...умываются умные кошки, но в свой мир никого не зовут.

Б. Чичибабин

Обычная домашняя кошка - одно из самых загадочных земных существ. Вспомним многочисленные русские пословицы, поговорки, загадки: Отчего кот гладок? - Поел и на бок; Знает кошка, чье мясо съела; Загордился кот и с печи нейдет; Кошка спит, а мышей видит; У кошечки когти в рукавичках; Играет, как кот с мышкой; Блудлив, как кот; Живуча, как кошка; Белая кошка лезет в окошко (свет). А знакомые нам с малолетства колыбельные песенки и стишки: "Котя, серенький коток", "Кошкин дом"; а пушкинский кот ученый, что ходит по цепи кругом!

Древнейший литературный жанр, в котором издавна "поселились" кошки, - это басня, начиная с Эзопа ("Кот и мыши") и Федра ("Петух и коты-носильщики). В России басни приобрели популярность со второй половины XVIII века. Басенные коты олицетворяли такие людские пороки, как хитрость, жадность, коварство: "Свирепый тот мучитель-кот!" (А. Сумароков. "Кот и Мышь"), "под видом кротости он враг наш" (И. Дмитриев. "Петух, Кот и Мышонок"), "Коты и все умны, но только лицемерны" (А. Измайлов. "Черный Кот"), "Что тягостно уму, того не нужно знать" (В. Жуковский. "Кот и Зеркало"), "Известных я врагов всегда предпочитаю Друзьям, которые царапать мастера" (В. Пушкин. "Кот и Моська"), "Худые песни Соловью В когтях у Кошки" и "А Васька слушает да ест" (И. Крылов. "Кошка и Соловей" и "Кот и Повар"). Возможно, первое появление не аллегорического кота встречается в "Карикатуре" (1791) И. Дмитриева: "Все тихо! Лишь на кровле мяучит тощий кот". Пушкин впустил кошек в дружеские послания: "Мурлыча, в келье дремлет спесивый старый кот" ("Послание Галичу"), в сатирические и юмористические стихи и поэмы "Гусар", "Тень Фонвизина", "Домик в Коломне" и в святочные гадания в "Евгении Онегине": "Милей кошурка сердцу дев".

После Пушкина, который "ввел в русскую поэзию образы животных в обыденности", "бытовой жанр становится преобладающим в анималистической поэзии" (Эпштейн И. Н. "Природа, мир, тайник вселенной...". Система пейзажных образов в русской поэзии. М.,

стр. 16

1990. С. 96). Но кошка остается в ней редкой гостьей на протяжении всего 19-го столетия, появляясь преимущественно в стихах, посвященных детям: "Кот поет, глаза прищуря"; "Знать, вчера недаром кошка Умывала нос" (А. Фет), "Середний сын кота дразнил" (Н. Некрасов), "Мама! а видишь - вон черная кошка Злыми глазами косится на нас?" (Н. Огарев); иногда в ироническом контексте: "И дикий кот, мяуча, бродит, Талмуда враг и Каббалы" (А. К. Толстой), "...крики кошек и возню мышей Готов приветствовать, как голоса природы" (К. Случевский) и совсем редко в лирике. К примеру, у А. Майкова герой вспоминает о прошлом и мнится ему, что кот, лежащий под образами, видит тени ушедших, когда он "желтыми глазами по темной комнате, мурлыча, поведет" ("Мечтания"), а С. Надсон описывает хозяйского кота, "старинного друга семьи": "ляжет на диван и щурит, засыпая, зрачки горящие свои" ("Сбылося все...").

Пожалуй, лишь в одном, фетовском, стихотворении кот выступает не эпизодическим персонажем, а объектом лирических излияний: "Не ворчи, мой кот-мурлыка, В неподвижном полусне: Без тебя темно и дико В нашей стороне".

В поэзии Серебряного века происходит расширение и углубление анималистической темы - увлечение дикими и экзотическими зверями, интерес к какому-то таинственному началу в животных и "звериному" - в человеке.

Новый анимализм появился в начале XX века и в обрисовке кошек. Прежде всего в них отмечается как связь с дикими родичами - "профиль дикой кошки, хищной и щекатой твари" (Сологуб); котенок "бросался, как юный тигренок" (Есенин), так и сходство с людьми. У Блока "обмызганный кот" таращит глазища, сочувствуя герою, потерявшему сердце: "Ты думаешь, тоже свидетель? Так он и ответит тебе! В такой же гульбе Его добродетель!" ("Когда невзначай в воскресенье..."). О кошачьих умственных способностях раздумывает и Цветаева: "Что понял, длительно мурлыча, Сибирский кот?" ("Под лаской плюшевого пледа...").

Кроме того, в кошках приоткрывается какая-то непостижимая, колдовская сила: "У ней в крови - бродячий хмель страстей", "В ее зрачках - непознаваемая чара, В них фосфор и круги нездешних сфер..." (Бальмонт. "Мои звери"). Кстати, именно такими, похожими на древних сфинксов или вещих идолов, увидел котов французский поэт Шарль Бодлер, адресовавший им три стихотворения в "Цветах зла" ("Кошки", "Кот", "Кошка"). Бальмонт, восхищаясь кошачьим изяществом и очарованием, прямо ссылается на "трагического Бодлера" и "страшного Эдгара" (Э. По), своих "двух братьев в бездне мировой", влюбленных в величественных котов.

Если Бальмонт подчеркивал близость кошки к ведьме, то В. Иванов называет своего кота "ворожеем" и сравнивает с Мемноном (сыном Эос, богини утренней зари) и тоже любуется его глазами: "Два су-

стр. 17

женных зрачка - два темных обелиска, Рассекших золото пылающего диска" ("Кот-ворожей"). Но навеянные им сладкие чары оказываются призрачным сном, а при пробуждении вместо "друга мирных нег" -"печи жаркий глаз". У Ф. Сологуба "испуганная нежить" прикинется котом, "сверкнет зеленый глаз, царапнет быстрый ноготь" - и навалится серая тоска ("Не трогай в темноте").

Мистикой веет и от бунинской кошки, приходящей по ночам в обветшалый дом, где когда-то лежал под образами старик-покойник: "Кошка приходит и светит глазами. Угол мерцает во тьме образами. Ветер шумит по печам" ("Кошки"). Этот мистический образ, связанный со смертью (в первопечатном издании была помета "Из цикла "Смерть""), перекликается с гоголевской серой кошечкой, предвещавшей смерть в "Старосветских помещиках". Развитие этой же темы появится в старости у Г. Шенгели: "Это, видно, смерть приходит -Мутной кошкой на песьих ногах". Она скорее всего привиделась лирическому "я", и припомнились семейные предания, в которых "при всех умираньях" являлся темный морок: "Может быть, это древний наш тотем Благодатный спаситель от крыс. Если так, - поскорее воротим Ускользнувшего друга! Кис-кис!". А образ мандельштамовского кота, живущего у Кащея "не для игры", не просто фантастичен, а фантасмагоричен: "У того в зрачках горящих Клад зажмуренной горы, И в зрачках тех леденящих, Умоляющих, просящих, Шароватых искр пиры" ("Оттого все неудачи...").

Разумны и одухотворенны кошки у ранней Цветаевой. Они независимы от человека и напоминают киплинговскую героиню, которая гуляет сама по себе. Трижды повторяется в стихотворении "Кошки" рефрен: "В кошачьем сердце нет стыда!", "В кошачьем сердце рабства нет", "В кошачьем сердце нет любви!". По мнению юной Марины, кошки уходят от нас, когда мы в горе; их бесполезно обучать домашней роли - "они бегут от рабской доли"; сколько их ни балуй, ни мани, они предпочитают волю и равнодушны к хозяевам. А через два-три года повзрослевшая Цветаева, уже замужняя и родившая дочку, написала колыбельную для... котенка "Собаки спущены с цепи". Сколько нежности и ласки в авторском голосе! "Спи, милый маленький мой, спи, Котенок милый!", "Спи, мой кошачий голубок, Мой рыжий с белым!", "Ты - вся моя утеха...", "Я к мордочке прильнула вплоть...". А в конце мольба к Богу, как будто речь идет о собственном ребенке: "Да сохранит тебя Господь И все святые!".

Такое бережное, любовное обращение с котенком неожиданно сближает молодую Цветаеву с новокрестьянскими поэтами: "котенок -пух медовый", "мурлыке будет блин" (Н. Клюев); "На лежанке мурлычет котенок, Безразлично глядя на меня" (С. Есенин). Для Клюева вообще характерен культ кота как домашнего духа, хранителя крестьянской избы: "Шесток для кота - что амбар для попа - К нему не заглохнет кошачья тропа", "Тих мой угол и лежанка горяча, Старый

стр. 18

Васька покумился с домовым". В отличие от цветаевских кошек, отчужденных от людей, клюевские коты (а он предпочитал именно котов) сопричастны человеческой жизни: один сказывает нам сказку про Леля, другой плачет, потеряв хозяйку и "смерть постигая звериным умом". Кто знает, быть может, кот способен предотвратить смертный час? "Мяукал бы злобно и хвост распушил, На смерть трясогузую когти вострил" ("Шесток для кота...").

А у Есенина есть и коты, и кошки, и котята, причем им присущи не только родовые свойства, но и индивидуальные особенности. Вот внимает хозяйской беседе оглохший кот, свеся с лежанки "важную главу", он похож на черную сову и, кажется, лапой показывает дулю ("Метель").

В поэзии Серебряного века, наряду с традиционными и банальными аналогиями типа "кошачьей походки", "дева, как кошка", "зеленые глаза - глаза кота", встречаются оригинальные уподобления: "Слышу твой кошачий шаг, призрак измены!" (Кузмин), песни - "слепорожденные жалкие котята" (Асеев), "совесть - котенок лукавый" (Ходасевич), и у С. Черного кот походит на "толстую муфту с глазами русалки" - парадоксальное соединение в одном образе живого, вещного и фантастического. Менее своеобразно сравнение И. Северянина: "В мое лицо, как рыжая кошка, Кура (река. -Л. Б.) профыркала о чем-то злом" (вспоминается лермонтовское "И Терек, прыгая, как львица..."). Необычны есенинские сопоставления природных явлений с кошками: "заря на крыше, как котенок, моет лапкой рот", "солнышко, словно кошка, тянет клубок к себе".

Поистине настоящим "котофилом" был Саша Черный. Кошки сопровождали поэта на всем протяжении его творчества, обживая и населяя сатирические, лирические и детские стихи, и повсюду их поведение очеловечено и вызывает улыбку: "Отдаленные вскрики флиртующих кошек" (1911), "Кот томно обходит дорожки и кочки И нюхает каждый цветок" (1920), "По форуму Траяна Гуляют вяло кошки" (1928), "Кричит котенок, просится: "Возьми!" Ну что ж, понянчу, пусть не плачет"" (1928), "С балкона кошка щурится с презреньем..." (1930). А вот целая юмористическая сценка:

Вчера мой кот взглянул на календарь

И хвост трубою поднял моментально,

Потом подрал на лестницу, как встарь,

И завопил тепло и вакханально:

"Весенний брак! Гражданский брак!

Спешите, кошки, на чердак..."

("Пробуждение весны").

С. Черный посмеивается и над людьми, и над кошками. У сиамской кошечки, как и у ее разочарованной и сердитой хозяйки, "по логике дамской засверкал раздраженьем дымно-сиреневый глаз" ("Ошибка"). Ли-

стр. 19

рический герой подглядел, как "сосет рябой котенок суку", и с сияющим лицом вносит этот факт как "ценный вклад в науку" ("Кумысные вирши"). А другой герой умилился поведением красавца-кота, который прыгнул к нему на колени, вероятно, поняв, как тот одинок, но выяснилось, что его привлекло лежавшее в кармане сало - "нет больше иллюзий" ("Чуткая душа"). За трубочистом гурьбой следуют коты "жадною толпою" (лермонтовская аллюзия). Почему? "Угостил одну кошчонку, Ну - а та сболтнула всем" ("Трубочист"). Кошки, за которыми внимательно наблюдает автор, становятся активными участниками действия: "А Лизин кот, прокравшись за нею, Обходит и нюхает пол, И вдруг, насмешливо выгнув шею, Садится пред нами на стол" ("Мой роман"), "Мой любимый, мой вежливый кот В отчаянье лапою землю дерет" ("Мистраль"). В "Ночных ламентациях" поэт, беседуя со своим котом, предостерегает его:

Счастлив ты, ворчун бездумный,

Мир твой крохотный уютен:

Ночью - джунгли коридора,

Днем - пушистая кровать.

Никогда у лукоморья

Не кружись, толстяк, вкруг дуба, -

Эти сказки и баллады

До добра не доведут...

Вдруг очнешься: глушь и холод,

Цепь на шее все короче,

И вокруг кольцом собаки...

Чуть споткнешься - и капут.

Если С. Черный осовременил пушкинского кота, то Н. Гумилев вообразил себя маркизом де Карабасом, и его умный добрый кот не только кормит своего хозяина, но готов ради него бросить вызов миру, не теряя при этом кошачьих привычек: "мурлычет, уткнув мне в руку влажный нос", "лапкой белой и точеной, сердясь, вычесывает блох" ("Маркиз де Карабас").

В. Ходасевич обращался к гофмановскому коту Мурру, который "в забавах был так мудр и в мудрости забавен", а теперь находится "за огненной рекой, где с воробьем Катулл и с ласточкой Державин". И автор также мечтает попасть в те сады, где "вкушают вечности заслуженный покой поэтов и зверей возлюбленные тени" ("Памяти кота Мурра"). Вспомнила "кота ученого" поздняя И. Одоевцева в сб. "Златая цепь". Он усвоил "стихотворные законы", мурлычет ямбами, "парапсихику постиг" и убежал в Лукоморье. А молодой Э. Багрицкий уподоблял знаменитому коту себя самого: "Кружась, как мудрый кот под дубом, цепь волочил я по камням".

Традицию воскрешения старых литературных персонажей продолжают и последующие поколения русских поэтов: "Новости о Коте в са-

стр. 20

погах" (Н. Матвеева), "и даже булгаковский кот" (Е. Евтушенко), "когда от тебя оставались лишь губы, как от того кота" (И. Бродский) - имеется в виду Чеширский кот Льюиса Кэррола из "Алисы в стране чудес".

Анималистская тема в советской поэзии подверглась "биологизации" в 20-е и 30-е годы, затем социологизации (см. Эпштейн М. Н. Указ. Соч. 113 - 119). В первом случае упор делался на поведение животных, во втором - на их полезность людям. Так, у Э. Багрицкого коты либо охотятся за едой: "...мурлычет, Облизываясь, кошка, осторожно Под стульями прокрадываясь к месту, Где незамеченным лежит кусок Говядины, покрытый легким жиром" ("Тиль Уленшпигель"), либо предаются "любви": "Теперь на скользких крышах Кошачьи начинаются свиданья" ("Трактир").

Целую поэму-сказку "Тех-Тешка", явно предназначенную для детского чтения, создает Н. Асеев - о котенке с подробным (в 8 частях) описанием его роста, развития и проказ: точил о мебель когти, кусал подметки, лазал по шубам на вешалке, таскал зубные щетки. А год спустя он "превзойдет котов ученых; станет сказки говорить" и песни станет петь на крыше.

Сказочным духом - на этот раз перровским - веет от "Переулка кота-рыболова" Н. Тихонова про умного кота, ловившего хозяину харчей, "на серый коготь рыбу наколов", и в Париже живет легенда о "батраке с кошачьей головой". В "Сказке о коте и еже" К. Некрасовой повествуется о гордом и воинственном коте, который затосковал и перестал мурлыкать, когда в доме завели ежа, но, прислушиваясь, как тот шуршит в ящике, наверное, понял, что он "на земле не одинок". Шутливая сказка О. Сулейменова "Серая мисс" показывает котов в восприятии мышей и включает в себя словесно-звуковую игру: мышка-мать винит себя, что родила мышонка на свет, "где нет жизни от котов", где ждут его "коты, мышьяк и мышеловки", и, чтобы стать могучим и ученым, надо развивать "мышление и мышцы" - "Пусть прячутся коты, когда услышат: "Мой мышонок на котов охотой вышел!"". А Вознесенский заставляет "членистоногого кота", что "в плечи втягивал жутко башку, как в черную трубу", вещать о "пропащей судьбе" поэта ("Шутливый набросок").

В анималистической поэзии последней трети 20 столетия кошки все больше утверждаются как существа особенные, со своим внутренним миром, с чувством собственного достоинства и удивительной чувствительностью и проницательностью: "Кошки цену себе знают, Ходят, будто вспоминают Прежнее свое величье..." (Л. Мартынов. "Кошки"); "Он как фактуру видит вещи, в чем-то мнимые. В тиши ночей - со стороны - он видит сны мои" (Н. Матвеева. "Чуткость кота").

Примечательна "Песенка о Черном коте" Б. Окуджавы, в которой выведен неординарный кот: он не поет и не плачет, ничего не требует и не просит, а молчит и "в усы насмешку прячет". Люди побаиваются

стр. 21

этого соседа: "грязный пол когтями тронет, как по горлу проскребет", "каждый сам ему выносит и спасибо говорит", и ощущают какое-то таинственное его влияние на собственную жизнь: "Оттого-то, знать, невесел дом, в котором мы живем".

"Экологическая этика" нашего времени требует от людей осознания своих взаимоотношений с природой и умения ставить себя на место другого. Плачет бездомная человеческая душа, а с нею "плачут кошки, просятся домой, а дома нет, дом кем-то обокраден" (Б. Чичибабин). Как отмечает М. Эпштейн (Указ. соч. С. 122), "современный уровень развития цивилизации выявил в животных прежде всего поразительную уязвимость, неприспособленность". И в кошке человек теперь видит жертву, угадывая в ней и свою собственную участь. Об этом задумывается Д. Быков, строя свою "Сказку" на параллелизме кошачьего и человеческого миров. Лирический герой представляет себя "кошкой, наученной новым порядком, в холоде всех пустырей, битой, напуганной, в пыльном парадном, жмущейся у батарей". И безнадежно-философическая концовка о земном бытии и Божьем провидении:

...Ночью все кошки особенно сиры.

Выбиты все фонари.

Он, что когда-то изгнал из квартиры

праотцев на пустыри,

Где искривились печалью земною

наши иссохшие рты, -

Все же скорее вернется за мною, нежели, милая, ты.

Все больше обогащается копилка метаморфоз и превращений, преимущественно в форме сравнительных оборотов, в которых принимает участие кошачье племя. Тут и "фосфорическая кошка", и "мемфисская черная кошка" с "лунно-голодным египетским взором, тварь-божество" (И. Лиснянская), и "отважный кот", "надежней кока, боцмана угрюмей", и "кошек черный фейерверк" на крышах (Н. Матвеева), и "кот-мяука ловит муху-цокотуху" (В. Соснора), и "гундосые коты" вопят, как химеры, и их "мефистофельский смех" звучит "коленчатым и хриплым альтом" (А. Тарковский).

Однако гораздо многочисленнее отряд кошек, выступающих в качестве не предмета, а образа сравнения, и обнаруживается, что на них похож весь мир. Земля-старуха стала "веселым и чистым котенком" (Н. Асеев); "мир падает, как кошка, сразу на все четыре лапы" (В. Набоков); волны, "слепые кошки, мерцая около бортов, бесились весело" (Н. Заболоцкий); "словно кошка, всякий раз жизнь вывернуться исхитрялась" (К. Ваншенкин); "Мужчина женщину не любит. Как кошка птицу, он ее не понимает" (И. Сельвинский); город, "нежащийся, как кот" (Д. Быков); снегопад - "кот в пуховых сапогах" (А. Межиров); букет шиповника, "как кошка в сумку, втиснут в вазу" (А. Куш-

стр. 22

нер); "котенком на крышу сарая забралась худая луна" (Ю. Гончаров); "Я в руки буханку теплую, как котенка, брал" (Ю. Кузнецов); "рифмы кошками под колеса бросались" и "кусты кошачьи спины выгнут" (Б. Слуцкий); "кошачья игра двоедушия" (М. Луконин); "В кошачьем мешке у пространства хитро прогрызаешь дыру" (И. Бродский); "отчаянья струна, как кошка, измучась, язвит живучий дух, где чаянья мертвы" (Ю. Мориц).

Особенно изобретательны кошачьи метафоры и сравнения Андрея Вознесенского: "А кошка, злая, как оса, / не залетит на небеса", "А кошка - интеллектом уже, / Знай, штамповала деток в свет, / углами загибая ушки / им, как укладчица конфет"; "Мой кот, как радиоприемник, / зеленым глазом ловит мир", "Как черные коты, / визжат повсюду мобиле, / подняв свои хвосты".

Особую роль играли коты в жизни и творчестве Иосифа Бродского, который любил их и общался с ними, как с друзьями или родичами. По утверждению Е. Рейна, "кот - тотем Бродского". Любопытно, что А. А. Ахматова его называла "полтора кота", сравнивая со знакомым котом Глюком, превышавшим обычные размеры. И сам поэт в одном интервью уподобил себя коту, которому наплевать, существуют ли ЦК КПСС и общество "Память"; безразличен президент США: "Чем я хуже этого кота?". В его стихах кошки постоянно живут рядом и вместе с людьми, которые их то обнимают, то чешут, то сами походят на "запечного котофея". Коты обитают всюду - в комнатах, в подвалах, на улицах: "во мраке кот с урчанием дышал", "сумрачно под лампою лежал", "из-под стола кошачий взгляд блестел", "в ногах мурлычет серая колдунья", "в подвалах кошки спят, торчат их уши", "в полдень кошки заглядывают под скамейки, проверяя, черны ли тени". Но в эмиграции, хотя и жил у Бродского любимый кот Миссисипи, поэт не посвящал ему стихов и упоминал о кошках лишь в воспоминаниях о прошлом, как в жуткой колыбельной песне матери: "Это - кошка, это - мышка. Это -лагерь, это - вышка. Это - время тихой сапой убивает маму с папой" ("Представление"); или: "Теперь в твоих глазах амбарного кота, / хранившего зерно от порчи и урона, / читается печаль, дремавшая тогда, / когда за мной гналась секира фараона" ("Письмо в оазис").

Итак, образы кошек наполнены в русской поэзии многообразным смыслом: то это олицетворение уюта, тепла и покоя домашнего очага, то воплощение очаровательной игривости, то загадочной инфернальности, то мудрости, то коварства, то бесприютности живого существа. Кошки заставляют нас задуматься о самих себе. Как сказал Б. Чичибабин, "Под плач кошачий думаю: кто мы? Так недобры и так неблагодарны".

Цфат, Израиль

Permanent link to this publication: