые установки генерализирующего подхода. В нем остается не так много от прежней традиции формационной атрибуции африканских обществ, большее значение придается поиску целостного образа, общих теоретико-ценностных ориентиров для практической оценки происходящих в Африке процессов. Прежние типологические схемы заменяются двоичными нормативно-ценностными моделями: дикий-регулируемый рынок, сильное-слабое государство, деколонизация- реколонизация и т.д. Эти модели служат своеобразным эталоном, посредством сопоставления с которым можно судить об изменении эмпирической реальности.

В последнее время появились признаки еще более широкой и комплексной релятивизации методологических оснований африканистического знания. Она начинает затрагивать целостность его методологического ядра и единство познавательного пространства входящих в африканистику дисциплин. В некоторых работах традиции генерализирующего и индивидуализирующего подходов теряют самостоятельное значение, на смену им приходят различные типы конструирования социальной реальности не как эмпирической структуры или фундаментальной типологической схемы, а как эмпирического процесса идентификации изучаемого объекта и самого исследователя с определенными культурно-ментальными установками ("антизападной" культурной средой) или с определенными сценариями глобального развития. Социальные конструкт отделяется от эмпирики.

В появившемся глобальном разделе отечественной африканистики научное знание определяется уже в таких терминах, как стратегия, проект, программа и т.д. Эти термины фиксируют отношение к реальности как к процессу и результату проектирования, где предмет неотделим от образа, тенденция от интенции, смысл от замысла, реальная ситуация от стратегического выбора. "Складывается впечатление, - рефлексирует этот новый контекст А.И. Неклесса, - что реальная задача современной экономике лежит не столько в области фундаментальной науки, сколько в сфере универсальных технологий и стратегий поведения в условиях ограниченности и противоречивости нашего знания о глубинах экономического космоса. Этот дефицит особенно ощутим в переходные моменты истории, когда рушатся многие устоявшиеся догмы. Возможно, нынешнее состояние мирового хозяйства было бы лучше понято, откажись экономика от сознательных и подсознательных претензий на статус естественно-научной дисциплины, ... осознай себя частью этики и политики, то есть сферы целеполагания и "категорического императива" поведения человека в мире" ²² .

Культурологическая (культуроцентристская) версия научного знания, которая также формируется в постсоветской африканистике, в свою очередь снимает хрупкую грань между общезначимостью научного знания и идентичностью субъекта - объекта исследования, рациональностью научного подхода и знанием мифологического типа (донаучным?). Наука уподобляется культурной традиции, что делает ее неотличимой от образа, символа, ритуала, мифа. Этот подход - не только как общий принцип, но и как исследовательскую стратегию - развивает в своих последних работах В.Р. Арсеньев. Конструирование художественного текста, в африканского героя которого перевоплощается автор, рассматривается не только как дополнительный (литературный, герменевтический) способ постижения иной культуры, но и как особая реальность - язык образов, ассоциаций - более близкая "природе объекта, чем рационализирование научного мышления" ²³ . Вопрос в том, можно ли на базе этой "особой реальности" построить единое и общезначимое предметное поле африканистики?

стр. 12

* * *

Африка всегда была "трудным орешком" для позитивистски ориентированной науки, описаний социальной реальности "какова она есть". Трудным не в смысле возможности сведения изучаемых обществ к эмпирическим и теоретическим реконструкциям первичной африканской реальности, а в смысле адекватности теории реальности. И эмпирические модели, и "большие теории" существуют как бы параллельно этой реальности, соприкасаясь и соединяясь с нею, заключая ее в политические и идеологические конструкции, но не отображая ее адекватно и объективно в своих фундаментальных основаниях. Так обстояло дело в конце XIX в. и в начале XX в., в пору кризиса классического эволюционизма и пришедшего ему на смену диффузио-низма в социальной антропологии. Так было в конце 20-х и в 30-е годы XX в., когда открылось несоответствие функционалистской теории социальным изменениям, и на африканской почве возникла политическая антропология в качестве самостоятельной научной субдисциплины. Таким выглядит положение дел сегодня, после того как показали свою несостоятельность теоретико- идеологические концепции модернизации, африканской самобытности, афро-марксизма (от "теории уджамаа" до концепций некапразвития и соцориентации).

Представление об африканистике как утвердившемся окончательно междисциплинарном комплексе связано с тем, как в данный момент оцениваются возможности универсального, рационально-научного познания африканских реалий, что доминирует в научном сознании - уверенность в объективном характере подходов к изучаемым обществам или сомнения в их объективности, достоверности и важности, методологический релятивизм. Можно заметить, что в развитии научного знания об африканских обществах сочетаются стабилизационная и кризисная тенденции, причем, верх берет то одна, то другая.

Стабилизационной тенденции сопутствует уверенность в способности науки (точнее, импортируемого в политические и интеллектуальные центры континента научного знания) добиться понимания всех аспектов развития Африки как развития подчиняющегося общим, фундаментальным и логически постигаемым закономерностям. Доминантой этого состояния был и остается сциентизм - ориентация знания на модернизацию, инновации, поддерживаемая верой в европоцентристские идеалы прогрессизма, рационализма и т.д.

Кризисная тенденция возникает в момент разочарования в очередных универсальных моделях и рецептах развития Африки, острого осознания умозрительного или искусственного характера этих конструкций по отношению к "африканской почве". Кризисное состояние африканистики, как правило, открывает путь радикальной критике ее теоретических оснований и методов как европоцентристских, учащаются попытки создать альтернативные, афроцентристские теории и стратегии, которые делают упор на традиционность ("индигенность развития") местных социальных структур, их историческую преемственность и культурную самобытность, а не на развитие вообще. Характерная для этих теорий антизападническая и антимодернистская направленность отлично сочетается с более глубокими и фундаментальными антисциентистскими установками и настроениями. При всем внешнем разнообразии этих установок (этнический романтизм, расовый афроцентризм, мифологизация африканской истории и культуры) они опираются по большей части на романтическое культуркритицистское сознание. Сознание, которое отрицает самостоятельную роль науки и ее функций в культуре, считает самоценной позицию включенности ученого в жизнь изучаемого общества, логические высказывания признает равными ценностным и нормативным суждениям.

стр. 13

Существованию африканистики как комплекса собственно научных знаний, обладающих определенным уровнем междисциплинарных связей и общим теоретическим основанием, видимо, больше соответствует стабилизиционная тенденция научного сознания. На это можно возразить, что динамичнее всего африканистика развивалась в кризисные периоды социальной дезинтеграции и политических конфликтов на континенте, например, под определяющим влиянием процесса деколонизации. Но это возражение верно лишь отчасти. В условиях деколонизации быстро формировалось и расширялось проблемно-предметное поле африканистики, тогда как его эмпирическое освоение, консолидация, теоретическая реконструкция опирались скорее на "твердую основу" в виде сциентистских (или квазисциентистских) идей и проектов, которые должны были вывести Африку из состояния отсталости, кризиса, нестабильности. В 60-70-е годы XX в. быстро расширившийся комплекс знаний об африканских обществах консолидировался вокруг идей социологии развития (от "догоняющей модернизации" до зависимого развития), экономцентристских теорий и концепции "тьермондизма".

Сегодняшнее состояние научных основ африканистики трудно назвать стабильным. Сомнению подвергается сама способность науки создать - посредством универсальных схем и общих правил - рациональную основу для адекватного понимания исторического опыта и перспектив развития Африки. Даже при самом оптимистическом взгляде на накопление реальных знаний о механизмах развития африканских обществ оно отстает от формального совершенствования концептуального аппарата науки и техники сбора информации, существующий разрыв в целом не уменьшается, а увеличивается. Об этом говорят хотя бы снижающиеся прогностические возможности теоретических разделов африканистики. Да и общая сумма знаний о культурном и социальном "космосе" африканского мира не так уже велика. Приходится согласиться с А.Б. Давидсоном, что и сейчас об Африке мы знаем не так уж много ²⁴ .

Провал практически всех глобальных проектов и попыток модернизации многих стран Африки порождает сомнения в объективности и достоверности понятий и теорий, базирующихся на не-африканском опыте развития и игнорирующих собственную динамику, собственные приоритеты и ценности африканской "периферии". Не может не вызывать критику типично африканская ситуация, при которой, как пишет B.C. Мирзеханов, "люди освобождены от тяжести выбора, всем народам дана одна идея - идея развития" ²⁵ .

Известный французский африканист Ж. Копано проследил, следуя за изменением образа Африки в антропологии и социологии в последние 30 лет (в "бортовом журнале одного поколения африканистов", как он сам пишет), трансформацию идеи "модерности" и связанных с ней понятий. От политических и интеллектуальных фетишей до теоретических фикций и полумнимостей, имеющих слабое отношение к реальной жизни. И в итоге: "африканистические знания за последние 30 лет приумножены впечатляющим образом, но они не привели ни к чему и лишь оказались зараженными иллюзиями дивелопментализма, тьермондиализма и опоры на собственные силы или либерализма... Африканский кризис - это кризис знаний и теорий, примененных к Черной Африке, связанный с этапом, фазой, мутацией структур большой временной продолжительности, еще плохо определенных" ²⁶ .

На волне "афропессимизма" возникает и весьма жесткая релятивистская критика универсальных теорий развития, доминировавших в 60-70-е годы XX в. Под ударом этой критики оказались сначала экономцентрические теории, уже к 80-м годам истекшего столетия столкнувшиеся с кризисом модернизации, а затем и вся идеологема развития на основе восприятия "универсальной модерности". Африка в этой критике выступает как модель наибольшей декультурации под влиянием западной цивилизации.

стр. 14

Естественным и вполне рациональным ответом на релятивистскую критику является появление комплексных моделей развития, делающих акцент на подлинность и самобытность такого развития (быстрое развитие неформальной экономики и присущей ей "неформальной" системы социальности, успешные проекты сельского развития и т.д.). Культуроцентристская позиция включена в эти концепции по определению. Однако релятивистская критика заходит еще дальше, культуроцентризм превращается в парадигму, негативную по отношению к современному развитию в целом. Культурализм сосредоточивается на критике Запада и современной цивилизации, а в этих рамках и "традиционной науки" как ограниченной европоцентристским видением мира, традицией подавления.

Культуркритицизм мог бы играть более позитивную роль, если бы современная африканистика по-прежнему абсолютизировала бы сциентистские подходы к традиционным обществам. Однако практически все основные направления и концепции в африканистике смягчили сциентистский стандарт, отказавшись от крайностей органицизма и эволюционизма. Экономические концепции вписываются в комплексные конструкции, имеющие культурное измерение (от идей глобализма до культурно- исторической теории "модерности"). Социальная антропология решительно разводит закономерности биологической и социокультурной эволюции, подчеркивая неоднозначную природу эволюционных изменений в обществе и их многолинейный или вероятностный, нелинейный характер. В социологии акцентируется восприимчивость африканских культур к социальным изменениям и развитию. Таким образом, конфронтация сциентизма и антисциентизма в современной африканистике не так уж велика. Не значит ли это, что романтический культуркритицизм лежит за рамками африканистики как науки, выражая устремления антизападной контр-культуры?

Я воздержался бы от такого вывода. Как кажется, по крайней мере в одном, очень важном отношении культуроцентризм, релятивистская критика играет позитивную роль в научном развитии африканистики, образуя необходимый момент ее саморазвития. Речь идет о рефлексии, критической оценке соотношения двух типов или уровней африканской реальности: первичной объективной (в смысле независимости от воли и побуждений исследователя), лежащей в русле африканской преемственности и самобытности, и реальности как теоретического или политического конструкта, определяемого приписыванием ему определенных культурных принципов, определенной логики поведения. После появления работ Дж. Нидема и Э. Саида вопрос о соотношении объективированного научного знания ("экуменической науки") и культурных традиций - стереотипов, образов, ценностей приобрел самостоятельное науковедческое значение ²⁷ , особенно для востоковедения и африканистики, оперирующих (вольно и невольно) понятиями - образами Востока и Африки.

Сегодня, когда в целом изжиты прямолинейные, прогрессистские схемы развития Африки, очевидно: в формировании научных представлений об Африке не меньшую, если не большую роль, чем собственно исследовательская техника, играет базовый образ "иной" - африканской действительности. Образ, присущий той культуре, установки и стереотипы которой разделяет исследователь. Этот образ является не меньшей данностью или реальностью, чем изучаемый объект. Однако в отличие от последнего он - образ - носит конструируемый характер, строится на приписываемых объекту исследования признаках и критериях. Больше того, только априорное наличие такого образа может радикально уменьшить неопределенность в отношении искомого объекта: чтобы эффективно пользоваться историческими или статистическими источниками, надо иметь в сознании стереотипизированный образ таковых. Сохраняя образ изучаемого объекта, исследователь подтверждает общезначимость своей культуры как участника межкультурного диалога.

стр. 15

Ясно, например, что в научном обиходе бывших колониальных держав понятия "развитие" и "модернизация" по отношению к Африке долгое время определялись образами и установками культурного превосходства Европы, сложившимися в период создания колониальных империй. Под влиянием этих образов вплоть до начала 1970-х годов ядром африканских версий теории модернизации были концепции аккультурации. В них доказывалось, что успешная модернизация может происходить через заимствование внешних образцов западной культуры ²⁸ . Еше один характерный пример "культурного моделирования" научных знаний об Африке - образ ее как единого пространства или одной страны. Как пишет Ж. Копано, никому не придет в голову утверждать что, то, что хорошо для Ирана - хорошо и для Сингапура, однако применительно к Черной Африке такое возможно ²⁹ .

Культуралистская критика фундаментальных идей развития, модернизации и т.д. обнаруживает внутреннюю, "интимную связь" между этими идеями и установками, присущими европейской культурной традиции, европейской "картине мира": универсальным взглядом на мир, абсолютизацией всеобщих начал бытия, ориентацией на рациональное поведение и рациональную организацию социальной жизни. Культурализм обнаруживает также важное значение конструктивистского подхода к реальности, как к процессу идентификации индивида с культурными нормами и образцами поведения, и отсутствие абсолютной границы между этим подходом и объективистским взглядом на социальный объект как некий инвариант или тип социальных взаимодействий. Наука создает теоретические абстракции, которые далеко не всегда претендуют на описание реальных явлений и в этом смысле являются конструируемыми объектами. С другой стороны, сама социальная реальность представляет собой трудноразделимую комбинацию инвариантных, системно-структурных особенностей и ситуативно меняющегося приписывания себе и другим черт признаков общности. Разделить их тем труднее, чем дальше от изучаемой культуры отстоит наблюдатель.

И все же наука не может соединять произвольно и воедино эмпирическую, не зависящую от наблюдателя реальность, и конструируемые ею объекты, особенно если эти объекты строятся без должной рефлексии, оценки своей и чужой идентичности, на основе моральной или эмоциональной мотивации.

Возможен и часто необходим синтез объективного и культуралистского подходов, но опасен их синкретизм, когда исследователь начинает говорить от имени "иной" культуры или приписывает изучаемому обществу собственные культурные характеристики. Опасны не сами по себе конструируемые образы, а смещение их на основе фиктивного и фактического значения, появление культурных фикций, квазиобъективных мнимостей и работы с ними как с реальными сущностями.

Африканистика формирует свою предметную область, опираясь в значительной степени на использование конструируемых объектов. В силу недостатка источников конструируется в целом африканская история (особенно ее ранние этапы), реконструируются африканские традиции и традиционные основы этносоциальных организмов (отталкиваясь в основном от так называемых пережитков), в 1960-1970-е годы утвердилась чисто модельная конструкция современных африканских обществ как наций-государств. Опасность для африканистики представляют не сами по себе эти конструкции, а их отождествление с социальной целостностью, с реальными движущими силами развития Африки. Вера в успех деколонизации и необратимость модернизации африканских стран заслонила эту опасность. Теперь эта вера рушится, и вместе с ней подрывается объективный статус многих теоретических и идеологических конструкций, социальный принцип конструирования прошлого, настоящего и, особенно, будущего Африки. Кто сейчас поручится за то, что будущее Африки за нациями- государствами? Можно ли быть уверенным, что подлинная социальная эво-

стр. 16

люция местных (реальных) обществ идет в направлении разрыва с традициями, а не в направлении их модернизации, возрождения и укрепления на новой основе?

В отечественной африканистике до сих пор нет работ, оценивающих общее состояние ее теоретических и методологических оснований. Вопрос о соотношении конструируемой и эмпирической реальности, если и ставится, то исключительно в плане конкретных методик и операциональных процедур исследования. На мой взгляд, это говорит не столько о стабильности нашего знания об Африке, сколько о медленном или латентном развитии в нем кризисных тенденций. Мне представляется бесспорным, что в 1990-е годы стабилизационные тенденции в развитии отечественной африканистики сменились кризисными. Дестабилизировано ее теоретико-методологическое ядро: фундаментальный концептуальный аппарат исследований, связь теоретизирования с описаниями единичных объектов. Релятивизация методов, теорий, выводов вполне коррелирует с общим кризисом африканистики как области объективного и достоверного знания. В российских условиях этот процесс носит открытый и более комплексный характер в силу большей целостности междисциплинарного комплекса, связи индивидуализирующего и генерализирующего подходов, при слабости культуралистской критики.

Познавательный кризис в африканистике требует специальных исследований и обсуждений, как и его возможные последствия. Сейчас значение этого кризиса для дальнейшего развития африканистики трудно оценить однозначно. Долгое время методологическая работа в африканистике была направлена на рост и повышение достоверности источникового, прибавленного знания. В то же время в тени оставалось состояние и развитие так называемого предпосылочного или априорного знания, которое связано с культурным самосознанием исследователя, образами и ценностями своей и изучаемой культуры и выполняет в науке функцию целеполагания, социокультурной ориентации ³⁰ . Кризис, о котором идет речь, выявляет в первую очередь слабость и ограниченность предпосылочного знания, его неадекватность действительной сложности процессов, происходящих в Африке. В связи с этим впервые по-настоящему остро встает проблема соотношения в африканистическом знании эмпирических и конструируемых объектов.

Возможны разные варианты такого соотношения, и каждый из них может оказать свое влияние на перспективы развития африканистики, степень ее целостности как предметной области. Тот вариант, который выносится на обсуждение в качестве новых парадигм изучения периферийных обществ (глобалистика - культурология), активно педалирует тему предпосылочного знания и необходимость его обновления. Вместе с тем неясно, как первоочередное внимание к образам и моделям мира (глобальным и локально-культурным) может отразиться на качестве африканистического знания?

Поставим два вопроса:

1. Сохранит ли африканистика свою целостность как особая предметная область?

2. Сохранит ли она качество фундаментальной науки, объективного и общезначимого знания, или на первый план выйдут функции экспертного, геополитического, технологического, квазимифологического знания?

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Гиренко Н.М. Этнос: трагический миф XX века // Манифестация. Учебно-теоретический журнал "Ленинградской школы африканистики". СПб., 2000. N 1. С. 58.

² Лебедева Э.Е. Тропическая Африка на пороге XXI в. // Постиндустриальный мир: центр, периферия, Россия. Сборник 2. Глобализация и периферия. ИМЭМО РАН. М., 1999. С. 205-233.

стр. 17

³ Что способствовало переосмыслению многих базовых теоретических понятий (политогенез, государство, социальное управление, политическая культура и т.д.), развитию отечественной африканистической социологии и политологии и регионального варианта теории формаций.

⁴ Традиции двух школ объединяет научное наследие Л.Е. Куббеля.

⁵ Иорданский В.Б. Звери, люди, боги. Очерки африканской мифологии. М., 1991. С. 7.

⁶ См. обсуждение миросистемного подхода, его возможностей и недостатков: Осмысливая мировой капитализм (И. Валлерстайн и миросистемный подход в современной западной литературе). Сборник статей. ИМЭМО РАН. М., 1997.

Мы имеем в виду прежде всего новейшие отечественные версии теории мироцелостности, предложенные М.А. Чешковым (идея глобальной общности человечества) и А . И. Неклессы (идеи Нового мира и "нового регионализма" - "геоэкономических ареалов"). См.: Чешков М.А. Глобальный контекст постсоветской России. Очерки теории и методологии мироцелостности. М., 1999. С. 9-136; Неклесса А.И. Постсовременный мир в новой системе координат // Глобальное сообщество: Новая система координат (подходы к проблеме). СПб., 2000. С. 11-78.

⁸ Неклесса А.И. Указ. соч. С. 51-52; Чешков М.А. Указ. соч. С. 65, 71.

⁹ Голанский M.M. Будущее мировой экономики и участь отсталых стран // Глобальное сообщество. С. 292.

¹⁰ Арсеньев В.Р. Бамбара: от образа жизни к образам мира и произведениям искусства. Опыт этнографического музееведения. СПб., 2000. С. 19.

¹¹ См. Предисловие Т.Б. Щепанской к книге В.Р. Арсеньева.

¹² Арсеньев В.Р. Указ. соч. С. 189.

¹³ Там же.

¹⁴ Щепанская Т.Б. Указ. соч. С. 12.

¹⁵ Там же. С. 13.

¹⁶ Арсеньев В.Р. Указ. соч. С. 190.

¹⁷ Бейлис В.А. Доминантные черты африканских культур - признаки цивилизационной общности // Культурное наследие: Преемственность и перемены. Вып. 3. Сборник обзоров. ИНИОН АН СССР. 1991. С. 67.

¹⁸ Многозначность и текучесть культурных феноменов, например, релятивизирует понятие "традиционная Африка". Многозначность языка как знаковой коммуникативной системы релятивизирует соотношение систем родства и систем терминов родства (См.: Бурыкин А.А. Оппозиция взаимности-невзаимности в системах терминов родства: соотношение лингвистического и этносоциологического компонентов // Алгебра родства. Вып. 4. СПб., 1999. С. 33-38).

¹⁹ Бейлис В.А. Указ. соч. С. 125.

²⁰ Чешков М.А. Указ. соч. С. 113, 129.

²¹ Бейлис В.А. Указ. соч. С. 127.

²² Неклесса А.И. Указ. соч. С. 61.

²³ Арсеньев В.Р. Указ. соч. С. 190-191.

²⁴ Давидсон А.Б. Муза странствий Николая Гумилева. М.: Наука, 1992. С. 8.

²⁵ Мирзеханов B.C. Интеллектуалы, власть и общество в Черной Африке. ИВИ РАН. М., 2001. С. 46.

²⁶ Copans Jean. La longue marche de la modernite africaine. Savoirs, intellectuels, democratic. P.: Editions Karthala. 1990. P. 19-20, 111.

²⁷ Needham J. The Grand Tradition: Science and Society in East and West. L., 1969; Said E.L. Orientalism. P., 1978. В отечественной культурологии эту проблему ставит А.В. Гордон (См.: Гордон А.В. Цивилизация нового времени между мир-культурой и культурным ареалом (Европа и Азия в XVIII-XX вв.). Научно-аналитический обзор. ИНИОН РАН. М., 1998.

²⁸ Ерасов B.C. Социальная культурология. М., 1996. С. 282.

²⁹ Copans Jean. Op. cit. P. 85.

³⁰ О роли обоих типов научного знания в процессе взаимодействия культур см. подробнее: Ионов И.Н. Методологические проблемы теории цивилизаций и русская философская традиция // Проблемы исторического познания. Материалы международной конференции. Москва 19-21 мая 1996 г. М., 1999. С. 65-67.

Permanent link to this publication: