Прибалтийско-немецкая историография. Институт истории АН СССР. Латгосиздат. Рига, 1949. 259 стр.

Книга Я. Зутиса - непосредственное продолжение опубликованного им в 1947 г. многолетнего труда по истории прибалтийско-немецкого дворянства и его роли в истории закабаления и эксплоатация латышского и эстонского народов¹ . Новый труд Я. Зутиса даёт представление о том, как эта эксплоатация обосновывалась и оправдывалась прибалтийско-немецкой историографией. В этом его огромное политическое значение. Сын латвийского народа, Я. Зутис шаг за шагом разоблачает - мало сказать фальсификацию - подлинную, веками сознательно создававшуюся немецкими поработителями и насильниками ложь об этом народе. И феодальной и буржуазной историографии свойственна фальсификация истории в интересах господствующего класса и в защиту тех учреждений, на которых покоилось и покоится их классовое господство. Но, может быть, нигде, за исключением японской самурайской литературы, мы не найдём такой последовательной, такой чудовищной и реакционной лжи, какую представляют собой крепостническое остзейско-баронское летописание и вся прибалтийско-немецкая историография, прикрывающая громкими фразами о культурной миссии немцев в Прибалтике зверскую расправу, учинённую над чужими народами Прибалтики космополитами-бандитами, именуемыми средневековым рыцарством.

Чтобы понять, откуда идёт и какими корнями питается эта исключительная историческая ложь, нужно вспомнить, что знаменитый разбоями Орден меченосцев, слив-

¹ Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига. 1946.

шийся в 1237 г. с Тевтонским орденом, а затем, после разгрома последнего, в 1410 г. при Грюнвальде, долгое время существовавший в недрах то польского, то шведского, то русского государств, представлял собою учреждение, созданное рыцарством ещё в те времена, которые предшествовали возникновению в Европе централизованных государств.

Он исторически возник как поработитель и завоеватель чужих народов. Орден существовал в течение долгого времени как типичный средневековый разбойник и грабитель. Он превратился затем на целые столетия в паразита-эксплоататора обращенных им в крепостное состояние народов Прибалтики. Политически он продолжал своё существование частью в виде самостоятельного, но весьма своеобразного государства (прусское государство с 1525 г.), частью же отстаивая "зубом и рогом" свои средневековые привилегии и права на крепостной кнут в чужих государствах (Польша, Швеция, Россия). И всегда при этом он был оплотом самой махровой реакции тех государств, в теле которых он паразитировал. Наконец, в те времена, когда крепостная эксплоатация стала уже исторической бессмыслицей, он устроился как крупный полубуржуазный, полуфеодальный землевладелец, высасывающий соки из тех же латышей и эстонцев. Дайте в руки таким разбойникам и паразитам перо, и вы получите то, что носит название прибалтийско-немецкой историографии. И не случайно, что эта историография, начавшаяся в хронике Генриха Латыша (стр. 6 - 16) описанием немецко-рыцарских зверств во имя Христа, завершилась "Мифом XX столетия", написанным остзейцем Альфредом Розенбергом, идеологом фашизма и сподручным Гитлера. Фашистское учение о расовом превосходстве немцев, выросшее в значительной мере на почве проповеди "натиска на Восток" (Drang nach Osten), на почве бесчеловечного истребления, а затем такой же бесчеловечной эксплоатации народов Восточной Европы немецкими бандитами-рыцарями, составляет существенную часть идеологии так называемого пруссачества.

История прибалтийского дворянства, как и история прусского государства, есть история колониального грабежа, хищничества и разбоя, осуществлённого и практикуемого на европейской территории.

Жаль только, что автор этой интересной и политически важной книги излишне спокойно рассказывает о всех ужасах немецкого ига. В этом главный недостаток книги. Он может помешать её широкому распространению, которого книга, несомненно, заслуживает как содержащая ценные сведения по истории Прибалтики и её историографии.

Факты, впрочем, говорят сами за себя. А факты, приводимые в книге Я. Зутиса, исключительно красноречивы. Первая глава книги посвящена летописанию ливонских крестоносцев. Две хроники XIII в., а именно "Хроника Ливонии" (она же хроника Генриха Латыша) и "Рифмованная Хроника", создали пережившую столетия легенду о спасительной христианской миссии тевтонских крестоносцев, принесших "свет Христов" к язычникам латышам и эстонцам. Я. Зутис противопоставляет этой легенде свою оценку содержания хроник, отмечая, что "с особым упоением описываются (в хрониках) сцены грубых насилий, проявления исключительной жестокости и кровожадности по отношению даже к мирному населению, не исключая женщин и детей".

Гуманистическая культура XVI в., правда, слабо отразившаяся в Прибалтике, внесла новый мотив в оправдание дикой расправы, чинимой над местным населением: культуртрегерство. Автор показывает, что этот мотив немецко-прибалтийской историография сложился окончательно в результате того, что "культуртрегеры" в своих поместьях довели местное население до положения рабочей скотины (Ниенштедт, стр. 44). Всякое мало-мальски сочувственное отношение к горькой судьбе латышских или эстонских крестьян (например, у идеолога ревельского бюргерства Балтазара Руссова, стр. 29 - 35) вызывало резкую отповедь со стороны крепостников. Современник Руссова, историк и публицист Майдель, писал, что Руссов, как осмелившийся осудить крепостное право и привилегии ливонского рыцарства, "подобеи скотине", и Майдель называет Руссова "неразумным крестьянским волом" (стр. 35). Любопытно отметить, что гуманистическое образование и научные знания XVI в. были использованы крепостниками Ливонии для подтверждения немецких "прав" над местным населением. Например, Ниенштедт (1570 - 1622) из литературы об американских индейцах почерпнул оправдание действиям немецких крепостников, которые явились якобы в качестве носителей культуры к "дикарям" латышам и эстонцам! (стр. 44). Рецепция римского права послужила немецким историкам основанием для приравнивания крепостного латыша к римскому рабу (стр. 46 - 48).

Очень интересна глава третья, посвящённая критике крепостного права, как основной привилегии немецкого рыцарства в историографии эпохи Просвещения. Эта критика шла со стороны "просвещённой" буржуазной интеллигенции XVIII в. и, в сущности, была первым серьёзным выступлением против крепостного права в Прибалтике.

Одним из представителей этой историографии был пастор Эйзен (1717 - 1779), почти все работы которого так и не увидели света и лишь в настоящее время исследуются советскими латышскими историками. Эйзен первый потребовал освобождения крестьян, доказывая, что это выгодно самим помещикам. К противникам крепостного права принадлежал также пастор Яннау (1752 - 1821) (см. стр. 72 - 82), поклонник идей французского просвещения, первым из историков указавший на лживость всей предшествующей и современной ему немецкой историографии, которую он просто называл макулатурой, потому что дворянство, боявшееся своего разоблачения, даже не допускало историков к архивным источни-

кам (стр. 74 - 75). Вовсе не будучи сторонником крестьян и относясь к ним, как и большинство буржуазных "просветителей", свысока, он тем не менее был настроен достаточно антифеодально, чтобы указать на все ужасы прибалтийского крепостничества и на варварство дворян-крепостников, сохраняющих, как он выразился, "привилегию на терзание рабов" (стр. 77).

К категории радикальных критиков прибалтийских порядков следует особо отнести пастора Снеля (1753 - 1806), который при всей фантастичности своих суждений резко критиковал немецкое дворянство за его жестокость по отношению к крестьянству. Описывая положение латышских и эстонских крестьян, Снель приходил к выводу, что едва ли где-нибудь можно найти столь тяжёлые формы рабства, как крепостное право в остзейских губерниях. Положение латышских и эстонских крестьян он сравнивал с положением рабов в Африке или Америке, с негодованием замечая, что немецкие дворяне приучают своих детей истязать крепостных (стр. 101). Он дал описание неслыханных жестокостей в обращении дворян-немцев с крепостными и указал на систематическое голодание сельского населении Прибалтики XVIII века. Глава заканчивается характеристикой деятельности известного представителя немецкого просвещения Иоганна Готлиба Гердера (1744 - 1808), который не раз выступал в защиту простого народа Прибалтики и клеймил варварство завоевателей и их потомков. "Человечество, - писал он в своих "Идеях философии истории", - ужаснётся той крови, которая пролилась здесь в диких войнах, продолжавшихся до тех пор, пока древние пруссы не были почти целиком истреблены, а курши и латыши обращены в рабство под игом которого они до сих пор томятся. Вероятно, ещё пройдут столетия, прежде чем снимут его с них и по справедливости вознаградят за все те гнусности, какими у этих миролюбивых народов отняли землю и свободу, вновь создав для них возможность наслаждаться лучшей вольностью" (стр. 114).

Приходится сожалеть, что автор недостаточно остановился на другой стороне идей Гердера, роднящей его с революционным романтизмом в духе Гейне. Гердер был горячим поклонником народного творчества. Он отметил сохранность народного искусства у прибалтийских и славянских народов. С этой точки зрения понятна его отрицательная оценка немецкого завоевания, как варварства, разрушившего самобытную местную культуру, что Я. Зутис сам отмечает на стр. 115. Вообще о Гердере следовало бы написать более обстоятельно. Этот пробел тем сильнее даёт себя чувствовать, что в четвёртой главе, посвященной разоблачению оправдания и идеализации прошлого остзейских немцев в историографии первой половины XIX в. (стр. 118 - 144), автор хорошо показывает, что в Исторических работах этого периода в Прибалтике романтизм проявился в крайне реакционной форме. Романтическая реакция начала XIX в. и её историзм были использованы немецко-прибалтийской историографией прежде всего для борьбы против той критики, которую в предшествующем столетии развивало "Просвещение", и в защиту "привилегий" (Зоннтаг, Бунге, Рихтер и др.). Осиное гнездо зашевелилось, потревоженное тем негодованием, которое проявилось к средине XIX в. в передовых кругах русского общества и которое нашло своё выражение в резкой критике остзейских порядков у Юрия Самарина. Чёрные дни для остзейских крепостников настали тогда, когда русское правительство после Севастополя, под напором общественного мнения, было вынуждено поставить на очередь вопрос об освобождении крестьян. Для остзейских баронов даже русское царское правительство оказалось чересчур либеральным. В данном случае остзейцы очутились перед новым фактором - русским прогрессивным общественным мнением, которое солидаризировалось с мнением представителей немногочисленной передовой латышской и эстонской интеллигенции. Неожиданно остзейцы получил" помощь со стороны прибалтийской немецкой буржуазии, которая, рядясь в тогу либерализма, пробовала включить защиту дворянских немецких привилегий и прежде всего интересы крепостников в общую программу национального воссоединения Германии, подняв вопль по поводу того, что русские варвары разрушают-де немецкую национальную культуру, которой они облагодетельствовали Прибалтику. В действительности же вопрос шёл о наиболее выгодном для остзейского дворянства "освобождении" крестьян - по возможности вовсе без земли.

Этим выступлением немецкая прибалтийская буржуазия дискредитировала даже и так чрезмерно умеренное, а после 1848 г. в основном реакционное буржуазное общественное мнение Германии. Кружок немецко-балтийских "либералов" в Берлине (Ширрен-Бокк, Ген, Эккардт), отстаивая самые реакционные позиции, заодно предавал заушению русское общество и русский народ, объявляя себя носителем культуры и развивая исторические "теории" в доказательство этого тезиса с такой бесцеремонностью по отношению к исторической правде, что его деятельность вызвала протест даже со стороны Бисмарка. Последний, как истый юнкер, конечно, сочувствовал своим землякам в Прибалтике, но ссориться из-за них с русским правительствам не хотел (стр. 159, 165).

Последующая за русскими буржуазными реформами и за 1870 г. прибалтийско-немецкая историография показала (см. гл. VI "Апологетическое направление и школа барона Бруйнинга"), что немецкие историки в Прибалтике, так же как и прибалтийские немецкие дворяне, "ничего не забыли и ничему не научились". Поражает их тупая, самоуверенная и в высшей степени реакционная деятельность по всем вопросам, связанным с сохранением немецких привилегий и положением немецкого дворянства в Прибалтике. Я. Зутис показывает, что крепостнический дух в Прибалтике держался до тех пор, пока последние остатки пресловутого

немецкого рыцарства не были вырваны оттуда с корнем. "Исторические" изыскания остзейцев, оправдывавшие крепостничество, а во второй половине XIX в. его остатки, вызвали протест даже среди немцев (К. Бюхер, стр. 211). Нет ничего удивительного, что после первой мировой войны эта историография весьма легко скатилась на позиции фашизма, оплодотворяя его, как мы это показали выше, некоторыми "идеями", выросшими на почве разбойничьей деятельности немецких феодалов на востоке Европы и тщательно хранимыми в крепостнических традициях немецкого прибалтийского дворянства. Да это и вполне понятно. Полностью уничтоженные советской властью в 1918 г., привилегии немецкого меньшинства не были восстановлены и буржуазными правительствами Латвии и Эстонии. У немецких баронов и немецкой буржуазия осталась одна надежда - присоединение к фатерланду, и они по старому обычаю перешли на сторону самой реакционной силы - на сторону немецкого фашизма, хотя и не без некоторых осторожных колебаний, заметных у старшего поколения прибалтийско-немецких историков (Бруйнинг и его школа). Но и тут они оставались верными своей реакционной сущности, доказывая, например, что русский царизм, поддавшись якобы влиянию русского национализма и шовинизма, вырыл себе могилу. Этот национализм, направленный против немцев, расшатал-де устои русской государственности, а вместе с ней погибли и немцы (стр. 219). Само собой разумеется, что у фашиствующих историков историческая ложь, характерная для прибалтийской немецкой историографии, распустилась пышным цветом (стр. 233 - 237). Под видом немецкого культуртрегерства фашисты в конечном счёте ставили вопрос о захвате Прибалтики и о закабалении всех прибалтийских народов. Читая обо всём этом в книге Я. Зутаса, невольно вспоминаешь характеристику немецкой культуры, которую якобы несли прибалтийские дворяне латышам и эстонцам, данную Марксом в письме к Кугельману (17 февраля 1870 г.): "Эти канальи, отличавшиеся издавна ревностной службой в русской дипломатии, армии и полиции, охотно продавшие, при переходе этих провинций от Польши к России, свою национальность за признание за ними законного права на эксплуатацию крестьян, подняли теперь крик, видя, что их привилегированное положение колеблется. Старые сословные перегородки, правоверное лютеранство и высасывание соков из крестьян, - вот что они называют немецкой культурой, во имя охраны которой должна-де подняться теперь вся Европа"¹ . Советская Россия покончила со всем этим гнётом и насилиями. Теперь латышский и эстонский народы могут свободно развивать свою культуру - национальную по форме и социалистическую по содержанию.

Книга Я. Зутиса - первое марксистско-ленинское исследование по историографии народов Прибалтики. Несмотря на некоторые недостатки и недомолвки (например, недостаточно сказано о Гердере, следовало бы подробнее остановиться на выступлениях Самарина, на деятельности латышских и эстонских патриотов в России в середине XIX в.), она является ценным вкладом в историю латышского народа, в советскую историческую литературу.

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма, стр. 233. Огиз, Госполитиздат. 1947.

Publisher:

Permanent link for scientific papers (for citations):

Found source (search robot):

Publication author(s) - С. СКАЗКИН :

Comments: