New Delhi: Oxford University Press, 2009. 301 p.*

Нобору Карашима, известный ученый, создатель целой школы историков Южной Индии, с 1989 г. Президент Международной ассоциации тамильских исследований, ныне находящийся на пенсии (Professor Emeritus Токийского университета), продолжает активно работать. Недавно он выпустил книжку, посвященную нескольким дискуссионным вопросам истории Южной Индии¹. Это не монография, а сборник статей (часть их была ранее опубликована), сгруппированных в три раздела ("секции") - "Изменения в землевладении и системе производства", "Возникновение новых джати и социальные изменения", "Морская торговля и китайские источники" - и объединены введением, носящим название "Возникновение средневекового государства и социальная формация в Южной Индии". Под "Южной Индией" автор имеет в виду Тамилнаду. Это своего рода традиция в историографии считать, что Южная Индия сводится к Тамилнаду или что Тамилнаду представляет всю Южную Индию. Справедливости ради следует признать, что некоторый материал по другим регионам Южной Индии - Карнатаке, Андхре и Керале в книге иногда привлекается.

Автор считает, что период примерно в 200 лет между серединой XIII и серединой XV в. является переходным от "древнего" общества и государства к "средневековой формации" и не дает им названия. Это следует отметить, потому что в предыдущей своей монографии он все же пользовался терминологией, связанной в сознании историков с понятием "формация": "Социальная формация виджаянагарского периода... обнаруживает некоторое сходство с феодализмом, который характеризует средневековые Европу и Японию". Он предлагал считать этот строй "государственным феодализмом" [Karashima, 1992, р. 8, 37 38, 70]. В данном случае автор решил обойтись без обязывающей этикетки.

В первых двух "секциях" работы Карашима фокусирует внимание на "изменениях в системе землевладения, так как земля являлась наиболее важным средством производства в древнем и средневековом тамильском обществе, а изменения в отношении людей к ней, или же отношения между различными группами людей, опосредованными их отношением к земле, как представляется, вызывали изменения в государстве и социальной формации" (р. 2).

Полемический заряд книги направлен против концепции "сегментного государства", выдвинутой американским историком (последние годы жил в Англии) Б. Стайном (1926 - 1996), в свое время обратившим внимание на значительную роль крупных территориальных общин наду в южноиндийских раннесредневековых государствах Паллавов, Чолов, Пандьев и др. Коллективные органы этих общин (наттар) распоряжались землей, осуществляли местное самоуправление, чинили суд, исполняли царские указы о дарениях. При этом практически нет сведений о существовании государственного налогового или иного аппарата. Стайн пришел к выводу, что государство было аморфным, состояло из "сегментов", реально контролировало лишь родовые земли правящего клана, а над всем остальным пространством, считавшимся принадлежавшим этой династии, осуществляло лишь "ритуальный суверенитет"². Большая роль территориальных общин, как бы по определению являющихся крестьянскими, а также принадлежность правящих династий к "земледельческой" касте веллала позволили Б. Стайну назвать свою книгу "Крестьянское государство и общество" [Stein, 1980].

Концепция "сегментного государства" вызвала дискуссию в мировой индологической историографии и довольно жесткую критику³. Наш автор на протяжении всей книги возражает

* Нобору Карашима. От Древности к Средневековью. Южноиндийское общество в движении. Нью-Дсли: Издательство Оксфордского ун-та, 2009. 301 с.

¹ Предыдущие книги Н. Карашимы, выводы которых широко используются в рецензируемой работе, см.: [Karashima, 1984; Karashima, 1992]. Обе книги изданы под одной обложкой: [Karashima, 2001(1)]. Подробно о роли Карашимы в индийской историографии см.: [Алаев, 2011, с. 39 - 41, 630].

² Б. Стайн позднее уточнил свою позицию, разъяснив, что формулировка о "ритуальном суверенитете" не означает, что не существовало других видов властных функций [Stein, 1997, р. 160].

³ Более подробное изложение концепции Б. Стайна и обзор вызванной сю дискуссии см.: [Алаев, 2011, с. 33 - 38].

Стайну в основном по двум пунктам: в вопросе о существовании в период Чолов разветвленного административного аппарата (включая налоговый) и в вопросе о застойности общества. По мнению Карашимы, "теория Стайна была не чем иным, как новой версией старой теории стагнации восточного общества, базирующегося на неизменных деревенских общинах, с заменой деревенской общины из старой теории на сегмент (наду)" (р. 3).

То, что государство Чолов было централизованной и мощной державой, Карашима доказывает ссылками на то, что Чолы одно время завоевали весь Цейлон, что Раджараджа I (985 - 1016), построив грандиозный храм в своей столице Танджавуре, подарил ему 56 деревень, расположенных не только в родовых землях Чолов, но и в Карнатаке, Андхре и на Цейлоне. Упоминает он и о том, что земли в центре империи были тщательно измерены, а также о чиновниках, перечисленных в надписях. Наконец, о могуществе государства говорит то, что Раджендра I Чола (1016 - 1044) организовал военно-морскую экспедицию на Суматру.

Не буду вдаваться в подробности анализа всех этих данных, укажу лишь на то, что все они не обладают неоспоримостью⁴. Земельные кадастры упоминаются в правление Раджараджи I, но их результаты не прослеживаются. Налоговая система при Чолах, как и при других династиях, отличалась бессистемностью⁵. Вполне вероятно, что Чолы стремились подчинить себе самостоятельные окружные общины и с этой целью пытались ввести новую административную единицу валанаду, но это им так и не удалось. Есть отдельные надписи, в которых зафиксирован как будто бы огромный придворный аппарат, но есть и тысячи других, где этот аппарат совершенно не просматривается. Несколько надписей, в которых указана площадь земли с необыкновенной точностью, вызывают сомнение и даже смущение исследователей, поскольку эта площадь выражена, по калькуляции самого Карашимы, с точностью до 0.1 кв. мм(!) (р. 92)⁶. Карашима пытается найти рациональное объяснение этим дробям и высказывает мнение, что они являются результатом пересчета реальных земельных мер в некие стандартные (условные) меры (р. 91 - 96). Однако даже если это чистая математика, ее практическая значимость вызывает сомнения.

Чтобы осмыслить эти противоречивые сведения, следует в большей мере принимать во внимание особенности южноиндийских надписей как источников, проникнуться их духом. Сам Карашима в одной из своих статей изящно и в то же время точно выразился: надо слышать, что надписи "шепчут" [Karashima, 2001]. Индийские надписи не являются "документами" в обычном смысле этого слова. Они, конечно, должны сообщать о весьма реальных фактах дарения имущества одним физическим или юридическим лицом другому. Но их задача гораздо шире: создать генеалогический, административный, социальный мифы, представление о непомерном могуществе государя, его огромном дворе, тщательном обмере земель и т.п.⁷ Именно эта особенность основного источника заставляет историков Южной Индии весьма осторожно относиться к отдельным сведениям, содержащимся в надписях.

Значительным шагом вперед в понимании проблемы земельных отношений в Индии является четкое разделение автором двух типов собственности на землю (на одну и ту же землю): как на объект хозяйства и как на территорию с населением, уплачивающим налоги⁸. Карашима показывает эту разницу на примере серии надписей, в которых упоминаются дарения "с удалением земледельцев" (кудиникки) и "без удаления земледельцев" (кудининга) (р. 31 - 51). Он мог бы также подкрепить свой вывод, использовав другие серии надписей: те, в которых при продаже земли упоминаются "стоимость земли" (вилейдравьям) и "стоимость налогов" (ирейдравьям) или же "плата за землю" (вилейппорул) и "плата за налоги" (ирейппорул) [Алаев, 2011, с. 72, 143].

Основные изменения в процессе перехода от "древности" к "средневековью" Карашима видит в развитии частной собственности на землю, которая понимается как наследственная (кани,

⁴ Например, свидетельства об экспедиции на Суматру не очень убедительны, см.: [Захаров, 2012].

⁵ Это хорошо показано в работах самого Н. Карашимы, см.: [Karashima, 1984, р. 69 - 93, 105 - 127].

⁶ Первый издатель надписей такого типа В. Всякая подсчитал, что земля в них измерена с точностью до 1:52 428 800 000 вели (употреблявшейся в то время крупной земельной меры) [Vcnkaya, 1916, р. 6]. По мнению Т. В. Махалингама, это означает 0.00186 кв. см [Mahalingam, 1967, р. 162].

⁷ Источниковедческий анализ южноиндийских надписей см.: [Alaycv, 1985; Алаев, 2004; Алаев, 2006; Алаев, 2011, с. 20 - 30].

⁸ Автор настоящей рецензии уже давно предлагал такое решение вопроса (различение верховной и подчиненной собственности [История..., 1968, с. 107 - 112, 113 - 123, 152 - 158; Алаев, 1992]. Карашима в 1984 г. также заметил, что при дарении земли фактически фигурируют две субстанции: дарение собственно земли либо права на взимание налога [Karashima, 1984, р. XXXI]. В данной книге он этой проблемой занимается вплотную.

каниятчи), и появлении слоя крупных землевладельцев (канияларов) из землевладельческих (небрахманских) каст. Все его заключения в данном случае базируются на массовых подсчетах фактов дарений и куплей-продаж, составляющих хронологические ряды и таблицы, и потому не могут вызвать возражений.

Необходимо только одно замечание. Обнаружив общинное землевладение "в деревнях типа ур " (т.е. в деревнях веллалов, а не в брахманских) в X в., Карашима утверждает, что члены деревенского совета "сами были земледельцами на землях, которыми они владели" (р. 9). Это следует, по его мнению, из встреченной однажды фразы "ур сам должен обрабатывать эту землю". В рецензируемой книге автор упоминает о крестьянском статусе ранних общинников вскользь, как об обстоятельстве, давно установленном его предыдущими работами. Однако обращение к этим работам показывает, что такое понимание не бесспорно. В книге 1984 г. он упоминает и о другой надписи, где говорится: "храмовые жрецы пусть сами обрабатывают земли". Он вынужден как-то объяснять эту фразу, поскольку она явно противоречит реальности. "Жрецы сами обычно не обрабатывали землю, пишет он, - поэтому [в данном случае] земля могла обрабатываться храмовыми слугами или, более вероятно, безземельными работниками, отличными от храмовых слуг" [Karashima, 1984, р. 11]. Но если выражение "обрабатывают сами" не следует понимать буквально в одном случае, то скорее всего его не следует понимать буквально и в другом. Надо принимать во внимание особенности фразеологии надписей, о которых сказано выше.

По непонятной причине Карашима считает доказательством ведения совместного общинного хозяйства наличие в деревне земельных долей, наделов (пангу) (р. 86). Но разделение земель деревни на доли как раз и означает, что каждое домохозяйство получает свой участок земли, на котором может вести индивидуальное хозяйство или же сдавать его в аренду - тоже индивидуально.

Карашима отмечает надписи, в которых указывается наличие арендаторов на землях ура, но остается в убеждении, что "их (сельскохозяйственных работников. - Л. А.) не должно было быть много" [Karashima, 1984, р. 11]. Подобный вывод не опирается на источники и объясняется только убеждением (надо сказать, широко распространенным), что землевладельцы-общинники по определению являются крестьянами.

Однако в Индии это далеко не так. Многочисленные материалы из многих районов этой страны свидетельствуют, что общинники-налогоплательщики часто не являются земледельцами, а используют труд зависимых арендаторов и работников [Алаев, 2000, с. 296 - 333]. К тому же коллективное хозяйство, ведущееся совместно несколькими семьями, нигде в Индии никогда не зафиксировано. Если характер сделок с землей показывает, что земля находилась в совместном владении общины, то следует понимать это так, что она сдавалась в аренду, а общинники делили между собой лишь ренту, получаемую с арендаторов. Так, как это наблюдалось в деревнях типа заминдари в Северной Индии XIX в. Что касается деревень, земли которых были разделены на доли, то они напоминают североиндийские коллективные поместья (estates) типа паттидари [Алаев, 1962].

Карашима вскользь признает, что долевое землевладение было "договоренностью, заключенной только между землевладельцами, которые составляли группу, отдельную от земледельцев", но упорно утверждает, что там, где долей в деревне не было, землевладельцы и были земледельцами (р. 88).

Таким образом, выявленную Карашимой эволюцию на протяжении X XIII вв. от общинной собственности к индивидуальной следует понимать как превращение коллективных рентополучателей в индивидуальных. Однако это уточнение не подрывает основной вывод автора: на протяжении этого периода шло развитие слоя крупных землевладельцев, скупавших участки мелких общинников, обзаводившихся пышными титулами араиян ("раджа"), удеиян ("господин"), надажван ("вождь территории") и др. Убедительно подтверждена и мысль автора, что усиление местных магнатов привело к упадку Чольской державы.

Возникновение отношений, типичных для феодализма, автор книги прослеживает также на материалах о развитии института "защиты" (падикавал). Магнаты, в большом количестве появившиеся в XIII в., стали навязывать общинам "защиту", за что взимали дополнительный сбор. Возможно, что в условиях феодальной вольницы общины обращались к местному вождю за защитой и по собственной инициативе. Такого рода явления напоминают европейскую коммендацию. Эти отношения становились постоянными, наследственными (кавал-кани). Анализ по-

добных отношений зависимости и доказательство того, что они развивались, - еще одно новое слово в историографии Южной Индии.

Среди других общин в раннесредневековой Южной Индии заметную роль играли городские общины, органы городского самоуправления (нагарам). Они давно привлекали внимание исследователей, но главным образом в отношении их роли во внешней и внутренней торговле [Hall, 1980; Champakalakshmi, 1999]. Об их внутренней структуре и степени независимости от центральной власти судить трудно. Но утверждать, как это делает автор, что города находились "под строгим контролем государства" (р. 172), оснований нет. Этот вывод базируется только на двух примерах, и оба они говорят не о контроле над городами, а о проверке царскими людьми храмовых бюджетов. Известно, что государство всячески опекало храмы и периодически проводило проверку храмовых хозяйств [Алаев, 2011, с. 273 - 279]. Известно также, что храмовыми средствами часто реально распоряжались окрестные общины: окружные (наду), деревенские (ур, сабха) и городские (нагарам). В двух указанных случаях члены городского собрания и другие горожане наказывались штрафами за злоупотребления храмовым имуществом, а не за собственно городские дела.

На страницах 199 - 223 собран исчерпывающий материал о структуре и деятельности торговых объединений, предлагаются истолкования применявшейся к ним терминологии, однако все это остается на уровне сравнительно убедительных предположений. Пока надписи не дают возможности пойти дальше логических заключений, базирующихся на этимологических рассуждениях.

Определенной загадкой в социальной эволюции Тамилнаду является появление в XII-XIII вв. новой организации, называвшей себя "Читрамежи периянаттар" ("Великие наттары прекрасного плуга"). Многие исследователи понимали этот институт как объединение многих сельских общин, руководимое доминирующей землевладельческой кастой веллалов. Я присоединился к такому мнению [Алаев, 2011, с. 116 - 123]. По трактовке Карашимы, это организации новых доминирующих каст, племен, происходящих из гористых районов, спустившихся на равнину, нанявшихся на службу в имперскую чольскую армию и захвативших сельскохозяйственные территории. Эта часть монографии не так убедительна, как другие. Она базируется на сравнительно вольном истолковании отдельных надписей. Между тем сильная сторона метода работы с надписями, предложенного Карашимой и его соратниками, состоит как раз в том, чтобы базироваться на полных корпусах надписей (базах данных) и их статистической обработке.

Еще одной загадкой можно считать появление в Тамилнаду в XI-XIII вв. деления каст на "правых" (валангей) и "левых" (идангей) и исчезновение такого деления позже. Автор видит в этом институте "стремление людей того времени к эгалитарному обществу вместо стратифицированного кастового общества, базировавшегося на брахманизме, в котором они прежде жили" (р. 22). Эта проблема тоже нуждается в дальнейших исследованиях [Алаев, 2011, с. 123 - 129].

Известно, что индийские надписи состоят из устойчивых формул, каждая из которых несет определенную смысловую нагрузку. Среди таких формул: генеалогическая часть (панегирик) династии или отдельного царя; формула оповещения "заинтересованных лиц"; перечисление налогов или даруемых иммунитетов; формула проклятия того, кто нарушит дар. Генеалогические части надписей изучались индийскими историками и эпиграфистами особенно интенсивно. На основе их анализа, по существу, воссоздана вся политическая история Южной Индии в средние века. Другие формулы (их изменения во времени) также подвергались анализу, который давал нетривиальные результаты [Столяров, 1978; Алаев, 1981, с. 90 - 103; Alayev, 1985]. Карашима впервые, насколько я знаю, пытается извлечь информацию из эволюции формулы проклятия, которой обычно заканчивается надпись. Он отмечает, что в период Паллавов и ранних Чолов эти проклятия идут в русле брахманских представлений о тяжести наказаний: нарушивший дарение преступник "станет навозным червем на 60 тысяч лет", "совершит грех, равный всем грехам, совершенным в стране от Ганга до Каньякумари", "совершит грех, равный убийству коричневой коровы на берегу Ганга или на побережье Каньякумари". Позже подобные проклятия начинают носить более "практический" характер: преступник "должен быть убит, к нему следует относиться как к свинье или собаке, следует отрезать носы и груди у его жен"; "жена такого преступника должна быть отдана пулаяру" (неприкасаемому); "ему следует выколоть глаза, отрезать нос, его надо считать свиньей, он должен быть убит солдатами" (р. 19 - 20). Автор объясняет такое изменение в понимании "неприемлемого ущерба" тем, что в XIII в. все большую власть забирают низшие прослойки населения: горные племена, ремесленники, купцы. Хронологический анализ "формул проклятия" представлял бы большой интерес, однако в данном случае он

только начат, и предложенные интерпретации таких изменений можно воспринимать только как предположительные.

Освещение в книге вопроса о содержании деревнями и храмами штата служащих и ремесленников (того, что получило в социологической литературе название системы джаджмани) отличается обычной для данного автора полнотой и тщательностью. В то же время оно вызывает мысли об отрыве разных школ индологии друг от друга. Карашима отталкивается в изучении этой системы от работ своих коллег X. Котани [Kotani, 2002] и Т. Мицусимы [Mizushima, 1996; Mizushima, 2006], поднявших эту проблему на материале Махараштры XIX в. Точно так же советские индологи полвека тому назад начинали изучение системы джаджмани (или бара-балюта, как она называлась в Махараштре), отталкиваясь от работы И. М. Рейснера [Рейснер, 1953]⁹. Если бы Карашима мог использовать работы советских индологов, его выводы в данном разделе были бы более уверенными.

Основная часть третьей "секции" книги представляет самостоятельную ценность, но она не связана проблемно и тематически с вопросом о переходе к новой формации, а посвящена отношениям Южной Индии и Китая в средние века. Автор провел значительные исследования находок китайской керамики на территории Южной Индии и Шри-Ланки, показавшие, что китайские товары проникали в эти районы с XIII-XIV по XVII- XVIII вв. Чрезвычайно ценной является также подборка упоминаний о некоторых южноиндийских городах и посольствах, обнаруженных в китайских источниках XIII-XV вв. Книга снабжена переводами на английский нескольких ключевых тамильских надписей и отрывков из ряда китайских хроник, что придает положениям автора дополнительную убедительность.

Автору удалось показать, что южноиндийское общество в течение IX-XIV вв. не было застойным и неподвижным. В нем происходили процессы кристаллизации отношений, которые принято называть феодальными. Остается неясным, какой строй предшествовал феодальному. Можно ли назвать его "общинным" (никоим образом не "первобытным")? Но тогда мы приблизимся к тому пониманию, которое предложил Б. Стайн. В любом случае следует признать, что все эволюционные процессы развивались весьма медленно.

В целом рецензируемая книга Нобору Карашимы представляет собой новый шаг в изучении раннесредневековой истории Южной Индии.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Алаев Л. Б. К вопросу о североиндийских общинах типа заминадари, паттидари и бхайячара // Народы Азии и Африки. 1962. N 5.

Алаев Л. Б. Индийская община в трудах советских исследователей // Проблемы истории Индии и стран Среднего Востока. М.: Наука, 1972.

Алаев Л. Б. Экономико-ритуальные аспекты системы джаджмани // Народы Азии и Африки. 1980. N 3.

Алаев Л. Б. Система прав на землю в Южной Индии в XXIII вв. // Восток (Oriens). 1992. N 5.

Алаев Л. Б. Индийская сельская община в российских исторических исследованиях // Страницы истории и историографии Индии и Афганистана. К столетию со дня рождения И. М. Рейснера. М.: Вост. лит-ра, 2000(1).

Алаев Л. Б. Индийские средневековые дарственные грамоты как ресурс нормативной информации // Роль информации в формировании и развитии социума в историческом прошлом. М.: ИВИ РАН, 2004.

Алаев Л. Б. О методике содержательного анализа индийской эпиграфики // Теория и методы исследования восточной эпиграфики. М.: Вост. лит-ра, 2006.

Алаев Л. Б. Южная Индия: общинно-политический строй VI-XIII вв. М.: ИВ РАН, 2011.

Захаров А. О. [Рец. на]: Nagapattinam to Suvarnadwipa: Reflections on the Chola Naval Expeditions to Southeast Asia / Ed. by H. Kulkc, K. Kesavapany, V. Sakhuja. Singapore: Institute of Southeast Asian Studies, 2009. XXV, 337 p., ill. // Восток (Oriens). 2012. N 3.

История Индии в средние века / Отв. ред. Л. Б. Алаев, К. А. Антонова, К. З. Ащрафян. М.: ГРВЛ, 1968.

Л. Б. Алаев: Община в его жизни. История нескольких научных идей в документах и материалах. М.: Вост. лит-ра, 2000(2).

Рейснер И. М. Некоторые данные о разложении деревенской общины у маратхов в XVII - начале XIX в. // Ученые записки Института востоковедения. Т. 5. М.: АН СССР, 1953.

Столяров А. А. Социально-политический строй государства Палов (по данным эпиграфики). Канд. дис. М.: ИВ АН СССР, 1978.

⁹ Обзор работ отечественных исслсловатслей о системе джаджмани см.: [Алаев, 1972; Алаев, 1980; Алаев, 2000 (1); Alayev, 2003].

Alayev L.B. Methods of Studying Epigraphy as a Historical Source // Indus Valley to Mecong Delta. Explorations in Epigraphy. Madras: New Era Publications, 1985.

Alayev L.B. Indian Village Community in Russian Historical Writings // Indian History. A Russian Viewpoint. Delhi: Pragati Publications, 2003.

Champakalakshmi R. Trade, Ideology and Urbanization. South India 300 ВС to AD 1300. New Delhi: Oxford University Press, 1999.

Hall Kenneth R. Trade and Statecraft in the Age of the Cholas. Delhi: Abhinav, 1980.

Karashima N. South Indian History and Society. Studies from Inscriptions A.D. 850 - 1800. Delhi: Oxford University Press, 1984.

Karashima N. Towards a New Formation. South Indian Society under Vijayanagar Rule. Delhi: Oxford University Press, 1992.

Karashima N. History and Society in Southern India. The Cholas to Vijayanagar. New Delhi: Oxford University Press, 2001(1).

Karashima N. Whispering Inscriptions // Structure and Society in Early South India: Essays in Honour of Noboru Karashima / Ed. by K.R. Hall. Oxford: Oxford University Press, 2001(2).

Kotani H. Western India in Historical Transition: Seventeenth to Early Twentieth Centuries. New Delhi: Manohar, 2002.

Mahalingam T.V. South Indian Polity. Madras, 1967.

Mizushima T. The Mirasi System and Local Society in Prc-Colonial South India // Local Agrarian Societies in Colonial India: Japanese Perspectives. Surrey: Curzon, 1996.

Mizushima T. The Mirasi System as Social Grammar: State Local Society, and Raiyat in Eighteenth-Nineteenth Century South India // The State in India: Past and Present. New Delhi: Oxford University Press, 2006.

Stein B. Peasant State and Society in Medieval South India. Delhi: Oxford University Press, 1980.

Stein B. The Segmentary State: Interim Reflections // The State in India. 1000 - 1700. Delhi: Oxford University Press, 1997.

Venkaya V. Introduction // South Indian Inscriptions. Vol. II. Madras, 1916.

Permanent link to this publication: