История отечественного востоковедения, похоже, все больше входит в моду в зарубежной русистике. Минувший 2011 год был особенно урожайным в этом отношении. Зимой в издательстве Routledge вышел сборник под редакцией немецких востоковедов Михаэля Кемпера и Штефана Конермана, посвященный наследию советского востоковедения [The Heritage of Soviet Oriental Studies, 2011]. Через несколько месяцев, весной, издательство Оксфордского университета выпустило в свет монографию профессора Манчестерского университета Веры Тольц "Русский Восток: политика идентичности и востоковедение позднего имперского и раннего советского времени". Тольц должна была стать одним из авторов томика под редакцией Кемпера и Конерманна, но предпочла впервые подробно поведать о вкладе классической ориенталистики начала XX в. в имперское и советское нациестроительство на российском Востоке в своей монографии.

* Тольц В. Русский Восток: политика идентичности и востоковедение имперского и раннего советского времени. Оксфорд: Изд. Оксф. ун-та, 2011. X, 203 с. (Оксфордские исследования по современной европейской истории).

Школа барона В.Р. Розена, которую изучает Тольц, не нуждается в представлении. Ее основатель, его ученики и даже их "туземные" корреспонденты и последователи хорошо известны в истории науки. Конечно, это течение не представляет всего многообразия палитры российской ориенталистики в период ее расцвета в 1880-1920-е гг. Кроме ученых академического петербургско-лениградского направления, не относившихся к ученикам Розена, но близких им по взглядам (среди которых достаточно указать близких С.Ф. Ольденбургу китаиста В.М. Алексеева и япониста Н.И. Конрада), были еще выпускники центров востоковедения в Москве (Лазаревский университет), Казани (Казанский университет и Духовная академия) и других университетских городах. Наряду с академической ориенталистикой в изучаемое время в России имелись еще военные переводчики с восточных языков и востоковеды-миссионеры, немало помогавшие правительству в выполнении задачи интеграции инородческого населения в империю. Из них можно вспомнить переводчиков Корана Д.Н. Богуславского и Г. Саблукова, в рецензируемой книге не фигурирующих. Упомяну также военного востоковеда В.П. Наливкина, немало сделавшего в области изучения культуры русского Туркестана, и инициатора православного просвещения инородцев Поволжья на их родных языках Н. Ильминского, деятельность которых вызывала немало критики со стороны востоковедов академической школы. В книге Тольц они составляют контраст ее главным героям, защитникам идеалов чистого объективного знания, свободного от политики и идеологии (р. 73-79).

Об истории петербургской академической ориенталистики не раз писали. Что нового здесь можно сказать? Какой-то простор для изучения предоставляет живая, хотя и печальная тема политических репрессий ориенталистики, перспективы которой хорошо видны из словаря "Люди и судьбы" [Васильков, Сорокина, 2003]¹. Но Вера Тольц выбрала для изучения иную, необычную сторону деятельности академического востоковедения. Богатая социальными экспериментами и потрясениями эпоха конца XIX - начала XX в. не позволила востоковедам остаться далекими от политики кабинетными учеными. Ее герои не раз оказывались в положении объектов и участников национальных проектов государства и даже привлекали к ним своих "туземных" корреспондентов и учеников с окраин (р. 111-167). В 1920-е гг. В.В. Бартольд, Ф.И. Щербатской, Н.Я. Марр помогали советской власти вести культурное строительство среди "туземцев" российского Востока. Тольц подробно описывает их вклад в нациестроительство Бурят-Монголии, Туркестана и Абхазии. Порой ученики Розена проявляли инициативу, чтобы помочь "туземцам" окраин, о чем свидетельствует проект алфавита на латинской основе, подготовленный Марром в 1926 г. для Абхазии (р. 149-151, 158-159), но впоследствии оставшийся нереализованным. Однако эта и иные инициативы классиков востоковедения при участии "туземных" элит и властей образуют целостный политический язык, или дискурс, имперского и советского обустройства нацменьшинств в империи и ранней советской России. Он стал стержнем, вокруг которого построено повествование в книге.

Тольц верно отмечает критический пафос классиков российского академического востоковедения по отношению к наследию колониального знания (р. 88-101). Во многом их идеи перекликаются с ревизионистским подходом в западной науке 1970-1980-х гг., стремившимся к деколонизации истории. Здесь заманчиво увидеть преемственность ревизионистской критики колониального знания. Однако эта связь не столь прямая и очевидная. Действительно, постколониализм последней трети XX в. в какой-то степени был одним из идейных наследников критики колониального знания в ранней советской историографии². Пожалуй, Тольц преувеличивает влияние на создателя концепции ориенталистского дискурса Э. Саида [Said, 2003] ранних советских представителей школы Розена через третьестепенного арабского марксиста А. Абдель-Малека, заимствовавшего критику западной ориенталистики из обзорной статьи "Востоковедение", опубликованной в Большой советской энциклопедии. Гораздо очевиднее заимствование Саидом марксистской критики империализма, идущее совсем не из его советской, а из западной традиции, через А. Грамши и М. Фуко, влияние которых на концепцию Саида никто не отрицает. Ссылок на них у Саида существенно больше³.

¹ Имеется расширенная интернет-версия словаря, доступная по адресу: http://mcmory.pvost.org/pagcs/indcx2.html. Последнее посещение 28.12.2011.

² Другой наследницей этой критики западного восприятия Востока стала послевоенная советская наука, в которой были почитатели Марра, вроде влиятельного исследователя этнографии народов Средней Азии С.П. Толстова. Я благодарен С.Н. Абашину за это замечание.

³ В "Ориентализме" 5 ссылок на две статьи Абдсль-Малека [Said, 2003, р. 96-97, 105, 108, 325, 327]. Работы Грамши цитируются в книге 6 раз, а Фуко - 14!

Кроме того, марксизм (в его советской и либеральной западноевропейской формах) скорее разделял, чем связывал ревизионистов времен Саида и российских востоковедов-классиков рубежа царской и советской эпох. Если Саид переосмыслил марксистский тезис о гегемонии и классовой борьбе, то востоковеды из школы Розена не владели и не интересовались марксистской риторикой. Сам Розен не дожил до обязательного введения марксизма в востоковедение. 1920-е годы в советской России были временем относительно либеральным, когда старых академических мэтров еще не заставляли переучиваться по единому советскому образцу. Даже Бартольд, который из всех учеников Розена проявлял наибольший интерес к социально-экономическим сюжетам, совершенно не пользовался марксистской фразеологией в своих трудах, включая "Лекции по истории изучения Востока в Европе и России", на которые опирается в своей книге Тольц. Последователи Розена оставались убежденными позитивистами. Поэтому постколониальные ученые (и Саид в том числе) видели в востоковедах школы Розена скорее свой материал, чем идейных предшественников. Обе стороны жили и работали в совершенно несовместимых друг с другом системах координат.

История нескончаемых споров вокруг наследия постколониальной науки в целом и ориентализма в частности показывает, какие опасности таит в себе его релятивистская природа. "Ориентализм" Саида часто понимали превратно, видя в нем то откровение истинного Востока, то оправдание арабской интифады и исламского терроризма. Недаром уже незадолго до смерти Саиду пришлось долго и нудно оправдываться, разъясняя непонятливым читателям свою позицию [Said, 2003, p. XI-XXIII, 329-354]. Поэтому я не удивлюсь, если книгу Тольц некоторые превратно поймут как апологию академического востоковедения или свидетельство уникальности российского пути между Западом и Востоком. Тем не менее автору не стоит особенно огорчаться. Вдумчивый и подготовленный читатель разберется и поймет все верно.

Однако, учитывая вероятность появления русского перевода книги, которая так нужна сегодня в России, можно сделать еще кое-что для более адекватного восприятия работы. Исключительно важной представляется поднятая в монографии проблема вклада востоковедов академической школы в интеграцию в российское имперское, а затем советское пространство инородческих элит, среди которых были их ученики и сотрудники. Но эта тема, к сожалению, часто скрыта за "глухими" ссылками на архивные дела, неизвестные (да и недоступные) подавляющему большинству читателей книги. Почему бы не привести в самом тексте или в ссылках цитаты из писем, которыми обменивались в позднее имперское и раннее советское время С.Ф. Ольденбург, Ф.И. Щербатской, Ц. Жамцарано и Б.Б. Барадиин? От этого аргументация автора только выиграла бы.

В последние годы в науке оживленно обсуждается проблема преемственности и разрывов между царской и советской Россией. В этой области серьезный прорыв сделан с появлением ставшей уже классической монографии Т. Мартина об империи нацменьшинств [Martin, 2001]⁴. Суть тезиса Мартина, как известно, заключалась в том, что преемственность между поздней империей и ранним советским государством лежала в советских проектах по коренизации административного аппарата на окраинах, конструированию и институционализации национальных меньшинств в территориальных рамках царской России. Усиленные таким образом меньшинства были, по мысли большевиков, способны сцементировать страну и избежать ее дробления, начавшегося в годы революции и гражданской войны после падения старого режима. Тольц определяет этот проект как нациестроительство в имперских государственных рамках (sub-state nation-building, р. 169).

Еще одно измерение, связывающее оба режима, - через имперских этнографов, принявших участие в конструировании этнических общин и территорий в Советском Союзе, предложила в своей книге Френсин Хирш [Hirsch, 2005]. В книге Тольц мы обнаруживаем и другое связующее звено двух империй цех ученых-востоковедов академической петербургской школы (причем не ориенталистов в саидовском понимании этого термина!), образовывавший с их корреспондентами нерусского происхождения единую социальную сеть (network). Наряду с имперским практическим востоковедением военных переводчиков и православных миссионеров, противопоставляя и дополняя их, академическая школа ориенталистики внесла свою лепту в создание российского Востока и представлений о нем эпохи колониальных империй и социалистического внутрироссийского нациестроительства.

⁴ Недавно вышел долгожданный русский перевод книги [Мартин, 2011].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Васильков Я.В., Сорокина М.Ю. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). СПб.: Петербургское востоковедение, 2003.

Мартин Т. Империя "положительной деятельности". Нации и национализм в СССР, 1923-1939. М.: РОССПЭН, 2011.

The Heritage of Soviet Oriental Studies. Ed. by M. Kemper, S. Concrmann. London-New York: Routlcdgc, 2011.

Hirsch F. Empire of Nations: Ethnographic Knowledge and the Making of the Soviet Union. Ithaca, N.Y.-L.: Cornell University Press, 2005.

Martin T. The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca: Cornell University Press, 2001.

Said E.W. Orientalism. 3^rd cd. L.: Penguin Books, 2003.

Permanent link to this publication: