В Центре арабских исследований Института востоковедения РАН 26 октября 2009 г. состоялось первое заседание семинара по арабским историческим источникам позднего средневековья и нового времени. В его работе приняли участие сотрудники центра, Отдела истории Востока, Отдела памятников письменности Востока ИВ РАН и преподаватели Института стран Азии и Африки МГУ. Цель семинара - обсуждение малоизученных аспектов истории региона Ближнего Востока и Северной Африки указанного периода, связанных с историей понятий.

С докладом "Жанр биографии в ливийской хронике "Манхал ал-'азб фи та'рих Тарабулус ал-Гарб" ("Сластный (пресный) источник по истории Западного Триполи") Ахмад-бека ан-На'иба ал-Ансари (конец XIX в.)" выступил Д. В. Микульский (ИВ РАН). По его мнению, памятник практически не введен в научный оборот ни в западной, ни в отечественной арабистике. Работа представляет собой двухтомник, написанный ливийским автором Ахмад-беком ан-На'ибом ал-Ансари, умершим, как сказано в предисловии, на рубеже XIX-XX вв. Он принадлежал к одному из образованнейших семейств в Триполи, традиционно занимавшемуся судопроизводством. Предок Ахмад-бека прибыл из мусульманской Испании (ал-Андалуса) в конце XIV в., бежав от Реконкисты.

стр. 144
В этом компилятивном источнике описываются события на территории Триполи от начала арабо-мусульманского завоевания и до второй половины XIX в. Структура памятника имеет весьма своеобразный характер. Рубрикация текста осуществлена таким образом, что разделы содержат информацию как о верховных главах мусульманской общины, т.е. халифах - от праведных до османских (османских султанов), так и о конкретных правителях и наместниках этой территории. Докладчик предположил, что такая структура характерна для так называемых локальных историй, которые в то время появлялись в Османской империи.

Д. В. Микульский рассказал об исследовании им одного из разделов этого памятника - биографий выдающихся людей, являвшихся духовными лицами. Они выделяются в тексте заглавием, где указано имя лица, которому посвящена биография. Всего в тексте насчитывается 80 биографий, которые приводятся в контексте важнейших событий определенного года. Из этого числа 37 человек были суфиями, 23 - факихами, 20 - лицами, сочетавшими занятия шариатом и суфизмом.

Биографии существенно различаются по объему: самая крупная занимает 214 строк текста, а самая маленькая - одну строку. Докладчик распределил информацию, содержащуюся в биографиях, по 17 тематическим рубрикам. Первая - это информация о самом человеке и характере его деятельности. Поскольку в традиционном мусульманском обществе человек славен не только сам по себе, но и своим генеалогическим древом, Д. В. Микульский выделил вторую рубрику - информацию о предках. Такие сведения содержатся в 13 биографиях из 80, а именно: в двух биографиях суфиев, пяти факихов и шести суфиев-факихов. Наиболее полно излагается родословная суфийского шейха ас-Сенуси (1791 - 1859) - основателя братства Сенуситов. Третья рубрика - сведения о родственниках и современниках героя биографии (два-три случая). Далее - упоминания о месте рождения и получения начального образования (31 биография). Так, 23 человека получили образование у неких местных знатоков (шейхов, алимов, святых людей), двое сначала дома, а потом у знатоков, один в школе, один у отца-факиха, двое выучили наизусть Коран в семь и восемь лет соответственно. В следующие рубрики (пятую и шестую) докладчик поместил сведения об учителях (18 случаев) и учениках (четыре биографии).

Обширной оказалась рубрика "деяния". Такие сведения присутствуют в 54 биографиях. Это позволило выделить в них подрубрики: праведный образ жизни (15 случаев), передача хадисов (пять), рассказы о деяниях (15), основание мечети (два), преподавательская деятельность (четыре), участие в догматических спорах (два), поселение в определенном месте (шесть), различные жизненные обстоятельства (пять раз). К деяниям примыкает информация о должностях, которые занимали герои биографий (наибы, кадии, муфтии, служащие при наместнике в Триполи). Об этом упоминается в сведениях о 14 мусульманских духовных лицах.

Важную роль в становлении праведника занимало путешествие на Арабский Восток: в Стамбул, Египет, священные города Мекку и Медину. В некоторых биографиях сказано, что, вернувшись на родину, их герои совершили что-то особенное. Например, один основал медресе, другой завийу (суфийскую обитель), двое стали преподавать, а двое продолжили обучение у суфийских шейхов.

Отдельно выделяется рубрика "чудеса", которые, согласно источнику, творили 22 человека. Например, они могли предсказывать судьбу, обнаруживать ранее не известные могилы других праведников, общаться с потусторонними силами и т.п. Еще одна рубрика посвящена духовным и интеллектуальным свершениям героев биографий: они писали те или иные сочинения, стихи, им приписываются мудрые изречения, аскетизм, смирение. Наконец, в биографиях называется место, где был похоронен праведник: рядом с могилой родственников, в основанной им самим завийи или мечети, в определенном населенном пункте и т.д. В заключение Д. В. Микульский отметил, что рассмотренные биографии праведников как источник имеют очень личный характер. Это проявляется в многочисленных ремарках автора-составителя, который позволяет себе пояснения, сомнения, уточнения, восхваления Аллаха касательно скомпилированного им материала.

Сообщение на тему "Опыт обработки биографических сведений по алимскому корпусу в марокканских источниках XVIII-XIX вв." представил В. В. Орлов (ИСАА). Это марокканские хроники Ахмада ан-Насири "Китаб ал-истикса ли ахбар дуввал ал-Магриб ал-Акса" ("Книга изучения сведений о династиях Дальнего Магриба"), а также сочинение Абу-л-Касима аз-Заййани "Ат-Тарджуман ал-му'ариб 'ан дуввал ал-Машрик ва-л-Магриб" ("Искусное повествование о династиях Машрика и Магриба"). Также автор использовал ряд агиографических источников, в частности работу марокканского алима Мухаммеда ал-Каттани "Салуат ал-анфас ва мухадасат ал-акйас би ман укбира мин ал-улама' ва-с-сулаха' би Фас" ("Утешение душ и беседа, оцени-

стр. 145
вающая тех алимов и праведников, кто упокоился в Фесе"). Она представляет собой своего рода агиографический путеводитель по гробницам Феса. Кроме того, использовался ряд других источников, в том числе городские хроники.

В ходе обработки этих источников докладчику удалось обнаружить упоминания о деятельности 158 алимов, живших и работавших в Фесе, Маракеше, Мекнесе, Рабате, Танжере и других городах Марокко, хотя работа по поиску биографий еще не завершена. В. В. Орлов отметил, что первый вопрос, который возникает при анализе источников по алимскому корпусу, это различия в том, кого относит к алимам автор источника, а кого к ним относят исследователи. Если при определении этого термина ограничиться очень узкой прослойкой "людей пера", т.е. высшего преподавательского состава крупных медресе или университетов, то число алимов будет колебаться от 20 до 30 человек для рассматриваемого периода. Из источников, принадлежащих европейским авторам, бывавшим в Марокко, следует, что в марокканских городах XVIII-XIX вв. насчитывалось не более 100 - 130 алимов.

Докладчик предположил, что различие в определении числа алимов объясняется тем, что имела место комбинация социальных черт одного и того же персонажа. Так, нередко встречаются алимы-мурабиты, суфийские шейхи, бывшие также землевладельцами и т.п.

Чтобы устранить неясность в определении алимов, В. В. Орлов ввел ряд дополнительных критериев их оценки как объекта изучения. Во-первых, это упоминание определенного лица в качестве алима или факиха с соответствующими эпитетами. В числе таких эпитетов докладчик приводит следующие: 'аллама - известный знаток, кудва - пример для подражания, барака - благословенный, худжа - непререкаемый авторитет, мушарик - всеведущий (в таких-то науках), фадил - достойный, мухаккик - исследующий, мудаккик - внимательный, нафи' - несущий пользу, даррак - постигающий, бади' - знающий, махир - искусный, опытный и т.п. Во-вторых, наличие образования и место его получения. Чаще всего марокканские алимы получали образование либо в университете ал-Каравийин в городе Фесе, либо в других центрах мусульманской учености, в том числе за рубежом, хотя конкретно описанных случаев встречается немного. В-третьих, наличие права на издание фетвы. В-четвертых, в биографиях нередко приводятся сведения о преподавании в учебных заведениях или о наличии литературных или научных трудов у того ли иного алима.

Собранные В. В. Орловым данные дают возможность судить о развитии марокканской интеллектуальной среды. Марокканский алимский корпус XVIII-XIX вв. в социально-политическом плане выглядел весьма любопытно. Из Феса происходили 35% алимов, чьи биографии удалось проследить, из других городов - 22% и из сельской местности - 8%. Для марокканских интеллектуалов была характерна высокая мобильность. Из всех биографий алимов, которые были проанализированы, в 44% говорится, что их герои меняли свое место жительства во время карьеры в поисках знаний как в Марокко, так и за его пределами. К примеру, в Сирии, по данным И. М. Смилянской, в XVIII в. таких алимов было только 26%.

Из биографий следует, что марокканские алимы имели широкий кругозор. В ПО случаях упоминается их специализация в каких-либо науках (логике, тафсире, хадисах, каламе, фикхе, грамматике). Около 40 алимов были членами наиболее популярных в Марокко суфийских братств: Кадирийа, Шазилийа, Насирийа. Большинство алимов, которые жили в крупных городах, были еще и имамами мечетей. Почти все алимы были преподавателями разного ранга. Встречаются также советники при дворе султана или наместника, муфтии, издававшие фетвы, касавшиеся налогов.

Характерная черта Марокко, отмеченная В. В. Орловым, - это полицентризм ее религиозно-образовательной сферы, который возник благодаря развитой системе суфийского образования в завийах за пределами таких крупных городов, как Фес, Рабат и Мекнес. Докладчик указал на то, что алимский корпус Марокко стабильно пополнялся из алимской же городской среды, что аналогично модели ильмие (религиозно-ученое сословие), характерной для Османской империи. Однако было бы неверным представлять алимскую корпорацию как некое закрытое сообщество. В отличие от Сирии, где около половины алимов наследовали свою профессию от отца, в Марокко часто встречаются нисбы, указывающие на различные ремесленные профессии, по крайней мере, в отдаленном прошлом. Это означает, что доступ к высшему образованию для марокканского горожанина оставался бесплатным и открытым.

В ходе обсуждения выступлений Ф. М. Ацамба (ИСАА) высказала мнение, что было бы целесообразно расположить биографии, проанализированные Д. В. Микульским, в хронологическом порядке, так как это могло бы подчеркнуть качественные изменения, которые пре-

стр. 146
терпела корпорация выдающихся религиозных деятелей. Также она отметила, что при анализе биографий важно упоминать мазхаб и указывать, была ли наука главным источником дохода алима.

Д. Е. Мишин (ИВ РАН) сравнил алимский корпус нового времени Марокко и Ливии с духовной корпорацией в средневековой мусульманской Испании. Он подчеркнул, что как и в Марокко, алимский корпус Андалусии не был замкнутым сообществом, и его членами часто практиковалось совмещение занятий исламскими науками с другими видами деятельности. Например, среди них было много торговцев. В отличие от Ливии, в андалусских источниках отмечается, что алимы были еще и передатчиками хадисов. Ф. М. Ацамба заметила, что в новое время включение того или иного религиозного деятеля в цепь передатчиков хадисов было неактуально, так как уже были составлены сборники хадисов.

Участники семинара обратили внимание на формализацию статуса алимского корпуса в странах Магриба в новое время в отличие от средних веков. Большую роль в этом, по мнению В. В. Орлова, сыграла Османская империя. И. М. Смилянская (ИВ РАН) напомнила, что для Порты было характерно определенное ранжирование духовенства, и уровень образование оказывал большое влияние на карьеру алима.

В заключение И. М. Смилянская подчеркнула, что при анализе биографий и других исторических источников необходимо использовать современные методы и работать в русле так называемой истории понятий и категорий. При этом необходимо учитывать их многосмысловой характер, так как современные понятия, такие как государство, общество, политика и т.п., утвердились в Европе в XVI-XVII вв., но на Арабском Востоке они имели другое значение.

* * *

В. А. КУЗНЕЦОВ, В. В. ОРЛОВ

В Центре арабских исследований ИВ РАН 2 декабря 2009 г. состоялось второе заседание семинара на тему: "История в средневековой арабо-мусульманской системе знаний". В его работе приняли участие сотрудники ИВ РАН, ИСАА, исторического факультета МГУ и Института всеобщей истории РАН.

С основным докладом "История в средневековой арабо-мусульманской системе знаний" выступил В. А. Кузнецов (МГУ). Он рассмотрел проблему гносеологического статуса историописания на материале теоретических средневековых трудов по истории ал-Иджи, ал-Кафийаджи и ас-Сахави, а также на материале всемирно-исторических хроник Ибн Кутайбы, ад-Динавари, ал-Йа'куби, ат-Табари, ал-Мас'уди, ал-Макдиси, Мискавайха, ас-Са'алиби, Ибн ал-Асира, Ибн ал-Джаузи и Ибн Халдуна. Докладчик выделил следующие вопросы: Каковы были арабские эквиваленты понятия "история" и как они дефинировались? Каковы были жанры исторической литературы и как они трансформировались? Какое место эти жанры занимали в средневековых классификациях знаний?

Анализ источников позволил В. А. Кузнецову сделать следующие выводы. Прежде чем слово ат-та'рих стало пониматься как историческое знание вообще, оно прошло долгий путь развития, начавшийся со значения даты, датировки и летоисчисления. Оно не сразу стало использоваться в трудах, которые считаются историческими, а когда стало, то прежде всего в смысле хронологии, датировки или эпохи. Только к середине X в. возникла идея ат-та'рих как вида литературы, объединяющего в себе хронологически выстроенные знания о прошлом. На протяжении всего последующего периода это значение сосуществовало с предыдущими, но не переставало восприниматься как их производная, как нечто вторичное и необязательное, о чем со всей ясностью свидетельствуют тексты ал-Иджи, ал-Кафийаджи и ас-Сахави. Наконец, в работе Ибн Халдуна это обобщенное понимание становится основным, и ат-та'рих превращается из хронологии в познание прошлого. Таким образом, в эволюции значения ат-та'рих наблюдается тенденция восхождения от частного к общему. То, что арабское ат-та'рих произошло от датировки (и близких значений), а не от рассказа (хабар или его синонимы) служило серьезным препятствием для создания единого исторического нарратива о прошлом. Ат-та'рих не предполагало единства текста ни в XV в., ни в новое время, когда историописание сохраняло черты средневековой хронистики. Другими словами, если в Европе наблюдается увеличение объема

стр. 147
нарратива, то в арабо-мусульманском мире увеличивалось количество связанных между собой сообщений. Может быть, именно поэтому Ибн Халдун, вводя идею единства общественного развития, писал, что создал новую науку, - 'илм ат-та'рих, которая отвергала внутреннее единство на уровне семантики.

По мнению докладчика, несмотря на раннее появление литературы о прошлом, на протяжении очень долгого времени в арабо-мусульманской традиции отсутствовала идея единого исторического знания, или исторической науки, и огромный комплекс исторических в современном понимании текстов соотносился с целым рядом литературных жанров. Три из них - ахбар (известия), ансаб (генеалогии) и табакат (разряды), возникнув в VIII IX вв., непрерывно существовали на протяжении всего средневековья, хотя их место в системе историописания трансформировалось. Так, ахбар со временем стал пониматься как синоним хадисов, хотя одновременно они превратились и в основной композиционный элемент хроник-та'рих; значение понятия табакат расширилось - изначально представляло собой каталоги сподвижников пророка, расселившихся по различным городам обители ислама, постепенно они трансформировались в компендиумы кратких биографий представителей той или социальной группы (профессиональной, социально-психологической и др.); наконец ансаб, не исчезнув совсем из историописания, становился все менее популярным. Основным жанром историописания в позднее средневековье стал та 'рих, или историческая хроника. Возникнув в X в., та'рих к XV в. вобрал в себя все остальные формы историописания - биографии (сиры), завоевания (магази), рассказы о пророках (кисас ал-ан-бийа') и т.д.

В средневековой арабо-мусульманской системе знаний, сформировавшейся в X в. и сохранявшей далее основной свой строй, исторические знания были представлены очень слабо - в большинстве классификаций они либо вообще отсутствуют (ал-Фараби, Ибн Сина), либо не представлены в явном виде (ал-Хаварезми), либо занимают подчиненное положение по отношению ко всем прочим видам наук. В тех классификациях, где исторические дисциплины упоминаются (Братья Чистоты, Ибн ан-Надим), они все же рассматриваются вне какой-либо целостности (особенно у Братьев) и в лучшем случае - в рамках некоего более общего знания - науки известий ('илм ал-ахбар), объединяющей все знания об обстоятельствах тварного мира (Ибн ан-Надим, ал-'Иджи). Они являются либо техническим подспорьем традиционных наук, либо составной частью адабных. Вместе с тем, считает докладчик, в позднесредневековый период намечается выделение историописания в отдельный вид познания, что выражается в появлении 'илм ат-та 'рих у ал-'Иджи и у Ибн Халдуна (у последнего не в самой классификации, а в тексте Мукаддимы), однако его место в гносеологической системе пока что остается не вполне ясным (подчиненное положение у ал-'Иджи и системообразующее у Ибн Халдуна).

Таким образом, резюмировал В. А. Кузнецов, постепенное выделение истории из общей гносеологической системы и обретение ею статуса независимой области познания наблюдается и в эволюции дефиниций понятия та'рих, и в трансформации жанров литературы о прошлом, и в непрерывно разрабатывавшихся на протяжении всего средневековья классификациях наук.

В состоявшейся после доклада дискуссии основное внимание было уделено вопросам регионального развития арабо-мусульманского историописания. Так, Д. Е. Мишин на материале андалусской хронистики скорректировал некоторые тезисы докладчика, показав, например, что каталоги табакат с самого своего появления в мусульманской Испании в X в. включали в себя не только информацию о сподвижниках пророка и первых поколениях мусульман, но посвящались вообще любым замкнутым социальным группам. При рассмотрении своеобразия региональных биографий, особое внимание было обращено на связь раннесредневековой биографической литературы Ближнего Востока с эллинистической традицией. В. В. Орлов обратил внимание на развитие агиографической литературы в магрибинском позднесредневековом историописании как на форму репрезентации "народных" представлений об истории.

Особенно любопытной была та часть дискуссии, в которой участники попытались сопоставить гносеологический статус историописания в средневековом арабо-мусульманском мире с его статусом в Западной Европе. Между ситуациями, складывавшимися в этих двух культурных ареалах, обнаруживается немало не только различий, но и сходств. Принципиальным отличием арабо-мусульманского историописания от западноевропейского является чистота развития традиции исторической мысли. Фактически здесь прослеживается полный путь, который прошла историография от устных преданий до конструирования гигантских всемирно-исторических нарративов, обладающих не только внутренним хронологическим единством, но даже более или менее выраженной методологией (Ибн Халдун). В то же время в Западной Европе, где прин-

стр. 148
ципы написания истории были восприняты в основном из античной традиции, эволюция форм репрезентации прошлого представлена очень плохо - по сути дела, как отметила Е. В. Калмыкова (МГУ), все формы уже содержались в греко-римском и библейском культурных наследиях. Что же касается общих форм, то к ним, как показали И. Ф. Афанасьев и Д. Е. Мишин, относятся классификационный стиль мышления, невыделенность исторического знания из прочих форм познания мира, его тесная связь не только с политическим или религиозными дискурсами, но и с юриспруденцией.

Отдельное внимание в дискуссии было уделено проблеме влияний древних ближневосточных историографических школ на мусульманское историописание. Хотя этот вопрос и остается открытым (и едва ли его разрешение возможно в видимой перспективе), основные линии взаимосвязей все же могут быть вычленены. Так, Д. В. Микульский и Ф. М. Ацамба отметили связь мусульманского историописания с доисламским устным арабским преданием (хотя характер этой связи и остается не вполне ясным), а Д. Е. Мишин обратил внимание на то, как ранними мусульманскими авторами осваивался древний иранский комплекс легенд и мифов.

* * *

25 января 2010 г. состоялось третье заседание семинара, в работе которого приняли участие сотрудники Центра арабских исследований, Отдела истории Востока, Отдела памятников письменности Востока ИВ РАН, преподаватели ИСАА.

С докладом на тему "Социальное пространство западноевропейского средневековья: принципы конструирования (по материалам "шахматных книг")" выступила С. И. Лучицкая (ИВИ РАН). Она рассмотрела широкий круг вопросов, относящихся к представлению средневекового общества о себе самом. На базе тщательного изучения широких пластов источникового материала докладчик пришла к выводу о том, что современный набор терминов и понятий, с помощью которого современные историки выделяют сословия, социальные страты, макро- и микрогруппы, не может быть признан удовлетворительным для изучения средневекового общества. С. И. Лучицкая обратила внимание собравшихся на методологический аспект медиевистических исследований: стремясь обнаружить в средневековой истории социальные группы, историк вынужденно проецирует современные представления на далекую от него реальность. С тем чтобы отступить от описания исторического бытия средневековья через призму представлений современной культуры, необходимо, как отметила она, обратиться к понятию "конструирования социального". По ее мнению, близкое современному исследователю-гуманитарию понятие "социальная категория" как некая абстрактная единица расчлененности общества на противостоящие страты в средние века не существовало.

С. И. Лучицкая отметила, что по результатам ее исследований выяснилось: в основе социальной стратификации европейского средневековья лежали самые разнообразные критерии, очень далекие от современных. В качестве основных отличий средневековых и современных критериев стратификации докладчик подчеркнула их комплексный характер, нерасчлененность характеристик и всегда встречающуюся моральную окраску. Приводя примеры, С. И. Лучицкая показала, что эти критерии позволяли противопоставлять больных и здоровых, взрослых и детей, "dives" как людей знатных и обязанных подавать беднякам, и "pauperi", отличающихся не только недостаточным имущественным положением, но и отсутствием достоинства и пр.

Значительная часть выступления была посвящена оригинальному способу осмысления социальных отношений, присущему средневековым интеллектуалам Европы, начиная с середины XIII в., - представлению об обществе при помощи уподобления социального пространства шахматной доске, а социальных групп - шахматным фигурам. Детальное описание социопрофессиональных объединений, "представленных" теми или иными фигурами, соотношение между расстановкой и правилами их хода, с одной стороны, и реальными общественными взаимотношениями - с другой, позволили раскрыть сущность шахматной доски как социальной метафоры и предмета исследовательского интереса историка. В докладе подчеркивалась необходимость осознания инаковости способов самоидентификации членов средневековых социумов и изучения присущих этим обществам принципов конструирования социального.

В развернувшейся затем дискуссии выступавшие сосредоточились на социальной сущности метафоры шахматной игры и адекватности современных представлений о европейском феодализме. Так, Д. Е. Мишин провел аналогии между рядом наиболее драматических шахматных ходов (превращение пешки в ферзя, мат пешки королю) и пертурбаций в обществе, а Т. К. Кораев

стр. 149
(ИСАА) обратил внимание собравшихся на то, что в восточной традиции шахмат ферзь (фарзан) обозначал не королеву (regina), а мудреца-советчика короля. Разъясняя положения доклада, С. И. Лучицкая подробно осветила отличия правил перемещения фигур в средние века и в современной шахматной игре; в частности, превращение пешки в ферзя средневековыми правилами не предусматривалось. Д. В. Микульский, сопоставляя приведенную в докладе тройственную модель функционального деления общества (oratores-bellatores-laboratores) с классическими для восприятия феодализма понятиями сюзеренитета, рассмотрел вопрос о соотнесении этих моделей с реальностью. С. И. Лучицкая обратила внимание на то, что мнение историков XIX - начала XX в. о социальной иерархии феодализма являет собой не что иное, как систематизацию сведений юристов XVII в., представляющую собой высокоразвитую и детализированную схему, которая мало объясняет реалии XIII-XIV вв. Ф. М. Ацамба и И. М. Смилянская в своих выступлениях обращались к различным метафорам и формам уподобления общества дереву, элементам здания, телу человека и т.п.

Подводя итоги семинара, его руководитель И. М. Смилянская подчеркнула, что включение в состав рассматриваемых сюжетов средневековой европейской проблематики расширяет диапазон инструментария историков-арабистов, открывает новые возможности для сопоставления традиционных социальных структур России, Запада и Востока.

Permanent link to this publication: