В бесчисленном потоке мемуаров и романов, выплеснувшихся на страницы печати в конце XX в. и посвященных судьбам людей, перемещенных войнами, революциями и преступной волей государственных деятелей, воспоминания Антони Ляйч занимают несколько особое место и выделяются по нескольким причинам¹ . А. Ляйч (1900 - 1992), эстонка по национальности, оказалась жертвой двух режимов - гитлеровского и советского, причем не столько по каким-либо политическим или социальным или даже национальным "причинам", а в основном просто вследствие пребывания на территории того или иного тоталитарного государства в тот или иной период. В результате ее воспоминания отличаются широчайшим охватом географии мест жительства героини. Нельзя не вспомнить Ф. А. Тютчева: "Из края в край, из града в град / Судьба, как вихрь, людей метет. / И рад ли ты или не рад, / Вперед, вперед!".

Каждая из глав интересна для воссоздания истории того или иного региона. Так, первая глава содержит точные зарисовки быта мастерового люда Дерпта (Юрьева, Тарту), биографические данные о родственниках родителей, за которыми угадываются судьбы нескольких поколений эстонских крестьян, характера их адаптации к городу, власть и деньги в котором принадлежали немцам и отчасти с конца XIX в. русским, становления эстонского самосознания и сохранения бытовых традиций горожан.

Автор ограничилась описанием первой половины своей жизни до 1947 г., наиболее трагической для ее родины - Эстонии, для нее самой и ее семейства. И интерес се записок тем больший, что А. Ляйч принадлежала к не очень часто пишущей прослойке городского населения - мастеров-ремесленников.

По настоятельной просьбе внуков устные рассказы А. Ляйч записывал ее сын, известный австрийский историк Польши, России и международных отношений XVI - XVII вв. академик австрийской Академии наук Вальтер Ляйч. Свои переводы с эстонского на немецкий он читал матери, которая постоянно что-либо исправляла. В 1995- 2000 гг. текст был подготовлен и дополнен им же с некоторыми комментариями, выделенными в издании курсивом. Во вступлении к книге Вальтер Ляйч сообщает историю создания текста, опубликованного в 2001 году. Он сетовал на то, что при записи исчезала непосредственность изложения, присущая устным рассказам матери. Действительно, суховатый, почти протокольный стиль, более похожий на запись допроса обвиняемого, казалось бы, не дает оснований причислить ее записки к бестселлерам мемуаристики. Но книга читается легко, с неослабевающим интересом, порождая массу эмоций, связанных с неявными, но подспудно возникающими параллелями с историей России и русскими современницами автора, в частности, матери рецензентки, прожившей столько же лет (1899 - 1991), но не испытавшей и сотой

Хорошкевич Анна Леонидовна - доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 148

доли испытаний, выпавших на долю эстонско-австрийской женщины той же эпохи. Воспоминания сгруппированы по хронологическому принципу, который почти полностью совпадает с географическим.

Антони была уроженкой Дерпта, одного из наиболее древних центров светской и духовной власти в средневековой Ливонии, серьезно пострадавшего во время Ливонской войны, когда он был центром временного русского владычества в Прибалтике. С 1714 г. находился в пределах России, а в XIX в. прославился своим университетом. Река Эмбах занимала большое место в ее воспоминаниях. Вдоль нее располагались дровяной, рыбный, овощной рынки, ибо по реке доставляли дрова и провизию из России, где она была более дешевой, чем в Дерпте, а иногда и землянику - главное лакомство детей. Суда вверх но реке тащили бурлаки, и девочка, вероятно, слышала традиционное: "Эй, ухнем".

Она подробно рассказывает историю своей семьи. Эстонские крестьяне, не имевшие земли (ею, как и каменными городскими домами, владели немцы, пишет она), уходя из сельской местности от барщины на немцев, в конце XIX в. активно потянулись в города и поступали чаще всего в извозчики. Однако дед по отцу имел уже возможность обучить своих детей ремеслу - обычная судьба безземельной массы крестьянства и в России. Однако если русские современники деда Антони Ляйч - полукрестьянские, полумещанские, полусвободные сохранили в быту, образе жизни и мыслей народные, идущие корнями в крестьянство традиции² , то в Эстонии процесс культурного развития крестьян происходил значительно быстрее. Отец Антони умел читать, предпочитал русские романы в переводе на эстонский, а позднее стал и киноманом. Мать, как и дети состоятельных людей, ходила в немецкую школу, что сулило лучшую карьеру. В данном случае она не состоялась. Ей пришлось помогать мужу, когда тот, отработав некоторое время на мебельной фабрике, открыл собственную столярную мастерскую. Антони, ее старшему брату и младшей сестре пришлось заниматься доставкой керосина и сельди из ближайшей лавки (другие продукты там не покупали, поскольку они тоже попахивали керосином). Обстоятельное описание городского быта семейства ремесленника начала XX в. рождает в памяти воспоминания о московских керосиновых лавках довоенного времени. Впрочем, быт семьи эстонского столяра-краснодеревщика был богат и развлечениями - путешествиями по притоку реки Эмайыги с чистой и прозрачной водой или поездками в крестьянскую усадьбу его сестры, дорога к которой проходила по колышащемуся под ногами болоту. Дети ловили рыбу в соседнем ручье.

Из-за разногласий в семье по поводу воспитания детей (отец носитель эстонского самосознания хотел вырастить детей настоящими эстонцами, мать, поклонница немецкой культуры, была склонна к обучению их в немецких школах). Антони сначала посещала 4-летнюю русскую школу, где учителем был немец, а потом эстонскую гимназию с преподаванием части предметов на русском языке. До самой старости она читала на русском, немецком и французском языках.

Социальные конфликты, видимо, сравнительно мало затрагивали жизнь семьи Педайяс. Лишь революция 1905 - 1907 гг. осталась в памяти шестилетней девочки, да и то комизмом ситуации, в которой оказался отец. Когда в 1906 г. прошел слух, что в начале Рижской улицы толпа штурмовала пивоварню, разбила бочки с пивом, которое потекло по улице, и его пили, лежа на животе, отец отправился полюбопытствовать, что делается, но вынужден был ретироваться, едва началась пальба, уже в одной галоше. "Революция стоила нашей семье одной галоши", - писала она в старости (с. 25).

Первая мировая война принесла семейству менее приятные переживания. Отец вместо роскошной мебели для Петербурга вынужден был изготавливать повозки для армии (тачанки). В Дерпте появилась масса богатых латышей, что в условиях дефицита продовольствия еще больше взвинтило цены. За хлебом сутками стояло все семейство, сменяясь по очереди.

Суровыми материальными условиями и угрозой немецкой оккупации было вызвано решение матери отправить дочерей в далекий тыл к сестре, вышедшей замуж за русского врача. Так девушки, 17-ти и 14-ти лет, очутились на Северном Урале в г. Надеждинске, где и начались их "университеты". Тетка не пустила их учиться. Пожалуй, продолжались лишь языковые "занятия", ибо с теткой они общались по-немецки, с дядей - по-русски, а между собой, не забывая родного языка, разговаривали по-эстонски. Впрочем, по-эстонски они могли разговаривать и со своими соотечественниками, державшими овощную ферму в окрестностях Надеждинска. Антони работала в заводском ларьке и аптеке, младшая возилась по хозяйству - пекла хлеб, гуляла с 6-летним кузеном и т. д. Красивейшие окрестности завода практически были недоступны - страх малярии заставлял воздерживаться от летних прогулок. Во время войны действовали три домны, на которых работало очень много китайцев.

стр. 149

Революция 1917 г. принесла в Надеждинск полную разруху. Во время продвижения Красной армии все заводские сооружения были разрушены. Дядя, хотя и недоучкой высланный из Петербурга за участие в революции 1905 г., был прекрасным практиком и хорошо зарабатывал. Опасаясь репрессий со стороны большевиков, семейство не стало дожидаться прихода Красной армии и, сложив весь скарб в ожидании более спокойных времен, двинулось на восток, петляя между городами (Томск-Омск-Барнаул и снова - Томск). Наконец, осели в Щегловске (ныне Кемерове), уже тогда бывшем центром горной добычи. А. Ляйч замечает, что условия работы горняков были крайне тяжелыми, а меры предосторожности недостаточными. Незадолго до их приезда в Щегловск погибло 60 горняков, часто вспыхивали пожары, из земли то и дело выбивались огоньки пламени. В горящую шахту проваливалась земля, дома, порой на глубину до 10 метров. Спокойствия, разумеется, не было и здесь. Весной 1919 г., в Щегловск явилась банда Рогова. Она грабила, насиловала, убивала жителей, пока не прошел слух о приближении Колчака. После отступления его войск начался тиф, который косил всех подряд. Тифозные умирали на дороге, а раздевавшие их мародеры заболевали сами и разносили тиф дальше. Не миновала болезнь и Антони. С температурой 40 градусов ей пришлось проделать двухкилометровый путь домой по морозу. Молодой организм выдержал.

Возвращение Красной армии прошло почти незамеченным, поскольку в город, расположенный вдали от основных транспортных магистралей, прибыл лишь небольшой отряд. На выселки забрел ротмистр, вполне удовлетворившийся найденной в белье бутылкой коньяка. Основная опасность исходила от чешских легионеров, не имевших возможности покинуть город и совершавших грабительские набеги на деревни. Кроме них, в Щегловске жили немецкие и австрийские военнопленные, которые с окончанием мировой войны превратились во временно перемещенных лиц. Ляйчи располагали небольшой библиотекой - немецкими книгами. Бывшие солдаты были еще молодыми: учитель из Хорватии организовал хор, австриец из Вены руководил театральной труппой (он-то и стал мужем Антони). Впрочем, были и другие люди: профессиональный вор из Вены не бросил своего ремесла и в Щегловске. Ему не уступали "предсказатели судьбы", молодые добытчики продуктов (яиц, мяса и масла), заранее разузнававшие о жизни шахтерских жен, державших в то время птицу и скот. Современным жителям Кемерова трудно представить себе довольно патриархальный быт их города в начале 1920-х годов.

Уже тогда началась эпидемия доносительства. За антибольшевистские речи ночью забрали сыновей квартирного хозяина. А. Ляйч с грустью пишет, что и в Эстонии с инакомыслящими боролись - в основном на кулаках, но никогда не доносили на своих сограждан. "Все плохое происходит ночью, так происходило и при нацистах", - замечает она (с. 47).

В середине августа 1921 г. власти разрешили бывшим военнопленным вернуться на родину. В их распоряжение было предоставлено 80 теплушек, где размещалось по 60 человек. Свирепствовала холера, люди голодали. В Екатеринбурге после внезапно наступившего голода от воспаления легких умер двухмесячный первенец семейства Ляйч. В Петрограде оставшихся поместили на 2 недели в карантин, а затем направили в Штетин, где в Свинемюнде они попали в другой - немецкий карантин. И наконец, "через прекрасную и ухоженную страну" они поездом добрались до Вены. Здесь обнаружились сложности материального порядка. Свекровь и шурин рассчитывали на ее мужа, как кормильца (он вернулся в ту торговую фирму, где работал до войны). Одновременно пел в Большом венском хоре и мечтал о театральной карьере. Но для этого возможностей не было. Антони работала в приюте для сирот - то мальчиков, то девочек, вдали от Вены и лишь со временем оказалась в благотворительной организации, распределявшей продовольствие и одежду, поступавшую в большом количестве из Англии и Америки. Здесь жили 200 сирот, действовало несколько клубов по интересам, спасавшие одиноких людей от чувства заброшенности. По мере восстановления нормальной жизни поток пожертвований из-за границы сократился, а в годы кризиса начала 1930-х годов полностью прекратился. "Das Settlement" (благотворительную организацию) стала поддерживать сама венская община. Атмосфера в организации была весьма доброжелательной и ровной, хотя здесь трудились и дочь генерала Покорного, и сестра Зейсса-Инкварта. Антони Ляйч выполняла обязанности "сестры-хозяйки". Она отвечала за оборудование классов и мастерских, клубов, театральных представлений и праздников, прежде всего Рождественских, организацию летних каникул детей.

В 1924 и 1925 гг. она съездила в независимую Эстонию и нашла там процветающее сельское хозяйство, поскольку крестьяне, наконец, получили землю, а бывшие помещики вынуждены были удовлетвориться денежным выкупом. Но ей, уже при-

стр. 150

выкшей к тому, что городские власти берут на себя обязанность поддерживать беднейшее население, бросилось в глаза, что никакой государственной или общественной помощи бедным и хозяйственно слабым в Эстонии не оказывалось.

1926 - 1937 годы были счастливейшими годами ее жизни. Она смогла оставить работу и заняться воспитанием малыша. Хотя и в это время достаток семьи был довольно скромным. Она шила себе сама, а покупка нового платья превращалась в огромной важности событие. Сложилось дружное сообщество смешанных семейств, которые предпринимали поездки по стране и за ее пределы. А в 1937 г. родственники пригласили ее в путешествие по Италии.

Рост нацизма в Германии счастливое семейство не заметило, однако в результате аншлюса в марте 1938 г. Антони потеряла родину, муж перестал быть австрияком и потерял работу. Нацистский комиссар выгнал семью из квартиры. С большим трудом нашли пристанище у польского соотечественника, который еще не подвергся репрессиям. Трудности были у второклассника Вальтера, который вынужден был перейти в другую гимназию.

Иного выхода, кроме эмиграции, не было, как и иной страны кроме Эстонии, куда могло бы двинуться семейство Ляйч. Получив разрешение на выезд из Австрии (теперь уже Германии) и въезд в Эстонию, семейство двинулось в Тарту. Несмотря на ряд сложностей, утрату 2000 марок, переданных эстонскому послу в Вене, переезд удался, и с некоторым опозданием прибыли даже вещи, отправленные багажом из Вены.

Однако в самой Эстонии их поджидали новые трудности. Иосиф Ляйч не знал эстонского языка, крайне трудного для изучения, и потому не мог найти работу. Антони одной пришлось содержать семью, что она и делала, проводя за швейной машинкой весь день. Пригодились уроки кройки и шитья, которые она взяла в Вене перед отъездом. Но проблема общения стояла так же болезненно, как и Вене в первые годы. Эстонцы не приглашали евреев домой, евреи - не евреев, удушливая атмосфера мелкобуржуазной среды маленького города удручающе действовала на Иосифа Ляйча, который начал постоянно болеть ангиной. Но все это были пустяки по сравнению с грядущими испытаниями. Летом 1939 г. был заключен "дружественный договор" СССР и Эстонии, а летом 1940 г. Эстония превратилась в одну из советских республик, и в ней вскоре исчезли продовольственные и прочие товары, хотя голода, как такового, население не испытывало.

Нападение гитлеровской Германии на СССР круто изменило ситуацию австрийских эмигрантов. Из беженцев от нацизма они превратились в представителей страны-агрессора, враждебной державы, ибо имели уже германские паспорта. На второй день войны Ляйчи были отправлены в лагерь, где вместе с ними оказались не только немцы и представители союзных с фашистской Германией стран - Венгрии, Румынии и Финляндии, но и датчане, норвежцы, чехи и словаки. Путь на восток вплоть до Гатчины проходил под бомбежками, и порой поезд стоял рядом то с нефтеналивными цистернами, в которых, впрочем оказалась вода ("Да здравствует коррупция!" - восклицала по этому поводу А. Ляйч, с. 100), то соседствовал с платформами, загруженными авиабомбами. После недолгого пребывания в Оранках, в монастыре, служившем лагерем уголовников, осенью 1941 г. состав двинулся в Нижний Новгород, минуя поля с неубранным хлебом, замеченные зорким взглядом мемуаристки. Советские немцы, давно проживавшие в стране, также подверглись переселению, прежде всего из Ленинграда.

В Актюбинске в лагере мать с 16-летним сыном поместили в детский барак, где благодаря трогательной заботе коменданта, детям доставались молоко и яйца, а Антони удалось несколько дней заняться шитьем для соседних крестьянок, поставлявших эти продукты. Во время временного пребывания в другом лагере на кирпичной фабрике Антони Ляйч довелось познакомиться не только с уголовниками, но и с политическими "преступниками" - инженерами, профессором математики из Киевского университета, баптисткой, троцкистом и др. Здесь же она получила представление об "опыте" советского хозяйствования на примере нецелесообразного строительства кирпичного завода на явно неподходящем для этого месте, которое каждую весну заливала вода, портившая дорогостоящее оборудование. После Актюбинска лагерь перевели в Спасский завод под Карагандой на территорию действовавшего в 1920-е годы медного рудника в выстроенные английскими арендаторами просторные дома, которые - увы! - были заселены тысячами клопов. Муж, обессиленный от недоедания и фурункулеза, умер в феврале 1943 г., трех лет не дожив возвращения в родную Вену.

С обложки книги прямо на нас твердо, внимательно, спокойно и, пожалуй, даже испытующе смотрят глаза молодой решительной женщины. Такой же образ чрезвычайно волевой и разумной женщины возникает при чтении записок Антони

стр. 151

Ляйч. Нельзя не удивляться силе духа, с которой она выдержала испытания первой половины своей жизни. Секрет долголетия и жизненной стойкости А. Ляйч заключался, очевидно, в здравом, свойственном эстонцам, четком понимании своих обязанностей перед семьей, в трудолюбии, не позволявшем опускать руки даже в самых критических ситуациях, в качествах, восходящих к протестантской этике. По запискам невозможно установить религиозную принадлежность автора, хотя она, как и большинство ее соотечественников, вероятно, должна была бы быть протестанткой. Стоицизм и трудолюбие, свойственные этому религиозному течению, были присущи и ей, но на помощь свыше она не полагалась никогда. Может быть, полиэтничность среды, в которой проходило детство, да и вся жизнь, притупила интерес к религии.

Лейтмотивом воспоминаний, стремилась ли к этому Антони Ляйч или нет, стали межнациональные отношения, складывавшиеся на фоне повседневной, по большей части трагической жизни в период социальных катастроф - войн и революций, сопровождавшихся повсюду репрессиями.

Судя по воспоминаниям Антони Ляйч, русско-эстонские отношения до первой мировой войны протекали довольно мирно. Так, она замечает, что каменный мост в Дерпте - гордость горожан, был построен по распоряжению Екатерины II. Страх у девочки вызывал лишь бюст насупленного старика Барклая де-Толли, пугавший ее по дороге в школу. Отец, убежденный эстонский патриот, высоко ценил русскую литературу. Встречи с русскими, отнюдь не однозначные, она описывала, по преимуществу сохраняя нейтральный тон, и выделяла только тех, кто был добр к ней. Не очень щедрая на красивые и высокие слова, она подчеркивала доброту русского дяди-врача в Надеждинске, не преминув отметить черствость тетки. Не забыла она помянуть и тех, кому обычно заключенные воссылают проклятия - коменданта в лагере в Актюбинске, забота которого позволила поддержать и в общем итоге сохранить жизнь ее сына. Кстати говоря, не могу не привести слова В. Ляйча, сказанные в 1999 г.: высылка в СССР спасла ему жизнь.

Но вернемся к национальной теме. А. Ляйч внимательна к рабочим Надеждинска, среди которых много китайцев, получавших нищенскую зарплату. Бедность была такая, что они целыми толпами охотились на мышей, чтобы пить их теплую кровь. В Щегловске она работает на эстонской ферме и самоотверженно ухаживает за тифозными родителями трех маленьких детей, в результате чего заболевает сама. С некоторым удивлением описывает внутриеврейские распри в Вене - между чешско-моравскими и польскими евреями. Пожалуй, здесь впервые Антони Ляйч встретилась с национальной проблемой, причем совершенно особым образом. Только в Вене она осознала, что вышла замуж за еврея, да к тому же "польского" (его родители происходили из Львова), а польских евреев богатые чешские и моравские евреи не ставили ни во что. Сами польские евреи также не принимали "чужую": смешанные браки не поощрялись.

Мемуары поражают честностью и прямотой автора, свободного от националистических предрассудков и не кривящего душой даже но отношению к членам своей семьи, в том числе и по отношению к единственному сыну. К чести последнего нужно признать, что и он не решился исключить из текста записок рассказы об эпизодах, в которых выступал отнюдь не в лучшем виде. Высокая мораль рассказчицы и издателя делают эту книгу образцом мемуаристики, порядочности и уважения к отдельным людям и народам.

Примечания

1. LEITSCH A. Mein Wanderleben von Estland durch Sibirien nach Wien und einmal von Estland durch Centralasien nach Wien. Hamburg. 2001. 127 S.

2. См.: КУЗЬМИН М. Н. О художнике. - КУЗЬМИН М. Н. "Во сне я видел Пушкина". А. С. Пушкин в рисунках и эссе И. В. Кузьмина. М. 1999, с. 12.

Permanent link to this publication: