Парадоксально, но заразительный пример советским невозвращенцам преподал один из активнейших участников революционных событий и гражданской войны, большевик с дореволюционным стажем А. Я. Семашко. Во всяком случае, именно с его фамилии начинается составленный в 1928 г. список партийных сотрудников загранпредставительств Наркомата иностранных дел, отказавшихся вернуться на родину¹.

Адам Яковлевич Семашко родился 7 сентября 1889 г. в Риге в семье чиновника. Его отец, Яков Яковлевич, дворянин Виленской губернии, поляк по национальности, и мать, Анна Александровна, урожденная Лисинская, немка, имели шестерых детей. Адам был старшим и учился в гимназии в Либаве, но в сентябре 1907 г. вступил в РСДРП и, согласно анкете, вел пропагандистскую деятельность "в ученических и студенческих организациях, мало - среди деревни, в Прибалтике"². В 1909 г. его приняли на юридический факультет Петербургского университета, но учебу пришлось отложить. До октября 1912 г. Семашко отбывал воинскую повинность в качестве вольноопределяющегося, а по увольнении в запас вернулся к родным в Либаву, где 23 ноября был арестован.

Основанием для этого послужило письмо, изъятое при обыске у некоей Лилии Блум³, предоставившей свою квартиру для конспиративного собрания "Центральной группы С. -Петербургских рабочих" РСДРП. Называя себя и подругу "социалистами", Семашко призывал ее "жертвовать всем для пролетариата", а в личных бумагах арестованного оказалось письмо от его невесты из Берна, сообщавшей, что она "состоит членом Латышской социал-демократической рабочей партии". Поэтому задержанного посчитали важной птицей и отправили в Петербург, но 1 марта 1913 г. его освободили под надзор полиции⁴. Хотя в конце того же года Семашко продолжил занятия в Петербургском университете, получить высшее образование ему так и не удалось из-за мобилизации в армию. По окончании в ноябре 1916 г. школы прапорщиков Семашко попал в 177-й запасный пехотный полк, а затем был направлен на пулеметные курсы при офицерской стрелковой школе в Ораниенбауме. Военные знания пригодились в дни Февральской революции, когда Семашко, "командуя частями Семеновского и Егерского полков, по распоряжению Временного правительства занимал город Колпино, ожидая наступления царских войск"⁵.

Генис Владимир Леонидович - историк.

Окончив курсы, новоиспеченный прапорщик служил в 1-м пулеметном запасном полку, который участвовал в свержении монархии и считался самым революционным в столице. Хотя в апреле Семашко должен был выехать на фронт с пулеметной ротой, он, как указывалось в сообщении прокурора Петроградской судебной палаты, "не исполнил этого распоряжения и продолжал являться в полк, где устраивал общие собрания без ведома полкового комитета и образовал коллектив большевиков исключительно из числа солдат, его ближайших сотрудников"; этот коллектив находился "в тесной связи с военной организацией центрального комитета с. -д. рабочей партии, обосновавшейся в самовольно захваченном доме Кшесинской"⁶.

Постоянно ораторствуя на полковых митингах, молодой офицер фактически верховодил анархически настроенными солдатами, и, когда он "в конце мая был случайно арестован, весь пулеметный полк в полном составе выступил на улицы, освободил Семашко и вынес его на руках из комендатуры". Во время июньского кризиса "вождь 1-го пулеметного полка" считался "главнокомандующим" всеми вооруженными силами "повстанцев"⁷, однако тогда руководство большевиков отказалось от выступления.

Но 3 июля несколько тысяч распропагандированных Семашко пулеметчиков, сорвав утром собрание полкового и ротных комитетов, потребовали обсуждения вопроса о немедленной передаче власти Советам. На длившемся целый день митинге, свидетельствовал Л. Д. Троцкий, "вместо старого полкового комитета они избрали Временный революционный комитет, по два человека от роты, под председательством прапорщика Семашко" и, решив выступить, обратились за поддержкой к рабочим, солдатам и матросам Петрограда и Кронштадта. По данным следствия, Семашко "требовал с заводов автомобили, вооружал их пулеметами, рассылал их к Таврическому дворцу и другим местам, указывая маршруты, лично вывел полк из казармы в город, ездил в запасный батальон Московского полка с целью склонить его к выступлению, чего и достиг, обещал солдатам пулеметного полка поддержку полков Военной организации, поддерживал постоянную связь с этой организацией, пребывающей в доме Кшесинской, и лидером большевиков, Лениным, высылал караулы для охраны Военной организации"⁸.

В сообщении прокурора говорилось, что около 10 часов вечера полк выстроился и при полном вооружении, в сопровождении грузовиков с установленными на них пулеметами, направился к дому Кшесинской, где его приветствовали с балкона несколько ораторов, призывая к вооруженному выступлению. Далее пулеметчики двинулись к Таврическому дворцу; там к ним обратились с речами Г. Е. Зиновьев и Троцкий. Но, хотя 4 июля Семашко снова явился в полк и "стал побуждать солдат отправиться с оружием и пулеметами требовать свержения Временного правительства"⁹, большевистский путч, как известно, захлебнулся.

Пулеметчиков разоружили, и Семашко, которого, наряду с В. И. Лениным, Зиновьевым и другими так называемыми германскими агентами, усиленно разыскивали¹⁰, был вынужден бежать. Скрываясь от ареста, он "работал под чужой фамилией по продовольственной переписи" в Чухломском уезде Костромской губернии, а после Октябрьского переворота немедленно явился в Петроград, где сначала получил должность "комиссара отдела военных сообщений при Генеральном штабе". С конца декабря 1917 г. Семашко состоял комиссаром Всероглавштаба, а в феврале 1918 г. сформировал "Особый отряд при Петроградском военном округе", с которым "участвовал в сражениях на Финляндском фронте"¹¹.

В мае 1918 г. вчерашнему прапорщику было вверено руководство Орловским военным округом (территория Орловской, Воронежской, Курской и Черниговской губерний). Известно ленинское письмо исполкому уездного совдепа в Ливнах, копия - "военкому Семашке", в котором, приветствуя их за "энергичное подавление кулаков и белогвардейцев", глава Совнаркома требовал "ковать железо, пока горячо", то есть, "не упуская ни минуты", "конфисковать весь хлеб и все имущество у восставших", "повесить зачинщиков", "аре-

стовать заложников из богачей" и т.д. Неизвестно, исполнил ли окружной военком столь конкретные директивы, но его отношения с местными руководителями настолько не сложились, что Семашко грозил арест, от которого спасло "только непосредственное вмешательство тов. Троцкого"¹².

В январе-июне 1919 г. Семашко - член реввоенсоветов Северного, позже Западного фронта, а затем - 12-й армии, оборонявшей Киев, где вместе со своим начальником штаба Г. Я. Кутыревым был арестован Особым отделом ВЧК¹³; в штабе считали, что Семашко поплатился "за хорошие отношения с военспецами". Его вновь спас Троцкий, который 11 августа обратился в ЦК РКП(б): "Прошу сообщить, почему арестован Семашко. Напоминаю, что это партийный работник с серьезными заслугами по части организации формирований. Его преступление на Зап[адном] фронте состояло в том, что он требовал подчинения 7-й армии Запфронту. Он был арестован против состоявшегося соглашения Лациса¹⁴ и Раковского¹⁵, против моего заявления, что без санкции Цека он арестован не будет. От Цека никакого ответа я не получил на свой запрос. Между тем Семашко арестован".

Три дня спустя Троцкий снова обратился в Москву: "На все свои запросы по поводу члена РВС 12-й армии Семашко, арестованного по ордеру ЧК, не получил никакого ответа. Арест Семашко вызывает величайшее недоумение, а по обстановке - возмущение всех ответственных работников, начиная с Раковского. Согласно установленному порядку, члены РВС не могут быть арестованы без согласия РВСР. Было ли такое согласие, кому оно было дано?"

Троцкий не только вырвал Семашко из рук чекистов, но и настоял на его реабилитации, о чем 15 августа уведомлял Москву: "Считаю не только допустимым, но и необходимым возвращение Кутырева и Семашко в 12-ю армию. Прошу передать обоим следующее, в письменном виде: "Уважаемые товарищи Семашко и Кутырев. Выражаю крайнее сожаление по поводу учиненного над Вами безобразия. Арест был совершен вопреки моему воспрещению и является следствием злой воли и бессмысленной путаницы. С товарищеским приветом, Троцкий""¹⁶.

Большевикам пришлось оставить Украину, и в сентябре 1919 г. Семашко был назначен военкомом Уральского (переименованного в Приуральский) военного округа¹⁷, а в августе 1920 г. переведен на Кавказский фронт, где командовал Уральской особой бригадой, или, как ее называли, "Образцовой бригадой Семашко". В октябре дважды раненного комбрига отправили на лечение в Москву: хотя обсуждался вопрос о переводе его на работу в НКИД, 4 ноября оргбюро ЦК РКП(б) откомандировало Семашко в распоряжение чрезвычайного уполномоченного СТО по снабжению Красной Армии¹⁸. Но Всероглавштаб, учитывая "большой строевой и военно-административный опыт" Семашко, ходатайствовал о назначении его командиром 3-й запасной стрелкой бригады, расквартированной в Саратове¹⁹.

В марте-апреле 1921 г. Семашко работал в Чите в качестве "политического эмиссара всех вооруженных сил Дальневосточной республики", позже - управляющим делами Министерства иностранных дел ДВР. Служба по внешнеполитическому ведомству продолжилась в Москве, а затем в Риге, где с апреля 1922 г. он работал вторым и с июня первым секретарем полпредства, которое возглавлял К. К. Юренев²⁰. После его отъезда Семашко был назначен поверенным в делах СССР в Латвии и занимал этот пост до июня 1923 г., когда в Ригу приехал новый полпред - его бывший сослуживец по Реввоенсовету 12-й армии С. И. Аралов²¹.

"У меня с Семашко установились довольно дружеские отношения, - показывал впоследствии на допросе сотрудник полпредства А. А. Антонов. - Почти каждый вечер час или два мы гуляли по городу: у него была такая привычка - перед сном гулять; иногда мы ходили целой компанией (Мирский²², Наровская и др.). Я считал Семашко большевиком и никогда не мог бы подумать, что он может стать предателем. В его разговорах иногда звучали ликвидаторские нотки, но... мне приходилось слышать нечто подобное и от других, не менее ответственных товарищей". Говоря о том, что советской

России "нужны кредиты, а их не дадут без признания", Семашко подчеркивал необходимость добиваться этого хотя бы и ценой больших уступок и считал, что в крайнем случае можно даже пойти на созыв "учредилки". Раз аппарат власти в наших руках, говорил он, то нечего опасаться: все равно в "учредилке" окажется наше большинство; поэтому она "утвердит нашу, советскую, конституцию и сама распустится, а Европа потеряет важный козырь против нас". Семашко также считал возможным легализовать меньшевиков, войдя с ними в коалицию, и допустить "свободу печати", разрешив беспартийным издавать газеты "легально оппозиционного направления". Он полагал, что все эти меры "логически вытекают из ленинского маневра", но резко высказывался относительно "рабочей оппозиции" (л. 28 - 29).

Хотя у Антонова вызывала неприязнь жена Семашко, которая "определенно им командовала", называла Россию "варварской страной" и вообще производила впечатление "торговки", в целом он казался Антонову честным коммунистом, что "выгодно отличало его на фоне мещанских разговоров и интересов, которыми жила значительная часть сотрудников представительства" (л. 29). Вырвавшись из российской разрухи и получая в Риге довольно солидные по тем временам оклады (60 - 100 долларов), они "начинали, за редким исключением, быстро разлагаться: одни ударялись в пьянство, посещали ночные кабаки, у других развивалась склонность к щегольству и т.п." И, хотя зарплаты вполне хватало не только на жизнь, но и на "излишества", в партийной среде царило лицемерие: "Принято было уверять, что все деньги якобы отсылаются в Москву "на содержание иждивенцев", а самим приходится еле концы сводить. Если кем-либо из сотрудников покупалась дорогая вещь, то принято было говорить, что она куплена "случайно", чуть ли не даром, "привезена товарищем из Берлина" и т.п. Врали друг другу в глаза, причем все знали, что врут, но таков был общепринятый тон. На партийцах сказывался, кроме того... избыток свободного времени, ибо после окончания служебных занятий (за исключением дней отправки дипломатической почты) нечего было делать. Ячейка собиралась редко, кружковая работа не налаживалась. Не было общественной жизни, образовывались отдельные группки, объединенные личными симпатиями и общим времяпрепровождением. На этом общем фоне возникали склоки, грызня между товарищами; отдельные приятельские группки начинали враждовать, заниматься подсиживанием, сплетнями и т.д. В НКИД существовала правильная тенденция время от времени обновлять состав представительства, отзывая в Москву часть сотрудников... Уезжать никому не хотелось, и это обстоятельство усиливало склоку, подсиживания и "группировки"" (л. 27 - 28).

Впоследствии Семашко упоминал о пережитой им в 1923 г. очередной партийной склоке, в числе зачинщиков которой "особенно выделялись секретарь ячейки и тт. Рабинович, Сайрио²³ и др." Глубоко обидела его и проведенная якобы "с предвзятой целью" уже при Аралове ревизия полпредства: ее результат, сетовал Семашко, "возмутил даже, насколько мне известно, коллегию НКИД, однако реабилитации мне дано не было". Более того, учетный подотдел ЦК РКП(б) был уведомлен 10 августа об отзыве Семашко в Москву "в распоряжение НКИД по постановлению коллегии". Именно тогда он решил выйти из партии и уехать куда-нибудь подальше, что позже объяснял "разочарованием товарищами" и рядом незаслуженных, как ему казалось, обид по службе, вызвавших у него серьезное нервное расстройство. "Я, - оправдывался Семашко, - усматривал сильное падение партийной морали: гонение за теплым местом и удержание его за собой во что бы то ни стало, склока, ханжество, кумовство, пьянство там, где оно совершенно недопустимо"²⁴.

Так или иначе, но, сдав дела заместителю, Семашко в Москву не поехал! Поскольку же его родители являлись уроженцами Виленской губернии, территория которой после войны отошла к Польше, беглец сумел обзавестись временным, сроком на один месяц, польским заграничным паспортом, в чем ему посодействовал дальний родственник - присяжный поверенный Мейеровиц, приходившийся двоюродным братом тогдашнему премьер-министру²⁵

Латвии. Хотя Семашко вместе с семьей должен был выехать из Риги в Данциг, он предпочел отправиться в Гамбург, а оттуда на пароходе - в Бразилию.

"Средства на отъезд в Америку и покупку там земли, - пояснял Семашко, - у меня нашлись, то есть лично у меня было около 2000 руб. и, кроме того, я одолжил 200 рублей у своего брата [Франца], проживающего в Либаве и имеющего там колониальную и молочную лавку. По дороге и по приезде в Америку нам приходилось продавать ценности жены, которые у нее сохранились со старых времен" (л. 47). Купив, примерно за полтысячи рублей, "в отдаленном районе штата Сан-Пауло кусок земли под девственным лесом", Семашко построил себе там "домик", в котором и поселился вместе с женой Еленой Николаевной и тремя детьми - Борисом, Маргаритой и Анной.

В апреле 1924 г. беглый дипломат отослал в Москву свое "прощальное" послание, адресованное оргбюро ЦК РКП(б), коллегии НКИД и ГПУ, копии - в полпредство СССР в Латвии и былым соратникам Юреневу и Н. И. Подвойскому²⁶

"Дорогие товарищи! (Пусть мне будет еще раз разрешено это обращение.) Из письма, отпр[авленного] из Москвы в декабре п[рошлого] г[ода], я узнал, что некоторым парт[ийным] и сов[етским] учреждениям, коим это ведать подлежит, ничего неизвестно о том, почему я в августе п.г. ушел с советской работы.

Такое сообщение меня удивило немало, так как в сентябре п.г., в письме на имя т. Аралова, я исчерпывающе объяснил, под влиянием каких обстоятельств порвал с прошлой своей жизнью.

Видно, письмо мое либо не достигло своего назначения, либо не стало известным всем заинтересованным парт[ийным] и сов[етским] органам, в частности - ГПУ, где в декабре все еще ожидали моего возвращения или каких-нибудь письменных объяснений. Поэтому в настоящем письме я еще раз вкратце укажу на причины моего отъезда в Америку.

Прежде всего должен сказать - я никогда не изменял и не думал изменять делу партии и пролетарской революции. Не считаю себя изменником и сейчас. Не могу я также говорить о серьезном принципиальном расхождении с линией ЦК. Правда, еще с осени 1918 г. я стал относиться отрицательно к курсу, взятому в продовольственной политике, деятельности ЧК и в ряде менее существенных областей. Но выходить из-за этого из партии или вступить в открытую оппозицию к ЦК я не считал возможным ни тогда, ни тем более позже, когда сам центральный парт[ийный] орган начал уклоняться в сторону более умеренной политики, приближаясь к требованиям жизни.

Определили мой поступок побуждения иного характера. Ушел я от советской работы (после довольно видной должности) исключительно вследствие непреодолимой усталости от постоянных интриг, вечной склоки, лжи и лицемерия, в атмосфере которых приходилось работать.

В течение 7 лет советской работы я не раз был свидетелем и невольным участником борьбы разных возникающих среди партийных товарищей группировок, которые при своих схватках иногда и вдохновлялись принципиальными или деловыми разногласиями, но фактически зиждились на личном интересе. И без преувеличения должен сказать, не столько энергии уходило на работу, сколько гибло от убийственного влияния этой обстановки разлагающих распрей.

Конечно, не я один могу жаловаться на группировки, интриги, склоку и т.п. Все эти бытовые явления на личном опыте хорошо знакомы огромному большинству ответственных работников. Но, должно быть, или нервы мои оказались слабее, чем у других, или атмосфера хамства и грязного подсиживания почему-либо (возможно, что была и моя вина) сгущалась вокруг моей личности сильнее обычного. Как бы то ни было, в Риге мои силы не выдержали. Желание отдохнуть, иметь минимум душевного спокойствия на время победило все.

Я ушел - и этого не изменить. Думаю, что партия не заинтересована более в моем возвращении. С прощальным приветом, А. Семашко. P.S. Письмо это отправлено через брата, проживающего в Либаве: Рыночная, 35"²⁷.

Но, когда Семашко, приехав в Бразилию, нашел в себе способность дать себе трезвый отчет в совершенном поступке, его вдруг охватила тоска. "Оди-

нокая, чисто мещанская жизнь, - признавался он, - очень скоро заставила пробудиться прежние стремления, и те идеалы, с которыми я сроднился с юношеских лет, заставили проснуться... влечение назад, к общественной деятельности, к работе для социализма" (л. 23). Семашко решил, что обязан вернуться в СССР с повинной, и, с целью донести свое раскаяние до Москвы, летом 1925 г. обратился за помощью к другу юности - рижанину Ф. Я. Гринбергу. "На такое посредничество, - пояснял Семашко, - я решился только после того, как повторные письма, направленные непосредственно в московские учреждения, а также в рижское и римское полпредства, остались без ответа". Беспартийный, но сочувствовавший коммунистам, Гринберг передал письмо Семашко в полпредство и через некоторое время получил там, в устной форме, якобы благоприятный для него ответ НКИД. Простодушный Семашко был счастлив...

Новое послание бразильского "возвращенца", от 26 июня 1926 г., поступило в НКИД и ЦК РКП(б) с сопроводительной запиской начальника ИНО ОГПУ М. А. Трилиссера²⁸, от 15 сентября: "При сем препровождается Вам письмо бежавшего в свое время со службы в нашем рижском полпредстве Семашко А. Я., переданное им через своего посланца"²⁹. Беглец писал: "Из-за пропажи одного письма мне только вчера стало известно, что еще осенью прошлого года Коллегия НКИД, по поводу моего раскаяния в совершенном три года тому назад проступке и выраженного ходатайства о разрешении вернуться в СССР для служения делу социализма, постановила:

"1. А. Я. Семашко не является политическим эмигрантом.

2. Установлено, что он не предпринял и не пытался предпринять ничего враждебного власти.

3. Следовательно, а) для его возвращения не требуется акта амнистии, б) никаким репрессалиям он не будет подвергнут после перехода границы.

Визу он может получить в любом представительстве. После прибытия в СССР он должен будет понести дисциплинарное наказание в партийном порядке".

Таким образом, я имею официальный ответ, и ответ настолько благоприятный, что под первым впечатлением я радовался как дитя.

К несчастью, моему немедленному выезду отсюда все еще препятствует недостаток средств на дорогу, и даже неясно, когда преодолеется эта помеха.

Но такая невольная задержка не должна никого смутить. Мое решение вернуться и отдать себя всецело в распоряжение наших руководящих органов твердо и непоколебимо.

Заявляя об этом, я еще раз хочу отметить, что я еду в СССР не вследствие тоски по родине и не из-за соображений материального удобства и благополучия, а чтобы посильно участвовать в строительстве нового общества.

В соответствии с этим моя просьба - или встретить меня без предвзятого недоверия и злобы, полностью использовать мои силы и порыв, или, если это невозможно, прямо и открыто применить высшую меру наказания за то, что я в свое время преступно и легкомысленно оставил свое место в рядах товарищей...

С тов. приветом, А. Семашко"³⁰.

Ознакомившись с его письмом, секретарь Центральной контрольной комиссии ВКП(б) Ем. Ярославский уведомил ЦК, что "Семашко в рядах ВКП(б) не состоит (выбыл механически)"³¹. Тем не менее 28 сентября партколлегия ЦКК (А. А. Сольц³², М. И. Ульянова, С. И. Филлер³³), заслушав информацию Ярославского по поводу того, что Семашко "сбежал и перешел в лагерь буржуазии", исключила его из партии, после чего в "Правде" появилось лаконичное сообщение: "Семашко Адам Яковлевич, бывший прапорщик старой армии, работавший при советской власти в министерстве ДВР, а последнее время - за границей, парт[ийный] б[илет] N 207333, исключен из рядов ВКП(б)"³⁴. О причине его исключения не говорилось ни слова.

"В начале 1926 г., - рассказывал Семашко, - я с семьей переехал в Сан-Пауло, где открыл маленький пансион и стал искать покупателя на зем-

лю. В августе 1926 г. у меня было все готово к отъезду в СССР, но паспорт, сильно просроченный, был задержан в польском посольстве в Бразилии" (л. 22 - 23). Началась бюрократическая канитель: от Семашко требовали дополнительных сведений для- удостоверения его личности. Не желая терять время, он приобрел чужой паспорт на имя "Густава Тоната" и, простившись - как оказалось, навсегда - с женой и детьми, которые должны были ждать его вызова из СССР, 30 января 1927 г. покинул Бразилию.

Прибыв 21 февраля в Берлин и получив в полпредстве въездную визу, Семашко уже через два дня сидел в поезде, мчавшем его на советскую "Голгофу", ибо на пограничной станции "возвращенца" ждали. "Из Берлина выехал через Негорелое бывший секретарь рижского нашего полпредства Семашко, - наставлял своих подчиненных начальник Главного управления пограничной и внутренней охраны ОГПУ З. Б. Кацнельсон³⁵, - едет под фамилией Тонат Густав. По прибытии в Негорелое немедленно арестуйте и со специальным конвоем направьте в Москву - в КРО к т. Ольскому³⁶" (л. 14).

1 марта 1927 г. Семашко был водворен во Внутреннюю тюрьму ОГПУ на Лубянке, где, узнав через два месяца, что возбуждено ходатайство о продлении срока его содержания под стражей, объявил голодовку. Он выдерживал ее с 9 по 15 мая, но так ничего и не добился (л. 38, 40 - 41). А 17 июня уполномоченный 2-го отделения КРО ОГПУ Р. И. Авин³⁷ и врид начальника отделения К. Ф. Роллер³⁸ подписали заключение о том, что, "по агентурным сведениям, гр. Семашко во время нахождения его в Риге имел связь с подозрительными, в смысле шпионажа, лицами и с членами савинковской организации", в заседаниях которой будто бы участвовал. Он также "находился в хороших отношениях с бывшим министром иностранных дел Латвии Мейеровицем", которому "передавал, якобы, секреты нашей миссии", и поддерживал связь с одним из двух своих, живших в Либаве, братьев. И, хотя сам обвиняемый какую бы то ни было шпионскую работу в пользу иностранных держав и враждебных СССР организаций категорически отрицал, КРО посчитало необходимым передать его дело "на рассмотрение Особого совещания при Коллегии ОГПУ".

Переведенный в Бутырскую тюрьму, Семашко 5 июля начал вторую голодовку, ибо, пояснял он, "по явно нелепому обвинению меня уже пятый месяц держат в заключении в условиях, безнадежно расстраивающих здоровье". 11 июля обессиленный заключенный "снял голодовку", а 22-го возобновил ее, но три дня спустя Особое совещание вынесло свой вердикт: "Заключить в концлагерь, сроком на десять лет" (л. 48 - 49, 52, 58, 54, 59). Хотя в последнем своем письме из Бразилии он просил либо простить его, либо сразу же расстрелять, Семашко ждала медленная и мучительная смерть в Соловках. Из лагеря он ходатайствовал о пересмотре своего дела, но 24 марта 1928 г. Судебная коллегия ОГПУ постановила: "Амнистии в отношении гр. Семашко Адама Яковлевича не применять". В заключении по его делу от 10 ноября 1929 г. говорилось, что в отношении Семашко "удовлетворение ходатайства об изменении меры социальной защиты нежелательно" (л. 64).

Можно только предположить, как проклинал он себя за наивность и легковерие, как тосковал по оставленной им на чужбине семье! "Семашко очень любил своих детей, - показывал на допросе Антонов. - В Майориенгофе, на пляже, он бегал и играл с ними как мальчишка, становясь совершенно непохожим на того чинного, аккуратного, сдержанного работника, каким он был в полпредстве" (л. 30). Примирился ли Семашко, попав на такой срок в Соловки, с тем, что уже никогда больше не увидит своих детей, жену и живших в Москве родителей (его 70-летний отец зарабатывал на жизнь уроками немецкого языка), не встретится с братьями Яковом и Францем, сестрами Анной, Ядвигой и Маргаритой?

Но примерным поведением заключенный, похоже, не отличался и 28 декабря 193,1 г. был отправлен в штрафной изолятор, где условия содержания были поистине адскими, а выживали лишь чудом. Крепкий физически, Семашко выдержал и это испытание и, более того, полностью отбыл свой деся-

тилетний лагерный срок, однако на волю так и не вышел! Оперативная часть Соловецкой тюрьмы ГУГБ НКВД СССР тут же привлекла Семашко по "делу" группы из 38 лагерников, осужденных на разные сроки за якобы "контрреволюционную фашистскую деятельность", которую продолжали-де вести и в заключении, "высказывая террористические взгляды, как единственную меру борьбы с существующим строем". Постановлением особой тройки Управления НКВД по Ленинградской области от 9 октября 1937 г. Семашко был приговорен к высшей мере наказания. Его расстреляли в составе так называемого Соловецкого этапа (более 1100 смертников) 27 октября³⁹.

Примечания

1. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 17, оп. 36, д. 82, л. 1.

2. Там же, оп. 100, д. 35638, л. 8. Листок ответственного партработника Дальбюро ЦК РКП, 1921 год.

3. Блум Лилия-Лизетта Яновна (1886-?) - мещанка г. Газенпот Курляндской губ., служила бонной в Либаве, арестована 20 сентября 1912 г., освобождена под надзор полиции 8 апреля 1913 года.

4. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 102, 7-е д-во, 1912 г., д. 381, л. 59, 13.

5. Центральный архив ФСБ РФ, д. Р-47277. Дело по обвинению гр. Семашко Адама Яковлевича. 1927 (Дело Семашко), л. 21. Протокол допроса 1.III.1927. Далее листы дела указываются в тексте.

6. Новое время, 22.VII.1917. Данные следствия (От прокурора петроградской судебной палаты).

7. СУХАНОВ Н. Н. Записки о революции. Т. 2. М. 1991, с. 237, 294.

8. ТРОЦКИЙ Л. История русской революции. Т. 2. Ч. 1. Берлин. 1930, с. 29 - 30.

9. Новое время, 22.VII. 1917.

10. Там же, 19.VII.1917.

11. Дело Семашко, л. 21 - 22 (показания 1.III. 1927); Петроградский военно-революционный комитет. Т. 3. М. 1967, с. 85.

12. ЛЕНИН В. И. Поли. собр. соч. Т. 50, с. 160; Дело Семашко, л. 22.

13. РГАСПИ, ф. 17, оп. 112, д. 8, л. 80. Кутырев Гавриил Яковлевич (1887-?) - выпускник Новочеркасского казачьего училища (1908 г.), слушатель Академии Генерального штаба (1917 - 1918 гг.), капитан; начальник агентурного отдела Региструпра Полевого штаба РВСР (1918 - 1919 гг.), врид начальника штаба 5-й армии (1919 - 1920 гг.), начальник военной части Приуральского военного округа (1920 г.), начальник штаба войск Донской области (1920 - 1921 гг.) и Батумского укрепрайона (с 1921 г.).

14. Лацис Мартын Иванович (Судрабс Я. Ф.) (1888 - 1938) - член Социал-демократии Латышского края с 1905 г., чл. ПК РСДРП(б) и Военно-революционного комитета (1917 г.), член коллегии ВЧК (1918 - 1921 гг.), начальник ее секретно-оперативного отдела, позже на административно-хозяйственной работе, расстрелян 11 февраля 1938 года.

15. Раковский Христиан Георгиевич (Станчев Крыстю) (1873 - 1941) - участник социал-демократического движения с 1889 г., уроженец Болгарии; один из лидеров румынских социал-демократов, участник международных социалистических конференций в Циммервальде (1915 г.) и Кинтале (1916 г.); председатель Верховной коллегии по борьбе с контрреволюцией на Украине (1918 г.), председатель Совнаркома и нарком иностранных дел УССР (1919 - 1923 гг.), полпред СССР в Великобритании (1923 - 1925 гг.) и Франции (1925- 1927 гг.); за участие в левой оппозиции находился в ссылке в Астрахани и Барнауле (1928 - 1934 гг.), по делу "правотроцкистского блока" приговорен к 20 годам заключения (1938 г.); расстрелян 11 сентября 1941 г. в Орле.

16. РГАСПИ, ф. 17, оп. 35, д. 1142, л. 2, 4.

17. Там же, оп. 112, д. 8, л. 99а, 88.

18. Там же, д. 92, л. 5.

19. Там же, оп. 100, д. 35638, л. 6.

20. Юренев (Кротовский) Константин Константинович (1888 - 1938) - член РСДРП с 1905 г., член Межрайонной организации объединенных социал-демократов с 1913 г., в ВКП(б) с 1917 г.; в 1917 г. председатель бюро Главного штаба Красной гвардии, член исполкома Петросовета и Петроградского ВРК, затем член коллегии Наркомвоена, член РВСР и РВС Восточного и Западного фронтов (1918 - 1920 гг.); полпред РСФСР в Бухаре (1921 г.), полпред СССР в Латвии, Чехословакии, Италии, Персии, Австрии, Японии и Германии. Расстрелян 1 августа 1938 года.

21. Аралов Семен Иванович (1880 - 1969) - участник с. -д. движения с 1903 г., меньшевик-интернационалист с 1917 г., чл. РКП(б) с 1918 г.; штабс-капитан; председатель комитета 3-й армии Западного фронта (1917 г.), член РВСР, РВС армий, фронта и округа (1918- 1921 гг.), полпред РСФСР-СССР в Литве, Турции, Латвии (1921 - 1925 гг.), член коллегии НКИД СССР (1925 - 1927 гг.), член президиума ВСНХ СССР (1929 - 1930 гг.), член коллегии Наркомфина (с 1931 г.), зам. директора Государственного литературного музея (1938- 1941 гг.); участник Великой Отечественной войны (1941 - 1945 гг.), командир бригады, полковник, затем на партийной работе (1946 - 1957 гг.).

22. Мирский Иван Михайлович (1901-?) - член РКП(б) с 1919 г., секретарь полпредства СССР в Литве (1922 г.), невозвращенец с 1922 года.

23. Возможно, Рабинович Семен Исаакович (1883-?) - член Бунда в 1901 - 1917 гг., чл. РКП(б) с 1920 г.; референт отдела Прибалтики НКИД (1921 - 1922 гг.), зав. консульским отделом полпредства в Финляндии (1923 - 1924 гг.), референт подотдела публичного права НКИД (1925 - 1926 гг.), 1-й секретарь полпредства в Финляндии (1926 - 1927 гг.), советник полпредства в Литве (1928 - 1929 гг.).

Сайрио Иван Иванович (1880-?) - чл. РСДРП с 1904 г.; сотрудник НКИД (с 1918 г.), управделами НКИД (1929 г.). См. о нем: СОЛОМОН Г. А. Среди красных вождей. М. 1995, с. 33.

24. РГАСПИ, ф. 17, оп. 100, д. 35638, л. 7, 22.

25. Мейеровиц Зигфрид (1887 - 1925) - латвийский государственный деятель; уроженец м. Дурбен Грабенского уезда Курляндской губ., из семьи врача, выпускник Рижского политехнического института; первый министр иностранных дел (с 1918 г.) и премьер-министр (1921 - 1924 гг.) независимой Латвии; погиб в автокатастрофе.

26. Подвойский Николай Ильич (1880 - 1948) - член РСДРП с 1901 г.; член ПК РСДРП(б) и руководитель его Военной организации, редактор газет "Солдатская правда", "Солдат", "Рабочий и солдат", член Петроградского ВРК, председатель Всероссийской коллегии по организации и формированию Красной армии (1917 - 1918 гг.), член РВСР (1918 - 1919 гг.), начальник Всевобуча (1919 - 1923 гг.), член ЦКК РКП(б)-ВКП(б) (1924 - 1930 гг.).

27. РГАСПИ, ф. 17, оп. 34, д. 8, л. 260.

28. Трилиссер Меер Абрамович (1883 - 1940) - член РСДРП с 1901 г.; секретарь Иркутского совета, член Центросибири (1917 г.), помощник начальника, начальник ИНО ВЧК-ОГПУ (1921 - 1929 гг.), зам. председателя ОГПУ (1926 - 1929 гг.), член ЦКК ВКП(б) (1927 - 1934 гг.); расстрелян 2 февраля 1940 года.

29. РГАСПИ, МСГ, д. 5199, л. 4.

30. Там же, л. 1 - 2.

31. Там же, л. 5.

32. Сольц Арон Александрович (1872 - 1945) - член РСДРП с 1898 г.; член ЦКК РКП(б)-ВКП(б) (1920 - 1934 гг.) и ее президиума, Верховного суда (с 1921 г.) и председатель его коллегии по уголовным делам, помощник Прокурора СССР и зав. бюро жалоб Прокуратуры (1934 - 1937 гг.).

33. Филлер Самуил Ионович (1882 - 1954) - член РСДРП с 1905 г., в РСДРП(б) с 1910 г.; председатель районной ЧК в Москве (1918 г.), член коллегии МЧК (1919 - 1921 гг.), член ЦКК и партколлегии ЦКК (1924 - 1934 гг.), позже - в ВЦСПС.

34. РГАСПИ, МСГ, д. 5199, л. 9; Правда, 30.X.1926.

35. Кацнельсон Зиновий Борисович (1892 - 1938) - член РСДРП(б) с 1917 г.; комиссар по особым поручениям штаба МВО (1917 - 1918 гг.), начальник экономического управления ВЧК-ОГПУ (1922 - 1925 гг.), зам. полпреда ОГПУ по Московской области (1930 - 1933 гг.), зам. пред. ГПУ и наркома внутренних дел УССР (1934 - 1937 гг.), зам. начальника ГУЛАГа и начальник Дмитровского лагеря (1937 г.); расстрелян 10 марта 1938 года.

36. Ольский (Куликовский) Ян Калистович (1898 - 1938) - член РСДРП(б) с 1917 г.; сотрудник Польского комиссариата Наркомата национальностей (1918 г.), зам. начальника, начальник Особого и Контрразведывательного отделов ОГПУ (1925 - 1931 гг.); расстрелян 27 ноября 1937 года.

37. Авин Рудольф Иванович (1896 - 1937) - сотрудник ВЧК-ОГПУ, последняя должность - начальник отделения в управлении Дмитровского лагеря НКВД; расстрелян 4 августа 1937 года.

38. Роллер Карл Францевич (Чиллек Леопольд) (1896 - 1937) - уроженец с. Мних (Верхняя Силезия), ст. унтер-офицер, в русском плену с 1916 г., прапорщик польского корпуса в Сибири; сотрудник ОО, КРО и ИНО ВЧК-ОГПУ (1920 - 1927 гг.), резидент разведки под прикрытием должности секретаря полпредства СССР в Италии (1927 - 1929 гг.), начальник 2-го отделения КРО ОГПУ (с 1929 г.); расстрелян 21 августа 1937 года.

39. Ленинградский мартиролог 1937 - 1938. Т. 2. СПб. 1996. Илл. 88, 94; Место расстрела Сандармох. Петрозаводск. 1999, с. 272.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - В. Л. Генис :

Comments: