5. Снова в Петербурге (1909 - 1914 гг.)

В Петербурге в 1909 - 1914 гг. основное содержание моей деятельности не было связано с одним стержневым занятием, с работой земским санитарным врачом, с постоянным ощущением себя частью земского строительства, земским человеком, одним из сотоварищей по борьбе за развитие земского дела. Вырванный административным произволом из работы в Костромском губернском земстве, я нашел в Петербурге сначала занятия в городской санитарной комиссии. Здесь не было атмосферы содружества и товарищества в общем труде, а на всем лежал отпечаток казенно-бюрократического чинопочитания, и я не чувствовал дружеской поддержки в попытках создать печатное издание для объединения санитарной городской организации или в стремлении положить начало коллегиального органа наподобие земских санитарных советов. Но среди специалистов здесь я ближе узнал ряд лиц, преданных своей специальности.

В Петербурге имелись виды на некоторые литературные работы, в частности, Д. Д. Протопопов¹ предлагал постоянное сотрудничество в журнале "Городское дело". Кроме того, ко мне, как к автору брошюры "Холера и оздоровление русских городов", обратился председатель Петербургской санитарной комиссии В. О. Губерт с предложением взять на себя налаживание мероприятий по борьбе с холерой в столице. В предварительных переговорах Губерт согласился с моими соображениями о придании общественного, а не бюрократического характера проводимым мерам и об издании печатного органа, который бы освещал деятельность санитарной организации.

Такое печатное издание должно было способствовать объединению всех звеньев городской санитарно-противоэпидемической службы и облегчать общественный контроль за ее деятельностью. Но на деле вся обстановка в городской санитарной комиссии была совершенно не такая, как в земских санитарных организациях. Атмосфера канцелярско-бюрократического чинопочитания и субординации чрезвычайно затрудняла успех дела. Сама колоритная фигура самовластного председателя комиссии Губерта менее всего внушала мысль об общественном, коллективно работающем органе. Самовосхваление, реклама, грубое попрание достоинства подчиненных ему санитарных врачей были характерны для Губерта.

В отношении ко мне он старался держаться либерально, хотел казаться простым, предупредительным, оказывал содействие всякому общественному

Продолжение. Начало см. Вопросы истории, 2006, NN 2 - 10.

стр. 73

начинанию. Он, по-видимому, даже видел какую-то выгоду для себя в том, чтобы я работал в его кабинете; для меня там поставили отдельный письменный стол. Мне казалось, что в нем живет незаглохшая потребность хотя бы иногда быть искренним, каяться в своей грубости, даже жестокости в обращении с людьми. Ему импонировала моя прямота и резкость в отзывах о его тщеславии, генеральской заносчивости. В то же время я ценил его настойчивость, темперамент в работе. Если ему нужно было напечатать статью, составить отчет, он заставлял работать других, но работал и сам, ночь напролет перечитывая корректуры. Неукротимая жажда выдвижения, карьеры, тщеславие были в нем основной пружиной. Во всем, что бы ни делалось, ни писалось, приоритет должен был быть обеспечен за ним. Но он проявлял и стремление помочь попавшему в беду человеку, отдавался чистому и бескорыстному делу помощи больным детям, удрученным горем матерям. Организовав в Обществе охраны народного здоровья отдел летних колоний для туберкулезных детей, он с благожелательством и вниманием часами выслушивал матерей при отборе детей в эти колонии, исследовал детей, лично оказывал всевозможную помощь. Иногда, впрочем, мне казалось, что в его отношении ко мне играет роль все то же его стремление к саморекламе. Вот, мол, какие люди работают с ним, с Владиславом Осиповичем Губертом: не только чиновные генералы, но и члены I Государственной думы, гонимые правительством за неподкупность, общественную безупречность.

Помню случай, когда, занимаясь за своим столом, я был невольным свидетелем, как отвратительно, по-генеральски грубо и неприлично распекал он старшего санитарного врача, явившегося к нему с докладом. Сам он сидел в кресле, а докладчик стоял. Он не выслушивал никаких доводов, а кричал, называл делаемые предложения глупыми, и, наконец, приказал врачу замолчать, уходить и выполнять что приказано.

Когда старший санитарный врач, который, впрочем, и сам примерно в таком же стиле, по-петербургски, а не по-"земски" принимал своих подчиненных, вышел, я собрал свои бумаги, подошел к Губерту и совершенно спокойно сказал, что ухожу и больше работать в городской санитарной комиссии не буду, так как не желаю подвергаться риску попасть в такое недостойное положение, в каком только что был старший санитарный врач. Губерт реагировал на мое заявление совершенно неожиданным припадком раскаяния. Прямо молил меня не уходить, не бросать начатого дела. Бранил свой характер, каялся в своей несдержанности, распущенности. Согласился впредь выслушивать все доклады и предложения не единолично, а в президиуме совещания организации врачей. В состав такого президиума тут же просил войти меня.

Со второй половины 1909 г. удалось наладить регулярный выход двухмесячных обзоров деятельности Петербургской городской санитарной комиссии, которые издавались в виде "Материалов к отчету санитарной комиссии за 1909 год". Это придавало деятельности санитарных служб доступность общественному контролю и взаимной критике, приучало и городских санитарных врачей к критической оценке своей работы, то есть намечался переход от бюрократически-чиновничьего отношения к санитарному надзору - к общественному санитарному строительству.

Каждый выпуск содержал статистический материал о санитарном состоянии населения, об инфекционной заболеваемости по частям и участкам города; табличные материалы о деятельности санитарных врачей по жилищно-санитарному надзору (за дворами, домами, квартирами, прачечными и пр.); по надзору за промышленными и торговыми предприятиями; о деятельности городских изоляционных убежищ; об итогах работы родильных домов, об амбулаторном обслуживании населения; о надзоре за состоянием ночлежных домов. (Последней группой врачей руководили К. В. Караффа-Корбут² и Н. Ф. Гамалея. В ней были такие врачи, как Крыжевский, Гарон и др.) Освещалась деятельность городской лаборатории, ее бактериологического и санитарно-химического отделений, занимавшихся исследованием пищевых продуктов и воды.

стр. 74

Контролю за водоснабжением уделялось большое внимание. За 1909 г. было издано три составленных мною двухмесячных обзора и за 1910 г. - четыре. Независимо от работы по изданию этих обзоров, все время, пока в городе были холерные заболевания (с 9 июня по ноябрь), в конце каждого дня я к вечеру составлял ежедневный бюллетень о холере в Петербурге с точной сводкой за день о холерных и подозрительных по холере заболеваниях, о числе холерных больных, поступивших в больницы, обо всей противохолерной работе.

С ноября 1909 и в течение всего 1910 г. взамен этого ежедневного холерного листка под моей редакцией составлялось и рассылалось еженедельное печатное издание, носившее название "Краткие сведения о деятельности Санкт-Петербургской городской санитарной комиссии". Кроме табличных данных за каждую неделю, в них помещались текстовые обзоры. Составление этого еженедельника размером от одного до двух с половиной печатных листов требовало от меня постоянного личного общения с руководителями различных учреждений. На этой почве составлялось хорошее представление о положении дела в больницах и санитарных организациях города, завязывалось личное знакомство со многими ведущими санитарными работниками Петербурга (В. И. Яковлев, В. П. Кашкадамов³, Тылинский, Посадский и др.).

Характерным для Губерта поступком было помещение в вышедшем за его фамилией отчете о холере в виде отдельной главы написанного мною и с сохранением моего авторства очерка "Холерная эпидемия в 1909 г. в Петербурге в графических изображениях". Как опытный плагиатор, Губерт, поместив в качестве своей статьи мою работу, сделал в ней подстрочное примечание: "При составлении графических изображений свой труд и знания приложил З. Г. Френкель, за что приношу ему благодарность". Фактически же я не только составил графики, но и написал всю статью, которую он перепечатал без каких бы то ни было изменений и добавлений.

В конце лета 1909 г. я получил письмо от сестры о тяжелом состоянии здоровья отца. После случайного ранения пальца ноги у него началось нагноение и угрожала гангрена. Я взял временный отпуск, Губерт очень отзывчиво отнесся к моей беде. Я приехал в Попенки. Отец был в полном сознании, его лихорадило. На стопе действительно обозначились явления гангрены. По совету моего товарища по гимназии земского врача Яроша, навещавшего тогда отца, я немедля отправился в Киев. Там разыскал рекомендованного Ярошем профессора-хирурга и упросил его немедленно ехать со мною в Попенки. Ему это было очень трудно, но он все-таки после рабочего дня в клинике выехал со мною.

Была прохладная звездная ночь, когда мы ехали на лошадях из Остра. Не без удивления, я обнаружил, что мой спутник-хирург не хуже меня ориентируется в звездном небе, называет созвездия, с интересом созерцает мировое пространство над нами.

Обследовав отца, он объявил ампутацию голени неизбежной и посоветовал перевезти отца для операции в земскую больницу в Козелец. На следующий день он уехал. Невыносимо больно и жалко было мне отца. Он, невзирая на свой восьмидесятилетний возраст, проявил удивительное мужество.

Дело с операцией несколько затянулось. Я должен был вернуться в Петербург. Операция прошла благополучно. После возвращения отца из больницы трудное дело ухода за ним, перевязок, заказа для него специального кресла, в котором он целые дни передвигался по усадьбе, взяла на себя моя сестра Соня, которой помогала девочка-подросток лет 12 - 13 из деревни, специально нанятая, чтобы возить кресло. Когда летом 1910 г. я навестил отца, я был поражен, как любовно ухаживала эта девочка за ним. Отец платил ей за этот внимательный, терпеливый уход трогательной нежной привязанностью. Она усаживала его в кресло, передвигала его по дому, возила его по усадьбе. Когда его зрение утомлялось и ему было трудно читать, она часами читала ему вслух газеты, журналы, новые сельскохозяйственные книги.

стр. 75

Лето 1909 г. мы прожили на Старопарголовском проспекте в Лесном во временно свободной квартире профессора Политехнического института П. Б. Струве⁴. В это время на Большом Сампсониевском проспекте (в советское время он назывался проспектом К. Маркса) строился новый дом N 87. Нам нравилось местоположение этого дома на половине дороги от Лесного до города. Дом был окружен обширными ягодными садами. К осени мы сняли в этом доме квартиру на третьем этаже, выговорив при этом право устроить на прилегающем участке небольшой садик для собственного пользования. Как только закончилось строительство, мы переехали в эту квартиру, в которой прожили до лета 1914 г., когда смогли перебраться в свой дом, построенный на Васильевской улице в Лесном (с середины 1930-х до середины 1960-х годов она называлась улицей Отдыха, а ныне это Светлановский проспект).

Возможность построить дом первоначально появилась в связи с получением некоторой суммы гонорара за вышедшие в 1913 г. в издательстве К. Рикеро мои "Очерки земского врачебно-санитарного дела". Остальную необходимую сумму мы получили в кредит под вторую закладную. Много труда и забот вложили мы с женой в постройку собственного дома. Особенно много волнений переживала в связи с заботами по постройке дома Любовь Карповна. В нем она прожила всю дальнейшую свою жизнь до самого дня своей смерти 13 июня 1948 года.

В первые месяцы 1910 г. немало затратил я времени и труда на изучение экспонатов обширной выставки по борьбе с пьянством, устроенной при Русском обществе охраны народного здравия Комиссией по борьбе с алкоголизмом. Главным двигателем при устройстве этой выставки был все тот же Губерт. Но в настоящем смысле душою и вдохновителями выставки были известные борцы с алкоголизмом - доктора Григорьев и Новгородцев. На меня были возложены обязанности секретаря экспертной комиссии по оценке всех экспонатов выставки. Пришлось писать проекты постановлений по экспонатам. Особую ценность представляли практические материалы отдела Государственной винной монополии (казенной продажи вина) и работы финского профессора Ляйтинена. Замечательно наглядную большую собственноручно выполненную таблицу выставил В. В. Подвысоцкий⁵: "Изменения в ганглиозной нервной клетке коры головного мозга" (по препарату, изготовленному из коры головного мозга умершего от опоя). В экспертной комиссии пришлось работать совместно с Иваном Андреевичем Дмитриевым, Дмитрием Петровичем Николаевским и др.

С 1910 г. я принимал регулярное участие в заседаниях редакционной коллегии журнала "Городское дело", редактором которого был Л. А. Велихов⁶, и журнала "Земское дело" (редактор В. С. Голубев⁷). Фактической направляющей и руководящей силой в обоих журналах был Д. Д. Протопопов, один из членов издательского кружка, составленного рядом общественных деятелей, вложивших часть своего капитала в издание этих журналов.

Во второй половине лета выставочный комитет Южнорусской областной выставки, устроенной Екатеринославским земством, пригласил меня в состав экспертного совета по оценке экспонатов. Поездку в Екатеринослав я совместил с летним отпуском. Всей семьей мы приехали в Попенки. Оставив там двух младших дочерей, мы с Любовью Карповной и старшей дочерью Зиночкой, тогда уже десятилетней девочкой, поехали в Екатеринослав. От Киева до Александровска мы плыли на пароходе, а оттуда ехали по железной дороге. Из Александровска мы съездили осмотреть пороги, переехали на остров Хортицу, осмотрели те места, где 15 - 20 лет спустя была сооружена Днепровская гидроэлектростанция.

Выставка Южного края представляла огромный интерес. Там были впервые выставлены тракторные плуги и крупные сельскохозяйственные орудия, предназначавшиеся для сельской кооперации. Изучив все экспонаты, отчеты и издания по земской медицине уездных и губернского земств Екатеринославской, Харьковской и других губерний, я составил их сравнительный обзор и оценку. Из Екатеринослава мы отправились на пароходе в Одессу. По

стр. 76

пути, в Херсоне, провели исключительно жаркий день у Е. И. Яковенко. При своей квартире он устроил и хорошо обставил санитарную лабораторию и отдавал много времени исследованиям воды и почвы. По его почину в городе, в школах, у пристани были поставлены фонтанчики питьевой воды.

В Одессе я виделся с Н. П. Василевским, познакомился с постановкой городской санитарной организации и с разработкой заболеваемости, осматривал поля орошения; осмотрел Одесскую южнорусскую выставку. Из Одессы мы вернулись на несколько дней в Попенки.

Там я видел в последний раз свою мать. Как всегда, она несла огромную работу по хозяйству. Я не видел человека более трудоспособного, трудолюбивого и доброго, чем наша мать. С раннего рассвета до поздней ночи она была непрерывно занята. Сама стирала белье, мыла полы, месила в деже тесто и пекла хлеб на всю неделю, стояла по много часов у русской печи. Она не только стряпала и обед, и ужин, но и готовила пойло для коров и свиней, доила коров и в то же время каким-то образом находила силы, чтобы успеть работать в огороде: выбирать огурцы, полоть, окучивать и т.д.

Нас, детей, было десять, но мать любила всех одинаково глубоко, нежно, деятельно. Расчесывала, мыла в корыте. Когда приходило время кому-нибудь из нас уезжать, мать заранее горевала, украдкой плакала безутешно. И на этот раз мой отъезд со всей моей семьей после недолгого пребывания вызвал слезы и огорчение матери. К тому же, она незадолго перед тем простудилась и жаловалась на боль в ухе. Вскоре по возвращении в Петербург я получил телеграмму, что болезнь матери приняла чрезвычайно серьезный характер. Когда приехал из Козельца врач, больная была в тяжелом забытье и, не приходя в сознание, скончалась. Причиной смерти врач признал нарыв в среднем ухе, прорвавшийся внутрь и вызвавший воспаление мозговых оболочек.

Летом 1909 и в 1910 г. в столице еще продолжались холерная эпидемия и эпидемия возвратного тифа. Оживленный интерес среди санитарных работников вызвал пресловутый закон о принудительном оздоровлении Петербурга. Этот закон, проведенный Столыпиным через законопослушную III Государственную думу, служил в одно и то же время для посрамления самого принципа самоуправления, якобы "неспособного" двигать даже местное благоустройство. В то же время столыпинское правительство стремилось нажить на "принудительном оздоровлении Петербурга" политический капитал деловитости.

В городской санитарной комиссии постоянно происходили совещания о мерах против эпидемий, по изучению холеры, по контролю за наличием холерного эмбриона в невской воде, по обеспечению работающих по берегам Невы каталей и грузчиков кипяченой водой, по санитарному наблюдению за ночлежными домами. И хотя все эти совещания, комиссии и подкомиссии носили характер обычной бюрократической возни и шумихи, но все же кое-кому приходилось заниматься составлением "записок", отчетных докладов, научных сообщений и пр. Такими работниками были: В. П. Кашкадамов, В. И. Яковлев и привлеченный Губертом в качестве консультанта Н. Ф. Гамалея, незадолго перед тем приехавший из Одессы. Там он научно освещал задачи работы по борьбе с холерой и по предупреждению чумы, когда вся эта работа велась под руководящим командованием черносотенного градоначальника Зеленого. Вместо таких крупных санитарных деятелей, как Н. П. Василевский, П. Н. Диатроптов⁸, при Зеленом подвизался надежно черносотенный Кияницын.

По настоянию Гамалеи в Петербурге городская санитарная комиссия установила рациональный санитарный контроль в ночлежных домах. Вместе с выдвинувшимся в это время инициативным молодым гигиенистом К. В. Караффа-Корбутом Гамалея стал во главе специально созданной группы врачей. В эту группу вошли несколько молодых энергичных работников, многие из которых позднее выдвинулись в разных отраслях врачебно-санитарной деятельности. Среди них был Яков Осипович Крыжевский, ставший

стр. 77

в советский период видным организатором и научным работником в области борьбы с туберкулезом.

Еще в 1909 г. у Гамалеи и Караффа-Корбута возникла мысль издавать специальный санитарно-гигиенический журнал в Петербурге. Благодаря их совместным усилиям с начала 1910 г. регулярно выходил журнал "Гигиена и санитария". Он сильно отличался от "Общественного врача" как органа общественно-санитарного направления во всей организации врачебного и санитарного дела в России. Не похож был этот новый гигиенический журнал и на официальный орган Управления главного врачебного инспектора, фактическим редактором которого был М. С. Уваров ("Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины"), хотя многие сотрудники этого "Вестника", да и сам Уваров участвовали в новом журнале. Особенностью его было полное отсутствие политической направленности. В этом смысле журнал был совершенно нейтрален. Полезной стороной его деятельности было, однако, то, что он создал возможность выступать в печати многим молодым санитарно-гигиеническим специалистам. Это помогло им затем выработать в себе навыки и стремление к литературно-научной работе. В редакции "Гигиены и санитарии" зародилась мысль предпринять издание большого коллективного русского руководства по гигиене.

В письме за подписью Гамалеи, полученном мною в мае 1910 г., с предложением взять на себя составление одного из отделов в этом печатном руководстве, указывалось, что в состав редакционного комитета русского "оригинального коллективного руководства по гигиене" вошли: Н. Ф. Гамалея, К. В. Караффа-Корбут, В. П. Кашкадамов, Н. Н. Костямин⁹, С. А. Новосельский¹⁰, М. С. Уваров и др. Объем издания был определен в 60 печатных листов со многими иллюстрациями. Была разработана программа, часть разделов уже распределена между редакторами. К сожалению, этот проект так и не был исполнен, хотя времени на обсуждение подробных программ, на совещания и переговоры было затрачено немало.

Когда в 1910 г. градоначальник устранил меня, как политически неблагонадежного, от службы в городской санитарной комиссии, а тем самым и от редактирования "Отчетов и трудов городской санитарной комиссии и ее учреждений", я отдал все силы работе в становившемся в то время на ноги журнале "Земское дело", издателем и главным редактором которого, так же как и журнала "Городское дело", был Д. Д. Протопопов.

Участие в редакционных заседаниях этих журналов сблизило меня с рядом таких работников, как Голубев, фактически редактировавший "Земское дело", Л. А. Велихов, Б. Б. Веселовский¹¹ и др. Помимо статей по вопросам земской медицины и санитарного дела, я иногда писал передовицы для очередного номера журнала или составлял разделы хроники. В апреле 1910 г. к открытию в Петербурге XI Пироговского съезда врачей я написал передовую статью о значении пироговских съездов для земской медицины; в ней обобщалось влияние пироговских съездов и правления Пироговского общества на формирование единой общественно-санитарной организации работников земской медицины, как системы и науки по лечебно-профилактическому обслуживанию здоровья населения.

Смерть Голубева была тяжелым ударом и потерей для журнала "Земское дело". Редакционный совет решил предложить мне редактировать журнал. На основании этого решения Д. Д. Протопопов пригласил меня на должность редактора (с платой по 150 рублей в месяц). Таким образом, с конца 1910 г. мне пришлось много времени отдавать этой работе. Книжки "Земского дела" выходили два раза в месяц. Нужно было редактировать поступавшие статьи и вести переписку с авторами о сокращениях и изменениях, вносимых при редактировании; составлять для каждой книжки хронику с откликами и заметками редакции о важных явлениях текущей земской жизни, по поводу правительственных распоряжений, законодательных проектов; обдумывать состав каждого следующего номера, обеспечивать его статьями, обзорами, критическими заметками о вновь выходящих книгах. Составленный

стр. 78

номер я выносил на утверждение редакционного собрания. Много времени отнимало чтение корректурных гранок, а затем окончательная сверка сверстанного номера и получение разрешения на его выпуск.

Во многих земствах, даже губернских, а не только захолустных уездных, у кормила стояли черносотенные заправилы, пришедшие в земства после разгрома революционного движения, в 1907 - 1908 гг., чтобы не развивать и не расширять земское дело, а сокращать его. Но и в таких земствах - под напором "низов" - в экономической области, в дорожном строительстве, в строительстве таких земских предприятий, как черепичные и кирпичные или цементные заводы, дело продолжалось. Я тщательно собирал все сведения о росте низовых запросов к земствам и в связи с этим о безостановочном росте земских бюджетов, невзирая на реакционно-погромные устремления новых земских хозяев из дворян типа курских Марковых или екатеринославских октябристов.

Нужно было поддерживать и укреплять стремление отстаивать задачи земского строительства и сплачивать вокруг этих задач уцелевший в земствах "третий элемент". В передовых статьях и в подборе материала для хроники земской жизни, в анализе и обзоре земских бюджетов я сосредоточивал внимание на непрекращавшемся, все более возраставшем и усиливавшемся росте требований "низов" к земству. По составу своих хозяев и по своей архаической избирательной системе и организации земство не отвечало растущим требованиям культурно-хозяйственного устроения сельской жизни, местной жизни вообще. Я старался проводить мысль, что не запросы неотвратимого экономического развития стушуются перед отсталостью земского строя, а этот самый строй не устоит перед напором низовых сил и все более широких проявлений растущей силы низов. Эта мысль пронизывала все страницы "Земского дела", несмотря на трудности цензурных условий и соображения осторожности боязливого издательства. За годы редактирования журнала я систематически изучил организацию местного самоуправления и местных финансов, а также вопросы развития потребительской и кредитной кооперации и страхового дела. Это фундаментальное знание земских проблем послужило основой вышедшей много позднее, в 1924 г., книги "Задачи местных волостных органов в деле развития благоустройства".

Почти одновременно с началом работы по редактированию "Земского дела" началась и другая моя деятельность, на несколько лет серьезно захватившая мое внимание и оказавшая влияние на мою жизнь. По предложению Ивана Андреевича Дмитриева на меня была возложена комиссией Пироговского общества разработка программы Всероссийской выставки по гигиене и врачебно-санитарному делу и составление доклада XI Всероссийскому Пироговскому съезду с обоснованием этой программы. Работая над докладом, я опирался на опыт участия в разработках и подготовке музейно-выставочных материалов для привлечения внимания к проблемам врачебно-санитарного дела, организации земской медицины, к разным разделам гигиены и оздоровления условий жизни населения.

Еще в бытность санитарным врачом в Новоладожском уезде, так же как затем в Нарвском участке в Петербурге, в Вологде и т.д., я всегда видел, как оживлялось внимание участников земских собраний и публики, присутствовавшей на докладах, если удавалось сопроводить эти выступления показом основных их положений на картограммах, диаграммах, показательных таблицах. В ходе подготовки Всероссийской гигиенической выставки встал вопрос об участии России в Международной гигиенической выставке в Дрездене. Правительственным комиссаром по устройству Русского отдела на Дрезденской выставке был назначен профессор В. В. Подвысоцкий - директор Института экспериментальной медицины. В этом отделе предполагалось представить экспонаты всех ведомств, связанных с организацией общественного здоровья, в том числе, по предложению Подвысоцкого, впервые должны были участвовать и земские организации.

Первоначально предложение Подвысоцкого было встречено и правлением Пироговского общества и земскими врачебно-санитарными организа-

стр. 79

циями отрицательно. Причина крылась в том, что, постоянно отстаивая интересы врачебно-санитарного дела от административных притеснений, урезываний и запретов, земские передовые деятели выработали у себя отрицательное отношение ко всяким выступлениям "казенной" государственной медицинской структуры. Уже сама идея выступления на выставке рядом, совместно с "казенной" медициной настораживала руководителей многих земских врачебно-санитарных организаций.

Тем не менее, в выставочном комитете была создана специальная группа по устройству отдела русской общественной медицины. В нее вошли профессор С. С. Салазкин¹² и И. А. Дмитриев, а в качестве секретаря группы был привлечен я. На меня легла львиная доля организационной работы. В губернские земства был направлен призыв принять участие в подготовке материалов по земской медицине. Немало усилий пришлось затратить, чтобы преодолеть негативное отношение земцев к выставке и убедить их принять в ней участие. Многим деятелям земской медицины я направил личные письма, не раз пришлось выезжать на заседания санитарных советов и в личных переговорах убеждать земцев в важности показа достижений русской общественной медицины. Незаменимую помощь в поддержании постоянного порядка во все возраставшей переписке с земствами, в составлении статистических таблиц, в проверке подсчетов оказывала моя сестра Саша - Александра Григорьевна Черноголовко¹³. Она тоже окончила Рождественские курсы Лесгафта по специальности акушер-фельдшерица.

Для составления плана и программы организации русского отдела, получения экспонатов с мест было организовано рабочее бюро (счетчики и чертежники); оно обобщало материалы по всем губерниям, занималось их художественным оформлением. Руководить этим бюро было поручено мне. При отборе и систематизации получаемых материалов я стремился отразить не только достижения земской медицины в отдельных губерниях, но и показать всю земскую медицину в целом.

Зима в Петербурге в тот год оборвалась необычно рано. В феврале вместо привычных для петербуржцев сретенских морозов началась затяжная оттепель. Было настолько тепло, что стали опасаться за прочность льда на Неве. Твердо помню это потому, что я очень интересовался, как будет прокладываться от новой фильтроозонной станции на Петербургской стороне у Сампсониевского моста водовод для подачи воды в сеть Выборгской стороны. Звенья его укладывались и соединялись на льду. Из опасения внезапного ледохода работы эти были прерваны, и я не видел самого процесса спуска водовода на дно реки через прорези льда.

Но в начале апреля возобновилась морозная погода, и я с семьей (то есть с Любовью Карповной и тремя дочерьми - 8, 10 и 12 лет) уехали из Петербурга, имевшего зимний вид, в Дрезден. На вторую ночь пути мы переезжали границу. Рано утром, задолго до полного рассвета, всматриваясь через окно в открывавшиеся виды чужой страны, я обратил внимание, что деревья покрыты хлопьями снега, но вскоре убедился, что деревья белы не от снега, а от того, что были в полном цвету черешни, миндаль и сливы.

В Берлине нас встретил инженер Иван Карпович Полтавцев, брат Любови Карповны, который, получив в 1906 г. разрешение на выезд из сибирской ссылки за пределы России, уже несколько лет жил со своей семьей в столице Германии. Там он организовал свою техническую контору. Мы пробыли у Полтавцевых всего два или три дня. Вместо зимнего пейзажа, который мы покинули в Петербурге, в Берлине во всю зеленели газоны, цвели тюльпаны и нарциссы. Город казался нарядным и опрятным. Его благоустройство вызвало у меня не только интерес, но даже зависть. Пробуждалось желание добиться такой же чистоты и благоустроенности в наших городах. Невзирая на кратковременность остановки, я все же успел побывать в окрестностях Берлина недалеко от Гафельского озера, на полях орошения Шарлотенбургской канализации, тогда еще не объединенной с Берлинской канализацией.

стр. 80

Нужно было торопиться в Дрезден. Там уже заканчивалась постройка Русского павильона. Спешно шла отделка внутренних помещений и начиналось развертывание выставочных залов. Для размещения отдела земской медицины предназначался верхний этаж - скромные горницы под высокой крышей русского терема.

Для размещения экспонатов Земского отдела, которым я непосредственно ведал, пришлось использовать каждый уголок, каждый квадратный метр. По мере развертывания моих сводных графиков и таблиц, наглядных картограмм я разъяснял всем моим сотрудникам и приходившим выставочным работникам содержание и особый смысл каждого экспоната. Это привело к тому, что еще задолго до открытия Русского отдела публика постоянно собиралась и слушала мои разъяснения. Если я видел, что среди слушателей были люди, не знающие русского языка, я переходил на немецкий.

Окончание устройства и официальное открытие Русского павильона на Дрезденской выставке произошло со значительным опозданием (почти на целый месяц). Некоторым утешением для нас было то, что другие павильоны (английский, французский) опоздали еще больше. Благодаря архитектурной оригинальности Русского павильона, построенного в стиле московских теремов, яркости его расцветки, а может быть и благодаря энтузиазму молодых объяснителей, русский отдел привлек к себе значительное внимание.

По соседству с русским был открыт японский павильон. Японцы не пожалели средств на пышное и не лишенное тонкого вкуса художественное оформление своих экспонатов и выставочных помещений. Вскоре после открытия нашего отдела и временного отъезда В. В. Подвысоцкого в Петербург, в служебное помещение к нам зашел секретарь японского отдела. Молодой немецкий врач-гигиенист передал желание профессора Такаки, известного микробиолога, ректора Токийского университета, являвшегося правительственным комиссаром японского отдела Дрезденской международной выставки, познакомиться с нашим отделом. Условились, что Такаки будет в нашем павильоне на следующий день в четыре часа. К сожалению, на следующий день я должен был на короткое время отлучиться из нашего павильона, меня несколько задержали, и я пришел на семь минут позже условленного срока.

Профессор Такаки с женой (немкой) и с двумя секретарями был уже в нашем павильоне и осматривал научный отдел Института экспериментальной медицины со знаменитой павловской собакой на первом плане. Я очень просил меня извинить за невольное и непредвиденное опоздание и после представления меня жене Такаки провел гостей по всем разделам Русского павильона. Наконец мы поднялись по лестнице в "земские антресоли". Я старался разъяснить сущность земской медицины, все ее общественно-санитарное профилактическое построение и значение, останавливаясь на наших скромных моделях, фотографиях, диаграммах. Было видно, что Такаки слушает мои пояснения с большим вниманием. Уходя из земского отдела, он, пожимая мне руку, сказал: "Нечто подобное вашей земской медицине хотел бы я ввести в Японии". Затем он пригласил меня познакомиться со всей экспозицией японского павильона. В назначенный день, точно минута в минуту в условленное время я вместе с Любовью Карповной прошли в японский павильон. Нас попросили подождать в канцелярии. Ровно через семь минут вышел Такаки и с большой предупредительностью провел нас по всему отделу. С особенной подробностью он остановился на "культуртрегерских" заслугах японцев на острове Формоза. Японцы научили там детей употреблять при еде посуду, ложки и вилки, умываться по утрам, вообще прививали гигиенические навыки в основанных ими школах. Демонстрируя прекрасно выполненные муляжи кушаний и дневных рационов японских рабочих и крестьян, Такаки настаивал, что нормы потребления жиров и белков европейскими физиологами, гигиенистами и диетологами чрезвычайно, по его мнению, преувеличены. При этом, вероятно, не бралась во внимание огромная разница в климате наших стран. С большой любез-

стр. 81

ностью отвечал Такаки на вопросы Любови Карповым о положении в Японии охраны материнства и младенчества и о санитарных мероприятиях по охране детей после грудного возраста.

В Дрездене мы жили в пансионе фрау Вундерлик на Бюргервизе. Каждый день, направляясь в "Большой парк", где находилась выставка, я вновь и вновь испытывал восхищение благоустроенностью и красотой художественного оформления этой центральной части города. Массивное, тяжелое своеобразие Ратуши, зеленые аллеи, окаймленные магнолиями, платанами, буками и кустами айвы. Широкие изумрудно-зеленые поляны с прудами, на которых величаво плавали лебеди. С природной красотой так удачно сочетались большие скульптурные группы ведущих хоровод граций и муз классической древности; от них дорога шла до королевского дворца Бюргервизе мимо одиноко стоящих вековых дубов и пышных цветников. Все это, невзирая на большое число пешеходов и посетителей, всегда поражало безукоризненной чистотой и свежестью. Нельзя было не видеть, какое большое воспитательное и культурно-эстетическое воздействие оказывало все это благоустройство на публику, особенно на детей.

Что особенно привлекательно было в дрезденских парках, садах и бульварах, это обилие певчих птиц. Зяблики и черные дрозды привыкли, что люди их не обижают, а наоборот, подкармливают, бросая крошки или даже специально продаваемый повсюду в ларьках корм для птиц. Не успеешь присесть на скамейку, как к тебе направляются красивые, с желтым клювом, черные дрозды, а с веток деревьев слетают зяблики. По большим полянам бегали похожие на зайцев крупные кролики.

В дачный период (июль-август) мы жили в Вейксдорфе (несколько станций от Дрездена). Это деревня, девушки которой, дочери местных крестьян, работали преимущественно на шоколадных фабриках в Дрездене. Вокруг прекрасные места для прогулок: леса с озерами, перемежающиеся с полями и лугами. Мы сняли мезонин в одной из дач, обедали в крестьянской семье по соседству, а по воскресеньям - в ресторане подле железнодорожной станции. Каждый день я по железной дороге ездил в Дрезден на выставку.

Наши три дочери быстро сдружились с детьми соседнего врача и с другими деревенскими детьми, причем гораздо скорее, чем на уроках немецкого языка, овладели запасом слов, необходимым для общих игр и проказ на улице. Они быстро усвоили, что при прогулке по полевым межам и дорогам нельзя срывать ни одного колоска, за этим следила полевая полиция; что нельзя на улицах и на дороге поднять упавшую с дерева грушу, так как это "неприлично", "непристойно", стыдно - одним словом - "s'ist doch unanstandig", как объяснил мне порядочный "головорез" - уличный мальчишка, отвечая на мой вопрос, почему он не берет упавшие с дерева груши. Грушевыми деревьями были обсажены все дороги и улицы. Оказалось, что все эти деревья сдавались сельским обществом в аренду садоводу, которому и принадлежал весь урожай плодов. Только он собирал опавшие плоды и ухаживал за деревьями.

Удивляли нас и другие обычаи местного населения. Прежде всего, стойко сохранявшиеся привычки к общности и взаимосвязи между людьми, без разделения на "своих" и "чужих". Идя по улице, приходилось непрерывно отвечать на приветствия: "доброе утро", "добрый день" и т.д. Через два-три дня все соседи были уже, очевидно, осведомлены - кто мы, куда и зачем я езжу... Подходя к железнодорожной станции, я вижу, что могу опоздать к поезду, ускоряю шаги, но слышу спокойное приветствие сторожа, занятого подметанием дорожки: "Добрый день, доктор! Не спешите. Еще есть время. Еще целая минута". Откуда он уже знает, что я спешу к дрезденскому поезду? Почему называет меня доктором? - недоумеваю я, выражая ему на ходу благодарность за внимание.

Быт жителей саксонской деревни существенно отличался от быта русских деревень. В Вейксдорфе был свой уличный сторож, подметавший улицу, собиравший весь сор и конский навоз с дороги. Последний он использо-

стр. 82

вал в качестве удобрения уличных посадок из фруктовых деревьев. Имелся в деревне и свой "ассенизационный обоз", два-три раза за лето вывозивший на поля и луга нечистоты из выгребных домовых уборных. Было и свое водоснабжение - хорошо оборудованные буровые колодцы с насосами.

При нас после уборки скошенного сена луга были политы нечистотами, вычерпанными из придомовых выгребных ям. На несколько часов воздух был отравлен сильнейшим зловонием. На возмущение Любови Карповны, жаловавшейся на невозможность прогулок, наш хозяин с совершенно невинным видом и без удивления по поводу "вздорных", на его взгляд, претензий, заявил: "Да ведь это же просто удобрение! Ничего более".

Разлитые по скошенному лугу нечистоты, разумеется, нельзя запахать, поэтому понадобилось несколько дней, чтобы они окончательно минерализировались и перестали издавать зловоние. Зато после этого трава для второго укоса (отава, как говорят на Украине) стала быстро и пышно разрастаться и луг ласкал взор свежей густой зеленью.

Вскоре после возвращения из Вейксдорфа в Дрезден я случайно встретился с В. Я. Богучарским и возобновил с ним знакомство, начавшееся еще в 1898 - 1902 гг. в редакционных собраниях журналов "Новое слово" и "Жизнь". В Дрездене в 1911 г. Богучарский, сколько помню, работал над материалами по истории развития социальных отношений в известном книгохранилище Goschesammlung. В свободное время он часто бывал у нас. Он познакомил Любовь Карповну с интересными окрестностями Дрездена и их описанием в воспоминаниях у Тургенева и других русских писателей. Занятый ежедневно на выставке, я не имел возможности воспользоваться знанием местных достопримечательностей и книжных собраний В. Я. Богучарского.

К началу школьных занятий Любовь Карповна должна была уехать с детьми в Петербург, а я, оставшись один, свободное от выставки время употреблял на составление и печатание брошюры на немецком языке о земском отделе. Она вышла на прекрасной бумаге с очень хорошо воспроизведенными снимками и графиками. Много труда было положено на составление общего путеводителя по русскому отделу. Разумеется, общий официальный каталог нужно было и с внешней стороны оформить надлежаще. Художественную сторону издания взял на себя лично сам Владимир Валерьянович Подвысоцкий, который, несомненно, был одарен хорошим вкусом. Кстати, именно по его замыслу в центральном вестибюле Русского павильона была помещена выполненная Юлией Свирской (племянницей В. В. Подвысоцкого) грандиозная скульптура "Россия" - в виде спокойно и величаво восседающей, опираясь на государственный герб, могучей русской женщины с символически отброшенным на пол мечом.

Выход в свет официального каталога не снимал с очереди составления и издания объяснительных записок и специальных каталогов для отдельных составных частей и групп русского отдела. С усердием занимался я составлением такого общего объяснения к отделу земской медицины, за организацию которого нес ответственность. Только в августе удалось мне закончить немецкий текст объяснительного очерка к земскому отделу. Для его своевременного издания (в Дрездене) мне пришлось много часов провести в типографии, так как русского корректора в ней не было. Хотя и мучила меня неуверенность в правильности моего немецкого текста, однако вышедший, наконец, в свет мой "Das russische Semstwomedicinanwesen" имел большой успех.

После заметки в дрезденской газете об интересе, вызванном представленной в русском отделе организацией бесплатного лечебно-профилактического обслуживания, а затем и опубликования моего описания земской медицины профессор Зонрей обратился ко мне с просьбой дать для немецкого журнала статью о лечебно-санитарных мероприятиях земств.

Среди случайных слушателей моих объяснений в земском отделе Русского павильона иногда бывали проезжавшие через Дрезден путешественники из числа представителей литературных кругов тогдашнего Петербурга. Помню как-то по окончании моей лекции одной из групп экскурсантов ко

стр. 83

мне подошел пышущий здоровьем, цветущего вида С. А. Венгеров¹⁴; он сказал, что не ожидал узнать о некоторых очень глубоких по смыслу явлениях русской действительности здесь, в Дрездене.

В другой раз после моих объяснений в беседу вступил П. Б. Струве. Он сообщил, что уже несколько раз слушал мои пояснения, и удивлялся, зачем я затрачиваю так много сил, чтобы всегда строить изложение по-другому, по-новому. Ведь это же ненужное расточительство сил! Следует составить один раз то, что мне нужно объяснить, и придерживаться этого текста. Но такого совета я не мог ни понять, ни признать: важно содержание, а за формой я не гонюсь.

Вспоминается приезд в Дрезден для изучения гигиенической выставки Николая Ивановича Тезякова¹⁵, оборвавшийся в самом начале в связи с трагическим известием о внезапной смерти его жены. Утром я встретил его, только что приехавшего, в Русском павильоне, успел бегло ознакомить с "земскими антресолями", в экспозициях которых были использованы прекрасные фотографии, присланные Саратовским губернским земством, то есть, следовательно, самим Тезяковым. Возвратясь в свою рабочую комнату, я среди полученной почты нашел адресованное мне письмо одного из саратовских сотрудников Николая Ивановича с известием о внезапной смерти его жены, в пути на юг Донской области, куда она поехала навестить родных. Только на следующий день я смог после предварительной подготовки передать эту весть Николаю Ивановичу. Конечно, он немедленно уехал.

Но через два-три месяца мне рассказали приехавшие из Саратова коллеги, что в свой город он вернулся не один. На похоронах жены он познакомился с сельской учительницей, которая сопровождала его в Саратов для того, чтобы помочь удрученному горем Николаю Ивановичу при устройстве его дел. Лет десять спустя, когда он работал уже в Наркомздраве РСФСР в качестве одного из организаторов санаторно-курортного отдела, мне приходилось при поездках в Москву для участия в различных совещаниях, куда меня приглашал нарком Н. А. Семашко¹⁶, останавливаться у Николая Ивановича. У меня сложилось впечатление об исключительной взаимной привязанности между Н. И. и его новой супругой. Даже в тяжелых бытовых условиях 1920 - 1922 гг. она создала для него атмосферу заботливости, уюта и покоя.

В связи с приездом в Дрезден главнокомандующего японской армии генерала М. Ноги японский отдел устроил в его честь парадный обед. Он состоялся в королевском дворце. Хотя я официально никакой должности в Русском отделе не занимал, но поскольку постоянно давал объяснения, читал лекции, меня знали в других павильонах; влиял и ореол бывшего члена I Государственной думы. Одним словом, Такаки считал, что если в Дрездене отсутствует Подвысоцкий, то я являюсь его заместителем, и приглашение было прислано лично мне. Уклониться от участия в таком официальном банкете не было возможности: находившиеся в то время в Дрездене В. А. Левицкий¹⁷, П. И. Куркин и Н. И. Тезяков считали, что мое отсутствие будет истолковано как недоброжелательность к Японии. Но я твердо заявил, что если и пойду, то все равно наряжаться во фрачную пару (напрокат) не буду.

Так я и пришел на обед в назначенный час в сюртуке. Во дворце пришлось перенести все официальные представления. Я присоединился к группе уже знакомых мне ученых, вступил в оживленную беседу, а когда раздалось приглашение занять места в обеденном зале, хотел было усесться подальше, в конце стола, в глубине зала. Но распорядитель - немецкий секретарь японского отдела, на весь зал завопил: "Aber Herr Frenkel, Sie erkennen ihre nationale Fahne nicht an..." ("Господин Френкель, вы не узнали ваш национальный флаг"), и я вынужден был занять место в центре стола, как раз против усаженного рядом с Такаки генерала Ноги, а рядом со мной был посажен заведующий английским отделом. Некоторым утешением для меня было то, что кроме меня без фрака был все же еще один представитель - китаец.

Земский отдел с его очень скромным помещением и не менее скромной экспозицией, судя по заметкам в немецких газетах и по отзывам посетите-

стр. 84

лей, привлекал к себе непропорционально большое внимание. В нем видели "новое слово" в деле здравоохранения. Было поэтому вполне естественно, что в суворинском "Новом времени" появилась статья доносительно-натравливающего характера, в которой устами некоего "посетителя международной выставки из России" высказывалась горечь обиды, что на выставке слишком заметную роль играет не "коренной" русский человек, а какой-то опальный - бывший член I Думы, представитель земского "третьего элемента", да еще носящий "одиозную фамилию".

С пребыванием в Дрездене связаны у меня воспоминания о нескольких интересных поездках. В июле разделы выставки по водоснабжению и канализации осматривал известный строитель многих наших водопроводов, автор проектов канализации в Варшаве, Петербурге, Самаре и других городах - Линдлей¹⁸. По его инициативе и под его руководством была организована экскурсия для осмотра головных сооружений незадолго перед этим начавшей действовать дрезденской канализации, мест спуска в Эльбу сточных вод и для поездки выше по реке от места спуска до города Мейсена, чтобы наблюдать видимые признаки загрязнения и разные стадии самоочищения такого мощного водотока, как река Эльба. Интересно было ознакомление с опытами очистки сточной воды на лугах, прилегающих к усадьбе головных устройств дрезденской канализации. Разбрызгиватель и прибор для дождевания распылял в виде мельчайшего дождя сточную воду, прошедшую через сита Ринша. Этот дождь сточной жидкости не вызывал никакого зловония, ибо на луговых полянах шли процессы аэробной минерализации. Мы осмотрели станции, устье головного коллектора, мощные потоки канализационных вод, прохождение их через вращающиеся диски сит Ринша с узкими щелями-прорезями (не шире 2 мм), осмотрели выпуски в канал, направлявший сточные воды на дно к середине Эльбы. Затем, пересев на катер, проплыли по реке к месту, где сточные воды смешиваются с водами Эльбы, и стали спускаться вниз по течению. Вскоре в быстрых потоках речной воды стали виднеться комья, лоскуты и белые полосы коагулировавшихся под воздействием жесткой воды органических веществ. Вода была мутна от этих хлопьев.

При подходе нашего катера к берегу обычно собирались группами обитатели живописных домиков, разбросанных в садах. По-видимому, они принимали нашу экскурсию за какую-нибудь городскую комиссию. С горечью и обидой говорили они, как обездолила их дрезденская канализация. До выпуска в Эльбу сточных вод у них всегда бывали дачники, купались в реке, гуляли вдоль берегов, а теперь - дачи пустуют, берега заливаются, для купания непригодны. Воочию убеждались мы, что при выпуске в большую реку нечистот недостаточно туалетной очистки их через сита, что необходимы гораздо более глубокие степени очистки предварительным орошением лугов и полей или с помощью биофильтров. Чем дальше вниз по Эльбе мы спускались, тем жалоб становилось меньше.

Интересен был способ судоходства по этой реке. Течение ее настолько быстрое, что вверх, против него, большие баржи шли, пропуская через вал на палубе (при помощи лебедки) цепь, поднимаемую со дна реки. Когда мы подходили к Мейсену, на реке уже не было видно последствий принятых ею вод дрезденской канализации. Дома и дачи тонули в виноградниках. По берегам видны были купающиеся. Жалобы на дрезденскую канализацию уже не повторялись. Процесс самоочищения реки на этом расстоянии уже можно было считать закончившимся.

Небольшую поездку из Дрездена я предпринял в саксонский горный городок Фрейберг с его свинцовыми рудниками. Интересны были геологические коллекции Горного института, расположенного в городе. С железнодорожного вокзала, чтобы проехать к Горному институту, я сел в трамвайный вагон. Меня удивило отсутствие в нем кондуктора. Плату за проезд каждый должен был сам, без напоминаний, опустить в ящик при входе в вагон. Трамвай не мог бы окупаться, если бы помимо водителя нужно было бы содержать еще и кондуктора. Если кто-либо забудет опустить плату за

стр. 85

проезд, другие пассажиры напомнят ему, чтобы не был забывчив, пояснил мой сосед, видя мое изумление.

В Горной академии я осмотрел богатейшие коллекции минералов и образцов геологических пород, ознакомился с устройством рудников, в которых добывались свинцовые руды, и взял несколько образцов красивых крупных кристаллов углекислых соединений кальция и свинцовых соединений. Небольшой городок горняков отличался своим благоустройством. В центре его вокруг пруда живописно разбросаны были группы деревьев и кустов. На пруду плавали белые и черные лебеди, подплывавшие к берегу при приближении людей. Прохожие обычно бросали им куски булки. Никаких оград вокруг этого городского сада не было. Очень чисто содержимые улицы с палисадниками у всех домов.

Интересна также была поездка в город Хемниц - крупнейший центр машиностроительной промышленности Саксонии. Помимо осмотра городского водопровода, замечательного тем, что в нем сделана первая попытка в Германии увеличить дебет грунтовых вод инфильтрацией в питающие водоносные слои в грунте речной воды, накачиваемой насосами в специальные инфильтрационные колодцы, была предпринята, благодаря любезности заведующего водопроводом, довольно отдаленная экскурсия на одно из самых крупных водохранилищ в Германии. Оно образовалось в результате сооружения запруды поперек огромного оврага, которая обеспечила накопление запаса воды из специально охраняемых водосборных районов. Забираемая из этого водохранилища вода была основным источником хемницкого водопровода. В то время водоснабжение из запруд только прокладывало себе путь в практике обеспечения водою крупных городов. В нашей стране в результате устройства под Москвой Рублевского водохранилища в 1913 - 1914 гг. было усилено питание Рублевского водопровода.

Самой интересной была поездка в Мейсен на большом пароходе, предоставленном саксонским правительством, с членами Международного конгресса по жилищному вопросу. Более 600 членов конгресса из разных стран Европы, Америки и Азии по приглашению города Мейсена посетили этот, один из древнейших городов Германии, известный своим собором, строившимся в течение нескольких столетий, и фарфоровым заводом, а также виноградниками.

В Мейсене члены конгресса были встречены гражданами и членами магистрата на центральной площади. В своей речи бургомистр заявил, что мейсенцы высоко ценят сотрудничество людей разных стран в области науки и улучшения условий жизни, в разрешении жилищного вопроса, городском благоустройстве. Во время этого приветствия бургомистра живописные группы девушек в белых нарядных платьях разносили на подносах чаши с мейсенским вином и угощали гостей. Особо подчеркнутым было внимание к французам, весьма оппозиционно настроенным по отношению к Пруссии и кайзеру Вильгельму. Тем самым население Мейсена хотело демонстративно подчеркнуть свое несочувствие угрозам Вильгельма по адресу Франции в связи с, незадолго перед этим, нашумевшей отправкой в Алжир немецкого броненосца "Агадир".

На приветствия мейсенцев гости ответили речами на разных языках. Официальных представителей от России на конгрессе, к сожалению, не было. После осмотра города и отдыха в гостиницах, вечером члены конгресса осматривали собор, в котором на разных его этажах гостей встречали певцы и хоры граждан, выступали и отдельные солисты. В фарфоровом заводе, в обширном зале одного из зданий, примыкающих к недостроенному собору, был дан банкет с многочисленными речами и обильными угощениями. В полночь, шествуя с факелами, горожане торжественно проводили членов конгресса от городской ратуши по длинным спускам, ярко освещенным праздничной иллюминацией, к пароходу. Все было устроено, чтобы показать, что немецкий народ ценит культуру и международное общение и что саксонцы ничего общего не имеют с прусским бронированным кулаком.

стр. 86

По приглашению одного из профессоров-гигиенистов Пражского университета я предпринял кратковременную поездку из Дрездена в Прагу Чешскую. Прагу-Злату я осмотрел как турист, в один день. Особое внимание привлекли исторические памятники этого города. Из предприятий по санитарному обслуживанию города я осмотрел только городской водопровод, забиравший воду в то время на реке Млаве из труб, спущенных в скважины под дном реки. Эти "профильтрованные" через песчаные слои дна, просочившиеся речные воды очень мало были похожи на хорошую питьевую воду. По цвету они были больше похожи на слабый чай. В гостеприимной семье пригласившего меня в Прагу профессора я услышал много рассказов о недоброжелательности и вражде профессоров немецкого университета в Праге к профессорам Чешского университета. По-видимому, национальная вражда мешала всякому научному сотрудничеству и общению.

Довольно длительное мое пребывание в Дрездене (с апреля по октябрь 1911 г.) дало мне возможность основательно изучить все отделы Международной гигиенической выставки. Результаты этого изучения публиковались в виде научных статей в журнале правления Пироговского общества "Общественный врач".

Кажется, мой обзор материалов на Дрезденской выставке по планировке и застройке городов был первой работой в нашей санитарно-гигиенической литературе о значении вопросов гигиенического содержания населенных мест при их планировке и застройке. Всестороннее описание Дрезденской выставки и ее иностранных павильонов было напечатано в приложении к календарю для врачей на 1912 год, издававшемуся в Петербурге К. Риккером под редакцией П. И. Булатова. Ряд моих очерков и обзорных материалов о Дрезденской выставке напечатали журналы "Городское дело" и "Земское дело".

Во многих отделах выставки на собранных в них материалах выдающиеся специалисты читали целые систематические курсы лекций. В частности, я прослушал курс лекций профессора Гентсмера по планировке городов. У меня завязалось личное знакомство с Гентсмером, который интересовался всякими сведениями о возникновении планировочной науки в России. Лекции по охране от промышленных отравлений прочитал профессор Леман. Очень интересны были лекции представителей санитарной организации Московского губернского земства В. А. Левицкого - об охране труда в промышленности и П. И. Куркина - о статистических материалах, сгруппированных в специальном отделе выставки в общем павильоне "Статистика" (демографическая и санитарная). Отдел этот был устроен и находился в заведовании Е. Ресле¹⁹. Куркин дополнял свои обзоры статистических материалов также демонстрацией и разъяснениями статистических таблиц (диаграмм и картограмм), представленных в других павильонах, в том числе и в павильонах отдельных государств. Отчасти содержание лекций Куркина при экскурсиях по выставке было отражено в его очерке "Мировая демографическая и санитарная статистика", напечатанном им в "Общественном враче".

О нашем земском отделе в Русском павильоне он писал: "Если германские павильоны выставки можно сравнить с богато обставленными образовательными музеями, предназначенными для того, чтобы проводить научные знания в широкие массы населения; если павильон Франции с его картинами, цветами... с его ласкающими взор искусственно-желтоватым освещением, скорее всего, наводит на мысль о резиденции просвещенного буржуа-мецената, знающего цену наукам; если в павильоне Японии вы чувствуете себя как-то особенно комфортабельно для изучения представляемой здесь выставки - ввиду необычайной практичности, тонкого соблюдения перспективы в распределении и размещении экспонатов; если в павильоне Швейцарии вы попадаете в кабинет почтенного, умного и успешно на своем веку потрудившегося ученого, всесторонне изучившего все условия своей маленькой и благословенной богом родины, то столь же определенные ориентировочные впечатления возникают при посещении земского отдела на антресо-

стр. 87

лях Русского павильона. Чувствуется, как будто вы вошли в жилище молодого ученого, занятого серьезным и глубоким исследованием. Тесное, скромное жилище, с слабым намеком на комфорт; отсутствие декорации, выставочных приманок и игрушек; все как-то особенно, пуритански скромно. Взамен того - значительность и серьезность содержания. Молодой ученый, полный творческой инициативы, энергии, пытливого духа, имея перед собой непочато-широкие горизонты работы, собрал в своем скромном жилище, в мансарде, обширные коллекции, нужные для исследования, и систематизировал их в продуманном порядке. В процессе исполненной работы уже выведены некоторые закономерности, намечаются интересные поучительные выводы, выясняются, может быть, новые пути... Все здесь свежо, оригинально, необычайно просто и серьезно. Работа - в ходу; она еще очень далека от конца; предстоит еще много потрудиться, положить массу сил, энергии, чтобы выйти на широкую дорогу; впереди - далекий путь; молодой ученый, может быть, состарится, поседеет над своей работой. Это возможно, но он все же доведет ее до конца...

Центральное положение в земском отделе занимают обширные серии общевыводных диаграмм и картограмм о развитии и состоянии врачебно-санитарного дела земской медицины в стране. И эти диаграммы З. Г. Френкеля, нет никакого сомнения, как нельзя лучше достигают своей цели. Перед зрителем проходит картина развития русской земской медицины, написанная рукою мастера, выдающегося работника в области этой медицины, призвавшего русское земство на эту выставку и положившего массу неустанного талантливого труда для организации отдела"²⁰.

Подлинной наградой, дававшей удовлетворение и пробуждавшей новые стимулы к работе, было неослабевавшее внимание, с которым всегда обновлявшаяся аудитория, состоявшая не только из приезжавших из земской России санитарных врачей и медицинских работников, но и представителей различных кругов общественности зарубежных стран (особенно славянских), слушала мои разъяснения по материалам выставки, а эти объяснения я давал ежедневно, читал лекции по общественной медицине на немецком, французском и русском языках в течение почти полугода. Желающих послушать лекции, несмотря на их продолжительность, было так много, что мне приходилось читать их по несколько раз в день. Из немалого числа писем, которые поступали ко мне в то время по поводу моих разъяснений, приведу небольшую выдержку из случайно уцелевшего у меня с тех пор длинного письма (от 24 июля 1911 г.) известного нашего бактериолога В. И. Яковлева, заведующего Петербургской городской лабораторией: "С большим удовольствием слушал Вашу почти трехчасовую лекцию о земской и городской медицине и от души порадовался за общее для всех слушателей признание увлекательности Вашей беседы. Слушая Вас, я думал, какой бы увлекательный профессор гигиены вышел из Вас, если бы судьба не увлекла Вас в иную сторону... Ваши лекции, которые Вы читаете с таким подъемом, верою, знанием, производят на всех - это я слышал от многих - сильное впечатление и удовлетворение... Желаю Вам душевного удовлетворения, как награды за Ваши огромные труды".

Приносило удовлетворение и длительное, близкое общение во время выставки с долго остававшимися для изучения ее материалов Ф. Ф. Эрисманом, П. И. Куркиным, Д. К. Заболотным²¹, В. А. Левицким и другими деятелями научной гигиены и нашего русского общественного санитарного дела.

Многие встречи на Дрезденской выставке ярко запечатлены в моей памяти. Как-то в июне или начале июля, когда комиссар Русского отдела В. В. Подвысоцкий после того, как этот отдел в основном был уже оформлен и уклад жизни и распорядок в нем окончательно сложились, надолго уехал в Петербург, утром я находился в рабочем кабинете, разбираясь в новых полученных материалах. В комнату неожиданно вошел седой, с молодым лицом, Федор Федорович Эрисман. Мы все давно ждали его появления в Дрездене, но его приезд из Парижа все откладывался. По старой, оставшейся от Москвы привычке Федор Федорович расцеловался и тотчас же предложил пока-

стр. 88

зать ему отдел земской медицины. Не без некоторого трепета я знакомил его с общественными достижениями, общесводными моими картограммами, схемами и плакатами, в которых я пытался наметить и обрисовать существо русской земской системы внутреннего слияния санитарно-профилактических задач с лечебным обслуживанием населения. Ф. Ф. Эрисман с вниманием слушал объяснения и смотрел экспонаты. Он был по праву признан одним из вдохновителей и строителей русской общественной медицины и общественной гигиены.

Федор Федорович изучал всю Дрезденскую выставку несколько дней. По почину Д. К. Заболотного состоялось чествование его русскими врачами. Оно вылилось в удивительно теплое дружеское общение соратников и товарищей Федора Федоровича по общественной медицине с новым поколением. Д. К. Заболотный, идя на вечер, скупил в каком-то цветоводстве пышные розы, которые при шумном одобрении поднес Эрисману и Куркину. Мне пришлось по желанию коллег в приветственном слове выразить признательность Федору Федоровичу за все, чем обязана ему русская научная гигиена и медицина.

Заканчивая эти отрывочные воспоминания о пребывании в 1911 г. в Дрездене, хочу упомянуть еще об одном кратковременном знакомстве. В конце лета внимательно осматривал материалы земской медицины приехавший из Киева санитарный врач водно-санитарного надзора К. Г Тритшель²². Он подолгу оставался в павильоне, вплоть до его закрытия вечером. Я старался пояснить ему и источники, откуда были извлечены основные статистические материалы демографического и статистического характера, и мотивы выбора того или иного способа составления диаграмм и обобщений. Непосредственный интерес киевлянина к материалам выставки вызвал у меня симпатию к коллеге-земляку. После целого дня работы мы выходили вместе и несколько раз предпринимали довольно отдаленные прогулки за город, смотрели оживлявшуюся вечером жизнь в рабочих районах, куда спешили их жители на велосипедах, причем многие женщины везли детей в корзинах за спиной. Два-три раза конечным пунктом нашей прогулки был огромный "Бисмарковский памятник", высившийся над господствующим над всею местностью холмом, - некая полубеседка на невероятно огромных гранитных колоннах. Ежегодно в "Бисмарковские дни" сюда стекались немецкие приверженцы бисмарковского бронированного кулака, фанатизируемые националистами и реакционерами отсталые слои бюргерства и крестьянства, увлекаемые идеей германской экспансии.

Было что-то зловеще-мрачное в этом массивном, зовущем к объединению для агрессии, для похода, для нападения на другие народы "Бисмарковском памятнике" в окрестностях Дрездена, такое же отталкивающее и чужое всему дрезденскому культурно-художественному окружению и настроению, как и новый тогда (1911 г.) памятник тому же Бисмарку в центре города, установленный близ городской ратуши. В тяжелой каске, опираясь на рукоять шпаги, Бисмарк олицетворял своею грузной самоуверенной неподвижностью бездушную грубую силу прусского экспансионизма. Этот монумент был бы уместен среди других таких же на известной берлинской Зигесаллее, но никак не в Дрездене с его подлинно художественными памятниками немецким певцам борьбы за свободу, скульптурными шедеврами, олицетворяющими красоту музыкальной гармонии, всемирно известным Цвингером²³, собравшим в своих залах мировые сокровища живописи.

Все впервые приезжавшие, хотя бы ненадолго, земляки наши непременно уделяли время, чтобы посетить Цвингер и уж во всяком случае посмотреть Мадонну Рафаэля. По непреодолимой строптивости моего характера именно поэтому, чтобы не подчиняться общему голосу, не быть во власти предвзятых избитых мнений, я не спешил в первые месяцы быть в Цвингере. Меня укоряли, даже стыдили: "Как, работая уже чуть не два месяца в Дрездене, вы до сих пор все еще не смотрели Рафаэлеву Мадонну?!" И вот как-то уже летом я направился, наконец, в Цвингер.

стр. 89

Несколько часов смотрел я картины первого крыла, пока не вошел в угловой зал с немногими удобными креслами у стены и единственной картиной. Я оставался долго в этом зале, пока, к моему огорчению, не подошел ко мне кто-то из выставочных знакомых, чтобы поздороваться и перекинуться банальными словами восхищения. Незадолго до окончательного отъезда из Дрездена я выделил целый день, чтобы провести его в Цвингере. Тогда уже поразъехались выставочные знакомые и никто не мог помешать мне оставаться один на один с самим собою перед картинами, которые могли захватить мое внимание. Долго оставался я в угловом зале с картиной Рафаэля. Однако вновь я не испытал первоначального переживания, память о котором была еще так свежа.

(Продолжение следует)

Примечания

1. Протопопов Дмитрий Дмитриевич (1864 - 1918), присяжный поверенный, литератор, издатель журналов "Финляндия", "Волостное земство", "Городское дело", "Земское дело"; депутат I Государственной думы; член ЦК и секретарь Петербургского городского комитета партии кадетов.

2. Караффа-Корбут К. В. - санитарный врач, философ, автор трудов по проблемам, стоящим на стыке науки и идеологии (биологии, генетики, антропологии, этнографии), входящим в так называемую супернауку ("Komplexwissenschaft") - евгенику.

3. Кашкадамов Василий Павлович (1863 - 1941) - гигиенист, работал у И. П. Павлова, руководил работой по борьбе с чумой; приват-доцент Женского медицинского института в Петербурге, профессор гигиены Государственного института медицинских знаний. В 1904 - 1918 гг. занимал различные посты в Петербургском санитарно-эпидемиологическом бюро.

4. Струве Петр Бернгардович (1870 - 1944) - экономист, философ, историк, публицист. Теоретик "легального марксизма", один из лидеров кадетов; редактор журналов "Освобождение", "Русская мысль". После 1917 г. - эмигрант.

5. Подвысоцкий Владимир Валерианович (1857 - 1913) - профессор патолог, эндокринолог, директор Института экспериментальной медицины в Петербурге (1905 - 1913 гг.); организатор Русского отдела на Международной гигиенической выставке в Дрездене (1910 - 1911 гг.) и генеральный комиссар Всероссийской выставки по гигиене (1912 г.). Создал научную школу патологов и микробиологов, автор 90 научных работ.

6. Велихов Лев Александрович (1875 - 1940?) - юрист, кадет, депутат I Государственной думы. Один из инициаторов издания журналов "Земское дело" и "Городское дело", участник первой мировой войны; в 1915 г. вошел в состав Военной комиссии Думы. После Октябрьского переворота вел преподавательскую работу в вузах Новочеркасска и Ростова-на-Дону. В 1938 г. арестован и осужден на 8 лет лагерей. Дальнейшая судьба его неизвестна.

7. Голубев Василий Семенович (? - 1911) - писатель. До 1894 г. - в ссылке в Восточной Сибири за пропаганду среди рабочих. Вступив на земскую службу, редактировал орган Саратовской управы "Земская неделя". С 1904 г. редактировал ряд изданий в Петербурге, с 1908 г. - член редакции "Земского дела".

8. Диатроптов Петр Николаевич (1859 - 1934) - гигиенист и микробиолог, один из организаторов санитарно-бактериологического дела в России. В 1910 г. - профессор Высших женских курсов в Москве, затем - кафедры общей гигиены в МГУ, с 1928 г. - председатель ученого совета Наркомздрава.

9. Костямин Н. Н. - профессор гигиенист, эпидемиолог, участник борьбы с холерой в Одессе и других городах юга России. В 1921 - 1922 гг. ректор Медицинского института в Одессе.

10. Новосельский Сергей Александрович (1872 - 1953) - один из основателей отечественной санитарно-демографической статистики, академик АМН СССР (1945 г.).

11. Веселовский Борис Борисович (1880 - 1954) - историк земства и экономики городского хозяйства, краевед, публицист. После 1917 г. - профессор Московского университета.

12. Салазкин Сергей Сергеевич (1862 - 1932) - биохимик, профессор Женского мединститута (1898 - 1911 гг.), общественный деятель. Был народником, участвовал в революции 1905 - 1907 гг.; входил во Временное правительство; ректор Крымского университета в Симферополе (1918 - 1925 гг.), профессор 1-го Медицинского института (1925 - 1931). С 1927 г. - директор Института экспериментальной медицины.

13. Александра Григорьевна (1875 - 1924) жила в Петербурге, растила пятерых детей. Ее муж Григорий Николаевич Черноголовко - обладатель прекрасного голоса - пел в Мариинс-

стр. 90

ком театре, но затем из-за болезни преподавал в гимназии. В 1917 г. семья выехала, как обычно, на лето в Попенки, но в условиях начавшейся гражданской войны вернуться в Петербург не смогла, а переехала в Киев. В 1924 г. Александра Григорьевна умерла от туберкулеза.

14. Венгеров Семен Афанасьевич (1855 - 1920) - историк литературы, библиограф. Автор монографий о многих русских писателях, составитель многотомных биографических и библиографических словарей.

15. Тезяков Николай Иванович (1859 - 1925) - земский санитарный врач, один из организаторов советского здравоохранения. Труды по демографии, социальным болезням и др.

16. Семашко Николай Александрович (1874 - 1949) - один из организаторов советского здравоохранения, академик АМН и АПН РСФСР. Участник революции 1905 г. (Нижний Новгород), Октябрьской революции (Москва). С 1918 г. - нарком здравоохранения РСФСР. Член президиума ВЦИК. С 1930 г. на преподавательской работе.

17. Левицкий В. А. - гигиенист и санитарный деятель, внесший большой вклад в развитие гигиены труда.

18. Линдлей Вильям - английский гражданский инженер, крупный специалист по проектированию и сооружению водопроводной и канализационной сетей в различных городах России.

19. Ресле Е. - немецкий социал-гигиенист, тесно сотрудничавший в 1920-е годы с органами советского здравоохранения.

20. Общественный врач, 1912, N 3, с. 295.

21. Заболотный Даниил Кириллович (1866 - 1929) - один из основоположников русской эпидемиологии, академик АН СССР, академик и президент АН УССР. Создал учение о природной очаговости чумы, доказал идентичность бубонной и легочной чумы. Организатор Института эпидемиологии и микробиологии Украины.

22. Тритшель Карл Генрихович (1849 - ?) - киевский земский врач-гуманист, педагог и ученый-патофизиолог, профессор кафедры патологии и терапии; автор ряда работ и методик (симптом Тритшеля).

23. Комплекс дворцовых павильонов (1711 - 1722), позднее барокко. Разрушен в 1945 г. американской авиацией, восстановлен в 1955 - 1962 годах. Музеи фарфора, олова и др.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - З. Г. ФРЕНКЕЛЬ :

Comments: